Глава 19
— Добрый… добрый вечер, фрау, — растерянно пролепетала я. — Извините за…

— К твоему сведению, юная леди, хозяевам следует кланяться, — она перебила меня холодным бесцветным голосом, укоризненно оглядев мой внешний вид. — В особенности, если извиняешься за что-то. Книксен обязателен во время приветствия и после завершения разговора. Чего ты смотришь на меня так? Не знаешь, что такое книксен? Присядь чуток и опусти голову… вот так… и лицо сделай приветливее, а то я будто на похороны приехала, а не к внучке на свадьбу. Ох, неужто Генриетта вас настолько избаловала? Надо бы вплотную заняться вашей дисциплиной! Хотя… стоит признать, немецкий у тебя неплохой… А теперь немедленно возьми мой чемодан и проводи в гостиную.

Я нервно сглотнула слюну и проводила женщину изумленным взглядом, а затем впопыхах взяла ее тяжелый чемодан и последовала за ней в дом.

Свекровь нашей хозяйки выглядела как ее копия, умноженная на десять. Женщина с благородной серой сединой, аккуратно уложенной в пучок, действительно и выглядела, и вела себя словно царица. Чего только стоила ее железная осанка и строгий убийственный взгляд. Несмотря на относительно теплый июльский вечер, она приехала в распахнутом бежевом пальто легкого фасона и белоснежных перчатках, а голову ее украшала небольшая светлая шляпка с короткой вуалью. Возраст ее определить было практически невозможно. За счет гордой стати и относительно худощавого телосложения она выглядела значительно моложе сверстниц из нашей деревни, да и старческих морщин на ее лице можно было сосчитать по пальцам одной руки. Несмотря на все признаки, я предположила, что ей было не больше шестидесяти.

— Мама, вы уже приехали? Какое счастье! — воскликнула Генриетта с нервозной улыбкой на устах. — Я сейчас же распоряжусь подать ужин.

— Не торопись, я еще не привела себя в порядок после дороги. Водитель ехал чересчур быстро, мы собрали все кочки и мне стало ужасно дурно, — недовольным тоном сообщила женщина, оценивающим взглядом разглядев гостиную. — Опять убираешься, чтобы угодить мне?

— Но, мама, вы же…

— Сколько раз я говорила называть меня Маргарет! Никакая я тебе не мама, — сухо проговорила женщина, сняв белоснежные перчатки. — В какой комнате я могу остановиться?

Следующие пару часов прошли как в тумане.

Все ребята пребывали в полном недоумении от неожиданной гостьи. За столь короткий промежуток времени она успела сделать замечания каждому, кто оказался на ее пути. Маргарет научила всех девушек в доме делать книксен — легкий поклон с приседанием в знак приветствия или благодарности. Хлопцы же обязаны были обойтись коротким кивком.

В обеденной зале за ужином были лишь Генриетта, Маргарет и Артур. Мальчик бесконечно досаждал бабушку непривычным и непростительным поведением за столом. Она строго отчитывала его каждый раз, как только он вслух принимался считать ложки, отправленные в рот, или играться с кусочками хлеба, пересчитывая их снова и снова.

Мы с ребятами ужинали в непривычной тишине. Лёлька пускала в мою сторону ненавистные взгляды, Танька делала вид, будто ничего не происходило, Ванька пытался как-то заговорить со мной, но я отвечала холодно и отстраненно, из-за чего разговор совсем не шел, а Колька на протяжении всего ужина спрашивал о самочувствии Аси.

Я первая вышла из кухни, чтобы больше не ощущать на себе убийственный взгляд Оли. И направилась в обеденную залу, чтобы принести горячий чайник и собрать все пустующие тарелки. Не доходя до залы, где ужинали хозяева, я уловила обрывки их разговоров:

— …я звонила ему, но он не смог приехать из-за службы, — раздался голос фрау Шульц.

— Он все еще не женился?

— Нет, Алекс…

Я замерла в коридоре как статуя, услышав его имя.

— В его-то годы быть холостяком… Вздор! — упрекнула Маргарет. — Его отец и деды в его возрасте уже имели по двое детей. К тому же, он бывший герцог… и я уже не раз говорила Фридриху, что было бы неплохо выдать за него Амалию. Но ты будто когтями вцепилась за Нойманна. Вечно упрямишься…

— Молодежь сейчас придерживается других более свободных взглядов. К тому же, Алексу всего тридцать два, а не семьдесят. Все еще впереди, — твердо произнесла Генриетта, защищая Мюллера.

