Пока продолжает существовать картонный рисованный мир и ложная тупая война, времена года все равно меняются, а я уже почти не помню, о чем думала прошлым первым сентября. Я точно думала, что уже знаю, как вычурно устроено мироздание, потому что The End of the World (Skeeter Davis) играла у меня в голове гимном все те месяцы, вокруг становилось все больше сюрреалистичного и странного. Мне очень хотелось тренировать принятие и быть над любым процессом, быть мудрой, смирной, трезвой. Я загадывала одинаковые совершенно мирские, локальные желания, ни одно из них не сбылось. Меньше чем через месяц год назад я оказалась в самом страшном дне в своей жизни. О нем я сейчас думаю просто как о точке выбора, где я без колебаний продвинулась в сторону своих ценностей. С тех пор мне стало понятно, что представления и прогнозирования - это просто игра, чтобы занять время. Я себе показалась храброй и радикальной, так и правда было, но ирония в том, что ценности, как и страхи (как и всё вокруг) - это спектр и континуум, а значит, нельзя выбрать сразу всё, и в то же время, нельзя изъять что-то одно, не затронув другое.

Я продолжаю движение в сторону своих ценностей, но чем дальше я иду, тем менее протоптана тропа. Я не отказываюсь от своих представлений и прогнозов, но понимаю, что они имеют право остаться альтернативным сценарием по какой-нибудь снова неучтенной сюрреалистичной причине.

Все, что я вижу и осязаю - это просто явления. Их много, они сложные, а я через год вижу ещё больше их сторон. Я точно меньше удивляюсь и больше разрешаю себе чувствовать. Это даёт странное ощущение: отсутствие почвы под ногами, но, в то же время, ориентирование в этом бульоне, где все. Каждый раз, когда что-то происходит, я начинаю искать причину, но почти сразу осекаюсь.

Если у событий и есть смыслы, то они невербализуемы. Потому что нельзя придать оболочку чему-либо, не вложив в нее свою проекцию. 

Жизнь - это притча про муху и пчелу. 

Всю жизнь я жила со странным чувством, что на мое время придется что-то большое, часто я думала, что это война. 

Каждое 9 мая в школе были концерты, я всегда участвовала в них, почти всегда это заканчивалось слезами не только зрителей, но и нашими.

Я настолько много всего сейчас испытываю, что даже решила написать сюда впервые за почти 4 года.

В то же время я не осязаю как таковой тревоги или тоски, я только чувствую, как моя челюсть напряжена, и как каждую ночь зубы сильно стиснуты, жевательные поверхности притираются, жевательные мышцы жутко болят, так, что нет никакого удобного положения. Живот сводит от каждого куска еды, а еда кладется в рот без остановки. 

Основное чувство, которое у меня есть - это утрата. Скорбь и страх. Утрата выбора прежде всего, но и утрата себя как части развитого гуманистического общества, которого, как оказалось, не существует нигде даже в воображении. Я находила близость и искренность в тех продуктах культуры, росла на них и считала их общими, никогда не отождествляя себя ни со страной, ни с нацией, и испытывая привязанность лишь к отдельным их объектам и явлениям. Оказалось, что вообще всё было взято в сублизинг, и будто бы даже мои чувства и эмоции, полученные от того, что я брала в аренду. Это теперь какая-то нарисованная стена из "Шоу Трумана".

Я вижу свое лицо старым и уставшим, я ощущаю себя бессильной. Все, что я делаю, кажется бессмысленным. Я всегда думала о всеобщих консенсусах, об иллюзии полезности многих и многого. Для меня было приемлемым и даже приятным то, что мы придумали себе занятия на остаток жизни и искусственно поддерживаем их важность. Но пустота победила.

Я росла ради свободы, я очень многое делала, чтобы ее обрести, для меня - это осознанная необходимость, ради которой я делала много всего, иногда грубо и жестоко, по-детски. Звучит очень цинично и глупо в таком контексте, но я даже не пошла в общую медицину по причине рабочего дня с 8.30 и запрета на маникюр. Любое стеснение для меня отвратительно. 

