I
— Боже всемилостивый! — вздохнула Эдит. Ее пылающая щека прижалась к обнаженной груди Терри. — Что это было? Никогда такого не испытывала!
— Я тоже... — не открывая глаз, пробормотал Терри.
Они помолчали. Потом Эдит протянула руку к полке возле постели и повернула будильник циферблатом к себе.
— Кажется, часы остановились. 9.20. А когда выходили из метро, было ровно девять. Сколько на твоих?
Терри вытащил руку из-под головы и, ленясь открыть глаза, показал часы Эдит.
— Тоже 9.20... — пробормотала она. — Не могли же все часы остановиться разом. Смотри, секундная стрелка не движется!
Терри открыл глаза.
— Забавно... Выходит, остановились одновременно.
Он приподнялся и выглянул на улицу. Матрас, на котором они спали, лежал на антресолях, так что улица внизу открылась, как на ладони. Было уже темно, безлюдно. Возле служебного входа ресторана «Тореадор» громоздилась куча пластиковых мешков с мусором.
— Мусор из «Тореадора» не убран. Значит, одиннадцати еще нет.
— Что-то около половины одиннадцатого, — потянулась Эдит. — Дорогой, а не приготовить ли тебе глазунью?
— Разумеется, милая.
Он выбрался из постели, натянул шорты и, спустившись по лесенке, достал из-под раковины упаковку яиц и занялся глазуньей. Включил телевизор и глянул на часы: 9 часов 26 минут. Секундная стрелка, дергаясь, бежала по кругу.
— Конфетка! Мои часы пошли!
Секунды через три донесся ее удивленный голос:

— Будильник тоже!
Словно уточняя, дпктор в телевизоре произнес: «...9 часов 27 минут». А на улице заморосил дождь.
II
Они были идеальной парой. Обоим по тридцать лет, здоровые, симпатичные, стройные, веселые. Оба неплохо зарабатывали, хорошо одевались, читали «Санди таймс», при случае могли поболтать по-французски. Терри работал художником в журнале, Эдит — адвокатом. Квартирку снимала она. Эти полторы комнаты считались нежилым помещением, оттого и аренда была — сущие гроши. К тому же расположена квартира была в центре города и так удобно, что это обеспечивало Терри множеством заказов, а Эдит — клиентов. Так что менять это скромное гнездышко на апартаменты побольше было бы чистым безумием.
Эдит и Терри уже три месяца были вместе. Их сразу потянуло друг к другу. С любовью у них все было в порядке, а вот с сексом не ладилось. Когда они ложились в постель, словно какая-то холодная паутина окутывала их. Он был нерешителен, а она скованна, даже бесчувственна. Наверное, они расстались бы уже после первого раза, если бы не любовь! Стоило им разъехаться с утра, как они начинали скучать. При встрече бросались друг другу в объятия. В кино, на выставках, на вечеринках они не разнимали рук. Так радостно было ощущать близость любимого человека! Но они возвращались домой, а там все было по-прежнему — холодная постель и беспомощные попытки. Они словно жили в коконе какого-то большого обмана.
Так прошло три месяца. До сегодняшнего вечера.
А сегодня они собрались ехать на вечеринку к друзьям. Народ в метро еще не схлынул, перрон был полон. Послышался гул поезда, толпа качнулась, и стоявший на краю Терри упал на пути. Толпа ахнула. Поезд с грохотом вылетел из туннеля. Эдит казалось, что все это происходит во сне, каждый звук растянулся в вечность. И тут здоровенный негр схватил Терри за шиворот и рывком выбросил на перрон.
Поезд ушел, и они остались вдвоем...
Теперь Терри и Эдит сидели в постели в мансарде и под тихий шум дождя, прижавшись бедром к бедру, прямо со сковородки ели яичницу.
Пустая посудина отправилась на пол, и они снова ринулись друг другу в объятия. Затем лежали молча, потом, кажется, немного вздремнули, затем Терри очнулся и посмотрел в окно. Там мало что изменилось. Даже мешков с мусором не вывезли, хотя было уже явно далеко за одиннадцать. Терри глянул на часы — 9.50. Секундная стрелка опять замерла.
— Вот дьявол!
— Что, милый? — Эдит открыла глаза.
Терри показал ей часы, она глянула на будильник.
— Опять! — возмутилась она.
— Ну и что ты скажешь?
— Давай спать! — решительно сказал Терри. — Утром разберемся!
Но заснули они не скоро.
III
Проснувшись, Терри еще с минуту полежал с закрытыми глазами. Давно он не спал так долго и спокойно. Даже обычный утренний шум с улицы не потревожил его. Но, открыв глаза, он удивился. За окном было темно. Светил уличный фонарь. Мешки с мусором, так и невывезенные, лежали темной кучей. Только одинокий прохожий на другой стороне улицы стоял, словно раздумывая, переходить ему или не переходить через улицу. Терри посмотрел на циферблат: 9.50. Значит, часы так и стоят со вчерашнего вечера.
Эдит спала, уткнувшись носом в подушку. Он осторожно выбрался из постели. И в тот же миг, словно здороваясь с ним, за окном заморосил дождь. По какому-то наитию он взглянул на часы: все те же 9.50. Но секундная стрелка, спотыкаясь, уже устремилась в путь. А над изголовьем Эдит затикал будильник.