— Знаю я их взгляды. Жениться не хотят, брать на себя ответственность в виде детей, тоже. Зато быть завсегдатаем борделей — пожалуйста! — ядовито усмехнулась Маргарет. — К тому же, он работает в полиции. Всем известно о похождениях полицей…

— Прошу вас, только не при ребенке! — сердито воскликнула фрау Шульц.

— Не уверена, что Артур вообще понимает, о чем идет речь, — с холодным равнодушием изрекла старшая фрау Шульц. — Ты водила его к доктору, которого я тебе рекомендовала?

Генриетта замолкла. Некоторое время в помещении раздавался лишь напряженный звон приборов.

— Я не пойду к нему ни под каким предлогом, — твердо заявила помещица. — Доктор Циглер состоит в партии…

— Ты с ума сошла?! — возмутилась Маргарет, бренча приборами об тарелку. — Хочешь, чтобы ребенок до конца дней своих остался никому ненужным шизофреником?!

— Пусть лучше он останется никому ненужным, но он будет рядом со мной, а не в газовой камере! — сквозь зубы процедила Генриетта. Ее голос дрожал, и от осознания этого сердце болезненно сжалось. — И ни один доктор… слышите меня?.. Ни один доктор не поставил ему шизофрению! И не смейте так говорить об Артуре! Он все слышит и все понимает!

В тот момент я не выдержала и вступила в просторы обеденной залы с горячим чайником в руках. Женщины тут же умолкли, как только увидели меня. Фрау Шульц опустила рассерженный взгляд в тарелку, а свекровь ее презрительно разглядывала мой внешний вид.

— Ты что не знаешь элементарных вещей? — возмутилась Маргарет. — Прежде чем зайти к хозяевам нужно стучаться. И не смей забирать тарелки без спроса! Кому-то из присутствующих они могут пригодиться.

Я испуганно отпрянула от стола, пряча руки за спиной.

— Бабушка, не кричите на Китти! Она мой хороший друг! — раздался обиженный голос Артура.

Мальчик встал со стула и подбежал ко мне, крепко обвив мою талию руками. Я невольно обняла его в ответ, потрепав пшеничные волосы.

— Что за вздор, мальчик мой? Ты не можешь с ней дружить! — рассердилась Маргарет, изумленно похлопав ресницами. Ее растерянный взгляд тут же направился в сторону Генриетты.

— В последнем письме я говорила вам о… Китти, — безучастным голосом произнесла фрау Шульц. — Артур заговорил во многом благодаря ей. И с помощью Китти повысилась его успеваемость. Это может подтвердить профессор Шмидт.

— Это неслыханно! — возмутилась женщина, сдержанно всплеснув руками. — Мой внук не должен иметь в друзьях какую-то русскую девку!

— Довольно! — воскликнула Генриетта, не выдержав давление со стороны свекрови. Она молниеносно встала из-за стола, скрипя ножками стула, и возмущенно хлопнула руками по столу. — Китти, уведи Артура в свою комнату, и не покидай его пока он не заснет. И позови сюда Тату, пусть обслужит фрау Шульц.

Я изобразила книксен под строгим взглядом Маргарет и забрала мальчика на второй этаж. Всю дорогу до комнаты он спрашивал почему его бабушка назвала меня русской. Я уклонялась от ответа и старалась отвлечь его различными игрушками, пока его выбор не пал на солдатиков. Артур достаточно быстро отвлекся от выходок сварливой женщины и принялся играть в солдатики за немцев, а я, по обыкновению, играла за русских.

Вечер плавно перешел в ночь. Я поцеловала спящего Артура на прощание и последовала в свою новую комнату, принадлежавшую когда-то Амалии. Еще днем я перенесла свои немногочисленные вещи, поэтому принялась снимать фартук, а затем и платье горничной. Но как только руки дотянулись до молнии на платье, я услыхала, что в комнате уже была не одна.

— И как только она позволила тебе поселиться в спальне Амалии, — с презрением процедила Маргарет, стоя в дверном проеме. В ее голосе отсутствовала вопросительная интонация, а высокомерный взгляд холодных серых глаз скользил по моему лицу.

Я застыла на месте, оставаясь в черном платье горничной без передника. Глаза растерянно блуждали от двери до женщины. Я не знала, чего от нее было ожидать, поэтому решила помалкивать.

— Раз Генриетта не занялась вашей дисциплиной, этим займусь я. С сегодняшнего дня я буду строго следить за всеми вами. Если замечу малейшее нарушение, каждый из вас будет наказан, — заявила она суровым голосом, гордо вздернув подбородок. — Ты первая, кто попался мне на глаза сегодня вечером. Поэтому первой и пойдешь отбывать свое наказание. На кухню. Живо!

