...А ещё в этой комнате...стояли гигантские часы чёрного дерева. Их тяжёлый маятник с монотонным приглушённым звуком качался из стороны в сторону, и, когда...часам наступал срок бить, из их медных лёгких вырывался звук отчётливый и громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, до того необычный по силе и тембру, что оркестранты вынуждены были...останавливаться, чтобы прислушаться к нему. Тогда вальсирующие пары невольно переставали кружиться, ватага весельчаков на миг замирала в смущении и, пока часы отбивали удары, бледнели лица даже самых беспутных, а те, кто был постарше и порассудительней, невольно проводили рукой по лбу, отгоняя какую то смутную думу. Но вот бой часов умолкал, и тотчас же весёлый смех наполнял покои; музыканты с улыбкой переглядывались, словно подсмеиваясь над своим нелепым испугом, и каждый тихонько клялся другому, что в следующий раз он не поддасться смущению при этих звуках. А когда пробегали шестьдесят минут...и часы снова начинали бить, наступало прежнее замешательство и собравшимися овладевали смятение и тревога.
И всё же это было великолепное и весёлое празднество...