Мне казалось, что я заработала ПТСР в августе, и не могу никак его переварить. Кто-то из моих пациентов говорит, что подобные местячковые и сугубо личные события для них уже совсем не имеют значения на общем глобальном фоне, но в моем случае - это теперь полное отсутствие безопасного места где-либо. Одно я потеряла в августе, другое - в январе, когда мой город разрушали, все остальное застелило пеплом в конце февраля.   

Все, что происходит там, воспринимается экстракампинно, а как только подходит к полю восприятия, то больно жалит, и ты сам сразу же отворачиваешься от раздражителя. Думаю, это всем знакомо, кто сидит пока достаточно далеко.

 

- Что у тебя спрашивали?

- "Что делал на войне?", "Слушаешь ли радио "Свобода"?", "Есть ли у тебя доллары?"

к\ф "Холодная война", Польша, 2018.

Испытала озарение, сидя за скучной работой. Рядом беснуется пёс. Некие люди говорят, что собак любят те, кто хочет получать любовь, а котов - те, кто хочет ее отдавать. Пёс бесконечно лижется, прыгает, требует поиграть. Раздражает. Оглядываясь на свою жизнь осознаю, что я - типичная баба-кошатница. И кроме кота, который уже 10 лет гуляет сам по себе, периодически приходя за едой и парой поглаживаний, мне ничего не нужно. Транслоцируйте, как хотите.

Эти каникулы, кажется, никогда не начнутся. Внезапно страшно. И страшно от вопросов:"какие планы на будущее?", "куда теперь?". Подождите, я же маленькая! Я сейчас закрою сессию, соберу монатки и улечу опять домой ни о чем не думать и есть арбуз. Мы поедем ночью в горы, мама будет спрашивать, где я,  потом выпьем кофе на летнике без пледа, потому что всюду тепло. Там моя собака еще жива, хоть и худая, и всё, в общем-то, по-прежнему.

Почему всё так сложно удержать, и почему хочется?

Наверное, легче, думая, что все самое большое впереди.  Я же думаю, что все самое большое - в моменте, который не повторится. Сейчас.

Смотрю на небо, где плывут облака. Если отвести взгляд, то через минуту  - совсем другая  картина. Небо - вечное напоминание над головой.

Когда подстихают голоса окружающего мира, отваливается пласт ответственности и дел, под всей шелухой оказываюсь я, семнадцати лет. (Стоило бы задуматься, почему меня отбрасывает именно туда, не смотря на стремительно растущую цифру моего фактического возраста.) И эта самая я, оказывается, так же сенситивна и склонна не бывать дома (по понятным причинам), склонна застревать и рефлексировать. Вижу черты, сознание воспалено, ухожу в свои дебри до привычного "о чем думаешь?" со стороны. Такое глубокое согласие с собой, и будто бы не помню, как живу в своей шелухе. Будто шелуха решает за меня. Не понятно, продолжилась моя жизнь или закончилась тогда. И хочется новостей. 

Я счастлива, что все застыло в этой маниакальной фазе, не хочу спугнуть, и немного страшно. Как часто в голове у тебя звучат красивые эпитеты? У меня - постоянно. Как чисто, как прекрасно, как складно.  Пусть моё тело как всегда впереди головы - я в порядке. Пусть у меня есть два мира, которые не пересекаются - это мелочь. Раз в 8 лет случается год, который я никогда не забуду. И это прямо сейчас. 

Вы говорите, нужно бороться со своей головой.
Вы говорите, что будете.
Я не из тех, кто борется. Я из тех, кто уже лежит.
Телефон говорит:"Выпей воды". Я больше не из тех, кто пьет воду. Сегодня не тот день.
Сегодня я ничего не знаю, только щелкаю кнопки. Жду, когда они развалятся, как и все, что познало мою руку.

Я рефлексирую, город тоже и все эти тучи.
Мы не хотим говорить. Мы из тех, кто уже лежит.