Я испуганно заморгала, не понимая, что она имела в виду. Но женщина тут же подошла и грубо схватила меня за платье в области плеча, с силой потащив в сторону двери, будто я была каким-то беспризорником. Я покорно последовала на кухню и после того, как прошла лестницу Маргарет наконец отпустила меня.

Некоторое время она открывала все дверцы кухонного шкафа в надежде отыскать что-то, пока наконец не наткнулась на железные банки с крупами. После женщина взяла большую миску, высыпала в нее две крупы с поднявшейся пылью, а затем положила на стол парочку небольших тарелок.

— Одно из самых эффективных наказаний — делать бесполезную работу, — заявила Маргарет, сухо улыбаясь. — Перебирай крупы для скота и заодно переберешь языческое зерно от шелухи и неочищенных зерен. Строгая дисциплина, ответственность и порядок — основа всего. Именно этих трех правил вы должны беспрекословно придерживаться, а не надеяться на снисходительность хозяйки! Я не позволю ферму покойного сына превратить в кавардак! И только попробуй уснуть! Утром я все тщательно проверю.

С этими словами она вышла из кухни, оставив меня один на один с пыльными крупами. Я бросила скучающий взгляд на гречку и рис и не могла понять, какую именно крупу она назвала языческим зерном. Странные обычаи были у немцев… и крупы называли по-иному, и гречкой скот кормили, когда мы в деревнях только ею и питались. Я грустно выдохнула и взяла горсть круп в ладонь, вспомнив, как мы с Анкой ночами перебирали пол мешка гречки. Мысль та возбудила дикую тоску по родине. Вдруг отчаянно захотелось дышать ее воздухом, сходить в баньку и хорошенько попариться, а после за горячим чаем из полевых трав собраться всей семьей на кухне перед сном… и говорить о чем-то бытовом и невероятно простом.

Спустя пару часов веки тяжелели с каждой секундой и сознание беспощадно клонило в сон. После свадьбы я спала всего около трех часов, и за день усталость накопилась в удвоенном объеме. Пальцы почернели от пыли и грязи, а под ногти заползала мелкая надоедливая шелуха. Я постоянно чесала сонные глаза и невольно размазывала пыль по лицу. Наконец, в какой-то момент не выдержала и провалилась в сон, обессиленно опустив голову на руки.

Распущенные волосы переливаются в утренних лучах солнца, а хлопковое платье из белого ситца свободно развивается на ветру. Я смеюсь. Мой смех звонко разливается по душистому саду, в параллель пению птиц. Вокруг благоухают цветущие яблони, словно накрытые белым инеем, а я кружусь на месте будто озорной ребенок, и не могу поверить, что смеюсь.

Смеюсь впервые за долгое время.

А после наталкиваюсь на протянутую мужскую руку — ее обладателем оказывается Мюллер. На его устах играет сияющая обаятельная улыбка, увидеть которую было настоящей редкостью. А глаза его — с манящей таинственной синевой — схожи с сиянием самого чистого драгоценного сапфира. На нем красовалась белоснежная рубашка с расстегнутым воротом и закатанными по локоть рукавами, а черные подтяжки на плечах от брюк галифе заметно выделялись на фоне светлой рубахи.

Ни секунды не сомневаясь, я вкладываю руку в его протянутую ладонь, и утопаю в его объятиях. В какой-то момент он отодвигается от меня, а я наблюдаю, как легкий ветерок взъерошивает его светло-русые волосы. Указательным пальцем он слегка приподнимает мой подбородок, заглядывая в глаза с немым вопросом.

— Все еще хочешь уехать? — спрашивает он негромким голосом.

Я отвечаю одним коротким кивком.

— Тогда оставь мне свое сердце…

Он смотрит на мое лицо словно художник на свое творение… требовательно, с неким восхищением. Проводит по моей шее одними кончиками пальцев, чем вызывает непроизвольные мурашки по всему телу. А затем вмиг накрывает мои губы своими требовательными, от неожиданности лишая дыхания…

— Ти що тут забыла, Катька? — раздался в голове недоуменный голос Таты. — Ночувала чи що?

С большим усилием пришла в себя и разлепила сонные веки. Последняя фраза офицера все еще вертелась на кончике языка. Точно такую же говорила мне та странная бабушка из антикварной лавки. А его горячий поцелуй все еще остывал на моих губах.