«Все трое разом, — подумал Терри, — часы, будильник и дождь».
Он поднялся обратно на антресоли. Эдит спала. Вдруг догадка осенила его, и он, глядя на свои часы, коснулся Эдит рукой. Часы остановились. Смолк шум дождя. Терри посмотрел в окно. Человек, подняв ногу, застыл посреди улицы. Он убрал руку. Снова пошел дождь. Человек перешел улицу и исчез. Одна за другой проехали две машины.
Терри погладил Эдит по спине.
— Вставай, солнышко! И послушай, что я тебе расскажу!
IV
Потом они долго спорили, что это может быть. И оба согласились, что это связано с потрясением, которое испытали оба, когда Терри чуть не угодил под колеса поезда. Так или иначе, но они обрели прекрасный закуток, в котором дни напролет могли заниматься любовью, читать, писать, беседовать, и все это — в невероятно малый миг объективного времени и только на антресолях.
Вскоре выяснилось, что «чудо относительности» не действовало, если они ссорились. Оно требовало истинной близости между ними и не терпело даже малейшего раздражения в ком-либо из них. Зато оно заслоняло их любовь от всего мира.
Дела у них шли как нельзя лучше. Прежде бывало, Терри, по своей вечной неаккуратности, сдавал иллюстрации в последний момент, даже с опозданием, а теперь точно в срок. А у Эдит всегда было время хорошенько обдумать любое судебное дело, даже самое запутанное, и между заседаниями она прочитывала столько нужной литературы, просматривала столько прошлых судебных дел в поисках прецедентов, что могла загнать в угол любого противника.
Иногда они объявляли себе выходной, «отправлялись на остров Сибарет», как они это называли. Набрав продуктов, готовили сразу на пять-шесть дней и начинали сибаритствовать. Еда, даже через несколько дней, оставалась горячей, соки —’ всегда холодными. Только жаль, смотреть телевизор и слушать музыку было нельзя: электрические приборы в их закутке не работали. Но они не скучали. Стараясь как можно реже покидать кровать на антресолях, они читали, писали, размышляли, спорили и пылко любили друг друга. Иногда к ним, в их полную тишину, врывались звуки с улицы, но они тут же касались друг друга, и вновь наступала тишина.
Терри перенес к кровати свои книги и рисовальные принадлежности, Эдит — справочники и кипу бумаги для записей. Они становились все более известными, даже знаменитыми и к тому же состоятельными.
Теперь они уже не ходили на вечеринки. Друзья стали неинтересными. Они старались не высовываться из гнездышка. Центром их мира стал поролоновый матрас на антресолях. Казалось, все само плыло им в руки. Нужно было только одно: не ссориться, всегда сохранять чувство душевной близости. Этого требовало «чудо относительности». И они с этим легко согласились. Они «вымуштровали» свои чувства так, что возникновение каких-либо конфликтов им казалось не только бессмысленным, но и невозможным.
И тут Эдит сделала неприятное открытие. Случилось это так.
Терри брился перед зеркалом в ванной. Эдит стояла рядом и внимательно смотрела, как он вертится, поворачиваясь к зеркалу то одной щекой, то другой.
— Послушай, — сказала она, — а сколько времени прошло с тех пор, как мы открыли этот рай на антресолях?
Он подумал и ответил:
— Сегодня 22 ноября. Значит, двенадцать месяцев и восемь дней. А почему ты спрашиваешь? Тебя, кажется, что-то удивило?
— Так, просто подумала.
— О чем же?
— Понимаешь, Терри, прошел год, это, конечно, немного. Ты ничего особенного в зеркале не увидел?
— А что я должен увидеть?
— Не знаю. Какие-то признаки, что время идет и ты уже не так молод...
— За год-то?
— Но есть еще время, в которое мы сибаритствовали, что-то около четырех лет Всего получается пять. А это много!
— Это секунда, нет, не секунда, а миллисекунда!
— Но в эту миллисекунду мы работаем, читаем, спорим, любим друг друга! Мы живем!
— Миллимиллисекунду!
— Мы едим, пьем, извини, покидаем антресоли, чтобы сходить по большой или малой нужде!
— Заметь, еда там даже за неделю не успевает остыть!
— А ты не обращал внимания, во что она превращается? Сразу же, стоит лишь часам пойти?
Они замолчали.
— Мы молоды, по нам еще не видно, но через восемь лет нам будет по семьдесят, — сказала она.
Он добрился и поднялся на антресоли. Она поговорила по телефону с одним из своих ассистентов и потом поднялась к Терри. Они взялись за руки, Терри посмотрел на свои часы, а Эдит — на будильник. Секундная стрелка мчалась так, будто какая-то досада гнала ее.
— Нам нельзя ссориться, — сказала Эдит, погладив его руку, — помнишь?
VI
Они лежали в темноте, закрыв глаза и не касаясь друг друга.
— Сколько мы еще будем любить друг друга? — вдруг спросила она. Терри молчал.
— Нам по тридцать одному году. Я буду любить тебя долго. До ста лет. Даже если при этом будет бить Биг-Бен.
Терри взял ее за руку.
— Слышишь, — сказал он. — А часы-то идут...

Перевел с английского
Михаил Тулин,
«Ступени Оракула».