Для меня ты - самый крутой герой в кармашке. Только давай не будем пока высовываться из него. Говорят, там очень большой мир, где обижают. Говорят, что тамошние герои круче тебя, а я пригодилась бы кому-то из них; говорят, ты слабак, но я их не слушаю, лишь немножко.

Иногда я хочу знать человека,такого же безобразного, как я. Кто положил всё своё на ожидание, а когда наступает день бежать - сам себя стукает по голове. Как удобно: знать, что нечто невозможно, и сидеть, ведь ко всему привыкаешь. Как удобно, как чудовищно. 

Я сижу с вами в одной луже,но осуждаю. И вас, и ее. Я смотрю на друга, слышу его, и думаю, что он самый сильный из всех людей. Ведь если бы меня оставили наедине с мозгами, я бы не смогла. И мне страшно звонить, потому что страшно говорить, чем я занимаюсь, страшно думать, чем занимается он. 

Как это - быть в доме, где для тебя больше нет места? Я знаю. Знаю, как странно вернуться к себе и не найти уголок. Не уловить запах, не зарыться. Каждый год забывать, что лежит в коробке воспоминаний и смотреть в нее, как на самые любимые грабли, и бросаться в нее, как в заводь бросается обезвоженный. Там спокойно, там есть еще время подумать: пара свободных деньков в пустом доме и шумный вечерок в городе. Тёплом и ужасно красивом для сердца, пусть и несуразном для глаз.
На тех улочках тоже уже давно не пахнет прошлым, хотя память пытается обмануть обоняние. Там не сидят те ребята, и я не спешу к ним. И кофейня давно закрыта, но всё еще можно увидеть моё любимое место сквозь запылённое стекло.
Все испарились. Не слышно машин, собаки спят. В сегодняшнее прохладное утро я поняла, что не сберегла ни куска со вчера. Так хотела вывалиться из духоты туда, где больше воздуха, что эта несчастная коробка - единственное доказательство, что что-то было.
Никто не умер без меня, никто не зовет обратно. Я заплыла слишком далеко. Вода прохладная, а берегов не видно.

Я так устала за лето, что эти два часа в доме, где для меня больше нет места - необходимое лекарство. Побыть с ним наедине, помолчать. Пощупать стены, вспомнить. Собрать все, что с меня растеклось по каждому в семье, заполниться.
Через неделю и это лето упадет в коробку. Я перепрыгну в надоедливую будничность, вспомню, чего стоят солнечные дни и буду рассыпаться до следующего раза. Никто не подсказал мне другого сценария.
Замёрзнуть не хочу, придётся шевелиться.
Я не вижу ответов, я ничего не придумала. Но я есть. На тех лавочках, у озера, здесь, в беседке, в доме.
Назад нельзя.
Доверюсь течению. Кто сказал, что заводь всего одна?

Как хорошо, что закончился сентябрь. Этот дурацкий, никому не нужный месяц начала и итогов одновременно. Неуместный, слишком помпезный, такой кричащий и давящий. Вы пробовали когда-нибудь прийти в дурном настроении на праздник? Если народу достаточно много, вас просто не замечают. Так и сентябрь не заметил, что мне не до него, он мог бы перестать тужиться и быть красивым. Питер мог бы перестать стараться быть красивым для меня. Это не важно, когда ты хочешь умереть в свой день рождения. И быть настолько неуместным так тяжело и глупо. "Эй, голова, погоди, ты слишком рано...". Чувство подошло бы для ноября или марта - одинаково унылых в этом городе. Когда тебе так плохо, ты не виден и друзьям. Это нормально, что никого не волнует чужое. Тогда остается помочь кому-то. Исцелить. Отдать. Если бы время остановилось в августе, я была бы счастлива, но нет. Сегодня, в октябре, я рада, что все проходит. Так удобно знать, что вот-вот будет новый день, удобно сбросить в сегодня паршивый баул и представить, что тут он и похоронен. Все поутихло, я стала смирной, а воздух стал холодней. И это хорошо. Я желаю себе больше никогда не быть в том сентябре, каким бы другим месяцем он не назывался. Я не смогу.