От осознания этого по рукам тотчас же пробежали приятные мурашки, а в животе зародилось необъяснимое трогательное волнение. Но я мысленно тряхнула головой и продолжила успокаивать себя, что это был всего лишь очередной странный сон с участием Мюллера в главной роли.

Приподняв голову со стола, отчетливо ощутила, как несколько крупиц гречки прилипли к щеке, оставив после себя глубокие следы. Потерла глаза пыльными от круп руками и потянулась.

— Фрау Шульц старшая… решила меня наказать и заставила перебирать крупы, — призналась я сонным охрипшим голосом.

— А ты, я погляжу, и с половиной не справилась, — девушка оценивающим взглядом прошлась по столу и устало выдохнула. — Ладно, иди. В порядок себя приведи пока хозяйки не встали, а я быстренько переберу.

Я искренне поблагодарила девушку и выбежала прочь из кухни, невольно приложив пальцы к полыхающим губам.

* * *
С того дня в доме семейства Шульц начался кромешный ад. Жизнь до приезда Маргарет показалась настоящим раем, ведь в последние месяцы Генриетта относилась к нам более чем снисходительно. Но свекровь ее решила внести свою лепту в воспитание «этих бестолковых русских» и содержать нас в соответствии с придуманными ею правилами.

Отныне нам запрещалось покидать пределы фермы без особой на то надобности, а также заводить знакомства и, упаси боже, разговаривать с немцами. Исключила она и выходные, которыми так щедро награждала фрау Шульц. Остались мы также без небольших сладких подарков на праздники и дни рождения. Мы буквально ходили на цыпочках в ее присутствии: лишь бы она не заметила нас, лишь бы не влепила очередной выговор, лишь бы мы провели следующую ночь в постели, а не за очередным бесполезным и унизительным наказанием.

Казалось, каждый в усадьбе боялся и одновременно недолюбливал Маргарет.

Лето, к несчастью фрау Шульц младшей, выдалось дождливым, прохладным и чрезмерно сырым. Урожая тогда удалось собрать вдвое меньше, чем год назад при знойной жаре. Хлопцы и Лёлька постоянно тонули в сырой земле, которая едва успевала приходить в себя после ливня с грозой, как накатывала новая волна непогоды. Гектары земли едва ли не превращались в настоящие болота. Спасали разве что кратковременные периоды затишья, в которые солнце, если повезет, несмело выглядывало из-за хмурых туч. Бывали конечно и полноценные жаркие денечки с чистой небесной гладью, во время которых верхние слои земли успевали просохнуть от бесконечной влаги, но их за все лето можно было перечесть по пальцам.

Шел уже пятый месяц с того момента, когда мы с Мюллером побывали на свадьбе в качестве фиктивной пары. Но еще хуже — ровно пять месяцев он не выходил из моей головы. Что-то переменилось во мне после той злосчастной свадьбы. Вот только что именно, понять я была не в силах. И каждый раз, когда кто-то в «Розенхоф» упоминал в разговоре его имя, сердце мое тотчас же подскакивало. Казалось, мысли о нем учащались с пугающей скоростью. Думала я о нем в большинстве своем перед сном, или, как это частенько бывало, утром, когда он в очередной раз становился главным героем моих сновидений.

Виделись мы за все то время редко, от силы пару-тройку раз. Оба раза это были мимолетные и случайные встречи в гостиной или в коридоре, и всегда они сопровождались напряженным присутствием фрау Маргарет. Отчего мы могли обменяться лишь многозначительными взглядами всего на мгновение. В них мы выражали невысказанные слова, тоску и какое-то необъяснимое желание, рвущее душу на части.

Последний раз был пару недель назад, когда мы с Артуром в сопровождении незнакомого рядового гуляли по многолюдным улочкам Мюнхена. Сначала я заприметила автомобиль со знакомыми номерами, а после уловила Алекса, выходящего из незнакомого здания. Шофер любезно открыл ему дверь, и в самый последний момент Мюллер оглянулся в нашу сторону. Взгляды наши встретились, и я едва не задохнулась от столь неожиданной встречи. Я нервно сглотнула слюну и с трепетом прикусила нижнюю губу. Мы находились друг от друга через дорогу, и в какой-то момент мне показалось, что прямо сейчас он сорвется и пойдет в нашу сторону… Но мужчина лишь едва заметно кивнул, снял офицерскую фуражку и молча сел в машину. Смешанные чувства меня одолевали тогда: не то грусть и тоска, не то разочарование, не то злость и ненависть к самой себе из-за собственной наивности…

Как и предполагала ранее, после замужества Амалии его визиты на ферму заметно сократились. Я все гадала: было ли связано это с тем, что после свадьбы семья Шульц находилась под негласным попечением семьи Кристофа… или же его редкие визиты каким-то образом были связано со мной. Ведь во время нашего с ним разговора он твердо разъяснил, что более нам так часто видеться не стоит. И, как это обычно бывает, сдержал свое обещание.