Прежде чем выпалить слово, ребенок слушает. Прежде сгущаются тучи, а затем идет дождь. Знание о том, что ничего не случается внезапно, что все, имеющее душу, прежде чем умереть, кричит о помощи, так просто. Но поверх физиологии и здравого смысла человек годами накладывает свои глупости, придумывает себе причины и оправдания, и в один день страшно удивляется, почему все так случилось. Это не слепость, мы нарочно не хотим замечать соринку в глазу: сейчас не готовы, есть другие дела. Не хочу привязывать это к определенному случаю - их слишком много вокруг, а масштабы иногда ввергают в ужас. И вот, ко всем очевидностям, еще одно открытие: постфактум никому ничего не нужно. Покойнику не интересно, что тебе жаль. Благородство раскаяния придумано кающимися из жалости к себе, и прижилось, потому что самое главное для человека - верить, что его действия хоть сколько-нибудь обратимы, что попытки не все истрачены, а он - не последнее звено в постыдной цепочке.

Чтобы писать простую поэзию, нужно созреть. Все фонетические и синтаксические извращения нужны лишь для того, чтобы прикрыть уродливую личину молодого невежества. Тот, кто ищет форм, никогда не был талантлив.

Я вернулась к себе.

У меня в голове есть некоторые "вещи". И когда я о них думаю, запускается какая-то круговерть беспорядочных образов, и на момент я ничего не могу объяснить и не могу описать, что есть в этом беспорядке. Одна из таких вещей - познание. Когда в определенные ночи я представляю себе то, чего не знаю, то, что есть, что уже произошло и что можно узнать, мне становится странно. И, кажется, жизни не хватит,чтобы представлять из себя что-то. На данный момент я нигде и я - ничто. И я даже не часть чего-то, потому что не знаю, будет ли это что-то действительно чем-то. Я не знаю, чего хочу, что делать. И когда я читаю про разных людей, слушаю музыку, то думаю: "Откуда они знали, что делать?" Наверное, не знали, и не думали об этом вообще, просто в них было что-то, чего я никак не могу нащупать в себе.
Следующей мыслью всегда идет смерть. И здесь грустно, потому как мы оставлены в куче самовлюбленных бездарностей или выдающихся когда-то, но променявших все на гниль и деньги,лицемеров. Мы - те, кто еще надеется увидеть свою эпоху, незримые слушатели квартирников СашБаша. Может я не права. Чем больше я думаю, что есть истина для меня, тем больше сомнений.

Интересно, как здесь все просто и циклично. Одна программа на каждый день. И я вспоминаю, как годы назад примерно в это же время испытывала те же чувства: спокойствие и нервный восторг, радость скучного однообразия, разбавленная неизменным комком в горле. Это все настолько переполняет мою чашу, что сейчас мне достаточно сесть в кресло и уйти в свою голову. И кажется, это могло бы быть моим единственным занятием на все времена. Люди и постройки собираются в несуразные черты этого городишки, у которого никогда не было лица. Но только сейчас я понимаю, что его и не могло бы быть. Во всех городах "с лицом" люди выстраиваются в колонны близнецов, словно питерские дома-сталинки, отвратительные дома-корабли и прочие. Просто набор скопированных и вставленных персонажей, чье различие обусловлено только временем и местом их рождения. А здесь все непохожи. Так мне кажется сейчас. Когда я пытаюсь разобрать всю свою неопределенность и подвести черту, я слышу только три слова:"когда-то было лучше". Но в этом нет ничего плохого или хоть сколько-нибудь значимого - я всегда была таким человеком. Скоро февраль. И я покорно принимаю аксиому, что для любого человека уготовлено несколько дорожек. Страшно думать, что когда-то мне представлялась лишь одна. Я была слепа. Или, может быть, я сейчас слепа, думая, что смогла свернуть с той единственной.