Но отчего-то с каждым новым днем становилось мне дурно.

Сама того не осознавая, на каждой прогулке в Эрдинг и Мюнхен с очередным рядовым, я начала искать Алекса в каждом мужчине. Даже если это был мужчина в штатском. Даже если это был моложавый рядовой. Жизнь моя превратилась в томительное ожидание его присутствия. Я искала его в каждом офицере, отчаянно желала увидеть его лицо, жаждала ощутить на себе его изучающий взгляд… завести непринужденную беседу, с упоением слушать его рассказ о себе, чертовой политике или услышать очередную заумную цитату Канта, которую пойму лишь спустя время.

Если бы кто-то два года назад осмелился мне сказать, что я буду жаждать встречи с немецким офицером, я бы покрутила пальцем у виска. Настолько невозможно это было тогда… Столько во мне было злобы и презрения к этому человеку, что я восприняла бы это как очередную нелепую шутку, недостойную внимания.

Поначалу старалась отчаянно переубедить себя. Я не могла признаться самой себе, что начинала испытывать к Мюллеру что-то кроме ненависти и презрения. Долгое время не могла усмирить бушующее во мне предубеждение об этом человеке. Он в первую очередь немец, а все немцы поголовно — враги. Враги каждого советского гражданина. Нет исключений. Не бывает исключений во время страшной кровопролитной войны.

Я боролась с гордостью, пыталась душить ее и подавить саму себя, ведь не могла поверить, что начинала ощущать к нему какие-то чувства, не поддававшиеся никакому объяснению. На протяжении пяти месяцев я пыталась задушить столь странную нарастающую привязанность. Я ненавидела себя. Не могла глядеть в отражение зеркала и не испытывать отвращение к самой себе… и душевную боль, так сильно терзавшую сердце.

Подобные пытки сердца сравнимы были разве что с пытками Гестапо. Различие было лишь в методах и ожидании конца. В моем случае же я не знала когда этот конец настанет и что будет со мной по итогу. Но точно чувствовала, что образ его надолго засел мне в сердце. И не знала я тогда зачем все это было… Для чего?.. Ответы я искала долго… но так и не смогла ответить на терзающие вопросы.

Я не понимала, отчего меня так тянуло к нему!

Благо днем мне было не до мук совести. У нас с Артуром появилось новое увлечение — игра на фортепиано в музыкальной комнате. Правда учились играть мы лишь в отсутствие Маргарет, иначе рисковали нарваться на ее грозные упреки. Ей, видите ли, не нравилась наша игра, и она была убеждена, что мы своим бездарным исполнением лишь расстраивали старый инструмент и портили ее безупречный музыкальный слух.

Одному я была благодарна — уезжала из усадьбы она едва ли не каждый день. Пару раз даже оставалась на ночь у каких-то хороших друзей в Мюнхене, и в те дни вся ферма выдыхала с облегчением. В те счастливые часы отсутствия Маргарет, фрау Шульц в тайне от свекрови приглашала милую женщину из Эрдинга — фрау Беккер, которая послужила нам неплохим учителем игры на фортепиано.

Артуру удавалось попадать в ноты гораздо реже, чем мне. Неудача его нисколько не расстраивала, поскольку он был искренне рад, что у меня получалось лучше. Вот только с изучением нотной грамоты у меня возникли некоторые сложности. Поначалу мы изучали простейшие детские мелодии, но постепенно переходили и к более сложным. Мне было намного легче воспринимать мелодию на слух, и уже потом пытаться повторить ее без предложенных нот. Фрау Беккер хвалила мой слух и неистовые старания, но все же настойчиво рекомендовала привыкнуть к нотам. Чистейшую и простейшую мелодию без фальшивых нот мне удавалось сыграть лишь раза с десятого. Я отлично запоминала ее на слух и упорно не замечала ноты перед глазами, которые служили мне огромной подсказкой.

Как только я осознавала, что впервые сыграла чисто, меня уже было не остановить. Меня охватывал какой-то необъяснимый азарт и желание играть сутками напролет, пока руки не привыкнут к клавишам, а спина не отвалится от бесконечного сидения. Временами, поглощенные обучением, мы с фрау Беккер и вовсе забывали, что с нами был еще и Артур. Мальчик не проявлял особого интереса к игре на пианино, но с удовольствием поддерживал и искренне радовался моим маленьким успехам, внимательно наблюдая со стороны.

Что же касается Лёльки и Ваньки…

Они оба потихоньку смирились с тем, что Мюллер практически не появлялся на ферме и не забирал меня в город. Иван остыл первее Оли, и мы старались сохранить прежнее общение. А вот Лёля еще с месяц после свадьбы дулась на меня, но вскоре проглотила обиды, извинилась за грубости, и в июле мы вновь вплотную принялись дорабатывать план моего побега.

Беспокоила меня и Аська с ее округляющимся животиком. Она старалась прятать его за платьем горничной, а всю тяжелую работу по дому выполняли мы с Танькой поровну. Хозяйки дома все еще не догадывались о положении подруги. Но в определенные моменты казалось, что сочувствующий взгляд Генриетты был в ее сторону вполне обоснован догадками.

Положа руку на сердце, у меня не хватало духу спросить у фрау Шульц о дальнейшей судьбе Аси и ее ребенка. Мы все тянули и тянули, в надежде, что мне все же удастся поговорить об этом с Мюллером наедине хотя бы пару минут. Но такой возможности все не представлялось, а напрямую просить о встрече с ним у хозяек дома было крайне недопустимо. Все это время я делала вид, будто жаждала встречи с ним только лишь из-за того вопроса, когда истинная причина скрывалась в другом… В том, в чем я никому не могла признаться. Даже самой себе.

В перерыве между наказаниями Маргарет, проведением дня с Артуром и помощью по хозяйству, я пыталась забыться в книгах. Но тот факт, что одна из них была любезно подарена Алексом, лишь сбивал меня с философских мыслей Канта, и вновь погружал в муки совести. Утешение и здравый ум я находила лишь в книге по врачеванию на немецком. Только она могла привести меня в чувство и служила неким ведром ледяной воды, которое отрезвляло и сводило душевные терзания на нет.

Глава 20
26.09.1943

Привет мои дорогие тетушка Клава и сестренка Надюша!

Пишу вам из солнечной Баварии. Находимся мы с Анькой в городе Эрдингер, близ Мюнхена, адрес почты нашей предоставляю. Я жива, здорова и более чем прекрасно себя чувствую. Аннушка моя сейчас работает в прачечной под Мюнхеном, все это время мы и не виделись ни разу. Но я встречусь с ней после католического Рождества. Благодарю бога, что не раскидало нас по разным частям Германии.

Мне очень повезло, работаю я на ферме у фрау одной. У нее хозяйство здесь знатное, в руках рабочих нуждается остро. Помимо меня здесь еще две девочки из Одессы и два хлопца из Харькова, а также моя подруга Ася из Свибло. Живем хорошо, едой и жалованием не обижают. Фрау наша хорошая, мудрая и справедливая хозяйка. Руку на нас ни разу не подымала, и слов плохих мы от нее не слышим.

Сын у нее младший болен неизвестным душевным недугом… А так с виду смышленый малый, наукам разным хорошо обучен, примеры и задачки математические как семечки щелкает. Вот только ни один врач германский не может точный диагноз поставить, да лечение верное выписать. К тому же, долгое время он и слова не мог сказать, хоть и понимал все. Вот и страдает наша фрау… безумно мне ее жаль. Даже несмотря на то, что немка она и вроде как враг наш… но сердце мое кровью обливается, когда я слезы ее вижу или взгляд уставший с грустной улыбкой.

Родные, надеюсь вы в Кедайняе хорошо обустроились. Вы моя единственная ниточка, связующая с родиной. Каждую ночь молю бога о встрече с вами. Как только все закончится, мы с Анькой сразу к вам приедем. Только путь наш будет не близкий, месяца два займет, если не больше…

Если все получится, прочтете это письмо без жесткой немецкой цензуры. Ежели так не будет, значит уповайте на бога и молитесь, чтобы у меня все получилось…

Целую и обнимаю вас крепко-крепко,

ваша Катерина.
В конце ноября 1943 фрау Шульц отпустила нас на прогулку в Мюнхен в сопровождении очередного рядового полицейского. Каково же было мое счастье, когда я увидела рядового Вальтера. На тот момент он не сопровождал нас уже более месяца, и как только мы с Артуром заприметили его широкую улыбку и добрые глаза, сверкавшие зеленцой, едва сдержались, чтобы не подпрыгнуть от радости.

— Могу я попросить вас об одной просьбе? — осторожно спросила я, когда мы остановились на центральной площади.