Снова я в А. И сценарий один: смотреть и нюхать. Когда настанет день, в который я стану другой? Когда проснусь без любви к ней? Очевидно, тогда мне станет намного легче нести свою ношу.До сих пор не знаю, как я живу там. Извините
Поскольку время здесь намного медленней, я замечаю многое. И понимаю, что половина из того, что я когда-то хотела бы сказать осталась у меня во рту. А еще треть из всех слов оказалась в придуманных мной диалогах, ведь сейчас нет никакого доказательства их существования. И все люди в моей голове кажутся мне прекрасными, потому что я придумываю, как они просят прощения, как они хвалят меня и как я провожу с ними время. Такое, где нет места глупой болтовне и претензиям. В моей голове нет этому места вообще. Поэтому все недовольство всегда снаружи.
Были времена, когда я считала, что люди хуже всего на свете. А потом я придумала, что они говорят и делают то, чего я жду.

Сегодня я думала о словах.
И вспомнила молчаливую себя. Не стоит много говорить.
И видела прошлого друга и то,что он когда-то писал про меня.
И тогда я подумала: я была лучше.
Теперь вокруг стало столько стихов, все стали говорить, писать и думать А я не умею.

Что осталось со мной с тех времен, так это тоска. В любую свободную секунду.
Я помню. И я знаю, что вещи, которые не дают мне идти по той дорожке, выбрала себе я сама.
Нести их или нет - это не выбор, это предначертание, и я не могу отказаться. Лишь бы быть отважнее: вот чего стоит желать.
Столько прекрасных картин природы я наблюдала из окна и вне его за это время...Даже мои глаза запомнили не всё.

Но всех. Мне 20 лет. Что случилось, что сделала я, а чему позволила случиться  - не имеет веса. Всё это теперь в одной каше, которую часто мне не хочется есть.

И вот человек с моей любимой новой майки поет с экрана и руки его дрожат, как дрожали бы руки всех  из клуба 27. Он толст и, конечно, грустен. 

Когда-то обо мне говорили такие вещи, что слушая их, я думала, будто я лучше, чем я есть. Сейчас это свелось к простым чувствам и незаурядному их выражению. Что ж, наверное, это - моя цена.

Чья-то смерть была бы явно более красивой концовкой истории, чем ее продолжение.

В колонках играет - синий платочек

Память оставляет только хорошее.
Оказывается, эти песни - очень многое для меня. Не смогла слушать без слезинки. Разворошили всё.

"Из песни слов не выкинешь."

Здесь так много знакомого и прошлого. Запах крема для рук, запах снега и порошка в ванной, запах пороха в Новый год. Ощущение себя в гнезде, вид из окна, кот. Так много любимого и забытого, и хочется вцепиться и не отпускать. Тащить за собой повсюду. Здесь слезки бывают только он песен и лука, а радость от простого запаха хлеба из печки, не говоря о прочем. Выбросить бы этот город на болоте. Такой чужой. И заменить этим, родным, красивым и радушным, где всем есть дело до тебя,а тебе  - до всех. Где знают меня и мою семью и любят. Здесь ничего не болит и не заботит. Есть время вкусно готовить и подумать, время полежать и время поработать. Время, которое я могу провести с родным и кровным.
Если бы я играла в театре и по сценарию должна была бы заплакать, я бы вспомнила обо всём этом.

Не думала,что вдали всё станет настолько яснее и роднее. Лицом  к лицу лица не увидать.

 

 

Очевидно, я не предназначена для сочинительства, ведь когда все хорошо, сочинительство - последнее, о чем я думаю.

Питер мрачен. А из этого окна еще мрачней. Я вижу все полутона темноты, и они прекрасны в своей трагичности. Эта погода идеальна, чтобы оплакивать. Может я повторяюсь, но так каждый раз. Хочется бродить в темноте.

А только воз и ныне там.

Чем дальше от аэропорта, тем легче дышать. Наверное, пришло время разбираться в себе и с собой. В то время, когда это делали все, я разбиралась в том, кем не являюсь. И на сегодня у меня нет ни одного ответа. Решать уже нечего и мусолить тоже. И либо я принимаю это - то, что называют мной, либо наконец рою что-то глубокое в себе ,ища причину моей каждодневной боли.

Странно проезжать по заветным местам, ожидая, что затрепещет, и ничего не чувствовать в итоге. Одно я поняла: моего личного в этом городе больше нет.