Артур в это время резвился с голубями, поедая фруктовый лед, а мы с рядовым сидели на лавочке чуть поодаль от мальчика.

— Все, что угодно, фройляйн… в рамках закона, — в привычной манере усмехнулся Макс, щурясь от назойливых солнечных лучей.

— Можете передать гер Мюллеру одно письмо? Его нужно отправить без лишних глаз в Литву, — сообщила я, внимательно понаблюдав за рядовым.

Лицо Вальтера тут же вытянулось, а от прежней лучезарной улыбки остался лишь намек. В какой-то момент мне даже показалось, что он побледнел.

— В Литву? — переспросил он. — Вы уверены, фройляйн?

Я убедительно кивнула, наблюдая, как Артур запнулся и едва не уронил мороженое на голубей.

— Но зачем вам обходить цензуру? — все еще недоумевал Макс, нахмурив брови. — У вас есть родственники на Восточном фронте?

— Мой брат… он еще в сорок втором уехал в Литву в составе дивизии Вермахта, — постаралась как можно убедительнее соврать я. — С тех пор я получала от него всего одно письмо. Я переживаю… ведь могло случиться все, что угодно.

— Вы напрасно переживаете, фройляйн Штольц. Как правило, части, которые оккупируют территории врагов, редко вступают в боевые действия… разве что с партизанами, — сообщил он, и я нервно прикусила внутреннюю сторону щеки. — Да и потом… почему бы вам самой не передать Алексу письмо? Мы можем прямо сейчас пойти в часть. Тут недалеко… буквально в паре кварталов.

Я мгновенно поднялась со скамьи, нервозно стиснув сумочку. От одной мысли, что я могла встретиться в Мюллером… увидеть его и поговорить, посмотреть на него со стороны и ощутить его взгляд на себе — дыхание тотчас же перехватывало, а сердце заколотилось в груди неприлично быстро.

— А мы… — я запнулась на мгновение, неловко прочистив горло. — Мы действительно можем пойти в часть?

Рядовой Макс Вальтер улыбнулся забавной мальчишечьей улыбкой, глядя на мое растерянное лицо.

— Мне приказано сопровождать вас с Артуром. А куда отправиться — решать исключительно вам. Я могу прогуляться с мальчиком пока вы будете в штабе. Там поблизости разбили ярмарку.

Парень встал со скамьи вслед за мной и слегка поправил темно-зеленый китель, который так сильно подчеркивал его глаза. Я подавила нервный смешок и глупо улыбнулась. Всю дорогу до штаба в груди зарождалось приятное волнение от предстоящей встречи. Но в то же время я боялась напортачить, сделать что-то не так и выставить себя в дурном свете перед Мюллером. Прежде меня не заботили подобные мысли, ведь было совершенно неважно что обо мне подумает немецкий офицер.

Непонятно было в какой момент все кардинально переменилось… и пугало то, с какой скоростью это произошло.

Мы втроем зашли в прохладное помещение штаба, где Вальтер на посту предупредил другого рядового к кому и куда я иду. После Макс вскинул руку на прощание и удалился с Артуром в сторону ярмарки, а я затаила дыхание и ощутила, как пальцы, державшие сумочку, поразила мелкая дрожь. Парень, сидящий на посту, подозвал мимо проходящего офицера и объяснил куда меня следует проводить. Офицер с короткими черными усами оглядел меня неоднозначным взглядом и равнодушно приказал следовать за ним. Когда уловила знакомую дверь кабинета, в легких мигом закончился воздух, но я тут же собрала себя в руки и приготовилась к встрече.

— Алекс, к тебе посетитель, — громко произнес мужчина, предварительно постучав по двери. Он не заходил в кабинет, лишь выглянул в помещение, ожидая поручения Мюллера.

— Можешь быть свободен, — раздался безучастный командирский голос офицера из глубины кабинета.

— Есть, — тут же отозвался усатый мужчина и прикрыл дверь.

Напоследок он бросил на меня странный взгляд в сочетании с вздернутой бровью и вялой ухмылкой. Я собралась с мыслями и отворила дверь, войдя в прохладное помещение. Алекс все еще не поднимал взгляд с документации, увлеченно листая бумаги. Увидев его, я замерла на месте, так и оставшись стоять у двери.

— Слушаю, — требовательно произнес он, не отрывая взгляда от бумаг.