Но одно все-таки ко мне вернулось: чувство блаженного одиночества, чувство, когда сам встречаешь рассвет во всей его откровенной наготе и сам ты гол, как в день своего рождения. И чист. И тогда ощущения и фразы, а иногда и просто слова, изобретают в голове новую геометрию. Фигуры ранее не знакомые и прекрасные.

Когда что-то идет не так, я представляю, как бы я сейчас умерла. Что бы из этого вышло, кто бы об этом грустил, и, непременно, сам процесс. Мне ведь очень давно остро хочется прогуляться по замерзшей реке. Буквально пару месяцев назад она жила, ровно, как я, а теперь нет. И что может быть красивее, чем  утонуть в ледяной реке?.... Вот мы проезжаем мимо нее, и огромная гиря на сердце тянет меня через оконное стекло туда. Я представляю, как, шагнув на лед,мгновенно проваливаюсь под него и остаюсь навсегда бледной, красивой и смиренной. И как медленно развеваются под водой мои волосы, а внутри становится очень холодно, но легко.

Ну да ладно, река позади, всё еще просит меня к себе, но чем дальше я от нее, тем тише мне слышны её позывные. За тревогой всегда наступает спокойствие. Только не то спокойствие, где тебе просто и хорошо, но такое, где тебе все равно. Опускаешь голову на его плечо и чувствуешь, как в такт музыке на фоне улетают мысли обо всем содержимом моего дна, что пришлось этим вечером потревожить.

Кто бы мог подумать, что когда-нибудь все это перестанет меня волновать. Что останется от этих колючих кусочков лишь только мое осознание ошибок и катастрофическое нежелание их повторять.

Пять месяцев, как я здесь. Вот такая, в вечном халате.
Я уже и не помню, какой сюда приехала, о чем тогда думала и насколько сейчас все отлично от того.
Со временем пошел и снег и даже подморозило. По-хорошему, по-правильному.
Ушел друг, а новые два никуда не годятся. Так уж заведено.
Но одно хорошо. Один.

Когда-то давно, пару месяцев назад, я считала своей привычкой полуночничать и сочинять посты сюда, полностью понятные только мне. Сегодня, доставая из привычного кармана привычные ключи от уже вполне привычной комнаты, задумалась о том, как же все просто складывается у меня в привычку. Как мне нравится делать одно и то же, как нравятся одни и те же люди, и как раньше я ненавидела каждый раз менять свои привычки. Всё бы ничего, но та самая привычка писать сейчас оказывается какой-то древней традицией, о которой народ помнит, но которой уже не следует. И это странно, потому что чувствую я ничего, кроме жалости к себе. Ведь по сути, я никогда не умела ничего хорошего сочинять. Я пишу тоску, обиду, апатию и вот такое хмурое небо, как на главном фото. 

Привычки - это так по-моему. Что-то дурацкое, как натягивание одних и тех же джинс каждое утро и обещания, что завтра я встану пораньше и приоденусь. Что-то бесполезное, как все эти цветы, что я сушу, совершенно не понимая зачем. Что-то странное, как любовь к хламу снаружи и порядку внутри. Какие-то привычки остаются надолго, при этом меняется только обстановка. Это как ключи, которые мне необходимо кинуть куда-нибудь после того, как зайду домой. Раньше это был подоконник прихожей, а теперь угол стола. А некоторые привычки просто неправильные. Как месиво, которое мне хочется смотреть время от времени, при этом что-нибудь жрать, плакать, драться, чтобы наконец выдохнуть. И  ларингит, который получается, если я этого не делаю. И после этого всего уже привычный стыд. И теперь всё встало на места. Ребенок. Куда еще проще? 

Приходит время, когда привычки теряют смысл. Как привычка мыть посуду перед самым приходом родителей, как привычка переживать, если опаздываешь домой. Я сложена из кучи привычек, и когда они изживают себя, то ничего не поделаешь. Значит теперь я такая. Ну и?

Еще одна дурацкая привычка воображать катастрофу кажется осталась где-то далеко.)