Я молча принялась рассматривать его привычную белую рубашку с расстегнутым воротом ровно на две пуговицы, и неизменные черные подтяжки на плечах. Правой рукой он удерживал черную перьевую ручку, а второй увлеченно перелистывал страницы. Его сосредоточенный взгляд бегло скользил по бумагам. Но в какой-то определенный момент из-за отсутствия ответа с моей стороны, два синих сапфира впервые взглянули на меня.

Он мгновенно поднялся со стула, как только заметил кто именно к нему пожаловал. Перьевая ручка тут же выпала из рук и с характерным звуком покатилась по полу, но никто из нас в упор не замечал ее. Наши глаза встретились, и в воздухе повис немой вопрос. С минуту мы молча стояли, глядя друг на друга: он удивленно, но хмуро, а я испуганно и взволнованно, пытаясь совладать с чувствами.

— Катарина, зачем…

— Мне нужна помощь…

Мы одновременно начали разговор, ощутив неловкость, повисшую тогда между нами. Я беспомощно пропищала три слова и сразу же замолкла. Мюллер медленно вышел из-за стола, но остановился в нескольких шагах от меня, будто не решался подойти ближе. Будто боялся пересечь опасную дистанцию, чтобы не случилось непоправимое. Мужчина впервые заметно нервничал в моем присутствии. Я уловила это его по непривычным жестам: за считанные минуты он устало провел рукой лицу, запустил пальцы в волосы, растрепав светло-русую копну, а взгляд его растерянно блуждал по моему лицу.

Непослушными руками я кое-как достала скомканный желтый конверт и сказала несмелым дрожащим голосом:

— Пожалуйста, помогите отправить письмо в Литву… в обход цензуре.

Он преподнес кулак ко рту и неловко прокашлялся, в ту же секунду нацепив прежнее невозмутимое выражение. Всегда хладнокровное, полное стальной беспристрастной решимости лицо.

— Там ваши родственники? — низким хрипловатым голосом спросил он, спрятав руки в карманы серых брюк галифе.

Я робко кивнула, уловив на его лице тяжелую межбровную морщину.

— Сделаю все, что в моих силах, — твердо произнес он, не сводя с меня пристального взгляда.

Сердце мое тотчас же сжималось под таким внимательным взглядом Мюллера.

Спустя минуту неловкого молчания он шагнул вперед и взялся за конверт. В воздухе раздался знакомый аромат его парфюма вперемешку с табаком. Пальцы наши мгновенно соприкоснулись, отчего я испытала укол смущения, и нервно дернулась назад, крепче цепляясь за конверт. В конце концов, мне удалось вырвать письмо, но Мюллер продолжил стоять в непосредственной близости от меня.

— Это еще не все… — было практически невозможно собраться, ведь он стоял от меня всего в паре шагов, но спустя минуту я прочистила горло и проговорила чуть смелее. — Мне нужно знать, что немцы делают с беременными русскими женщинами.

Он недоуменно вскинул бровь, но продолжил глядеть на меня в упор.

— До сорок третьего отправляли обратно в Россию. Но, когда девушки начали массово беременеть, чтобы уехать домой, стали отправлять на принудительный аборт.

В тот момент я забыла сделать очередной вздох. Стало жутко страшно за Асю.

— Всех без исключения? — несмело спросила я.

— Зависит от того, кто отец, — тихим голосом сообщил Алекс. — Если немец, еще к тому же и военнослужащий, а она русская, украинка или полячка… то в этом случае оба попадают под расстрел.

Мужчина не задавал лишних неудобных вопросов. Но от его слов становилось дурно. На глаза мгновенно навернулись слезы. Я прикусила нижнюю губу, чтобы остановить предательскую дрожь, но подбородок начинал дрожать пуще прежнего.

— А если отец… если отец тоже русский? — полушепотом произнесла я, в полной мере ощутив, как первые слезы скатились по щекам.

Мое нервное состояние не осталось незамеченным офицером. Его ровные черты лица расплылись перед глазами из-за набивавшихся слез, а ярко выраженные скулы заметно напряглись. Глаза с пронзительной синевой впервые взглянули с нескрываемым беспокойством.

— Катарина, не ходи вокруг да около… — ровным тоном сказал Мюллер, напряженно поджав губы. — Говори сразу, у тебя проблемы?

Сама не понимая от чего, но я нервно усмехнулась в ответ на его вопрос и принялась вытирать слезы тыльной стороной ладони.

— Да нет же… Боже… — я подавила короткий смешок и подняла взгляд, чтобы хоть как-то остановить поток слез. — Моя подруга Ася… она родит зимой. И мы до сих пор не знаем… точнее фрау Шульц еще не знает…

Он едва заметно кивнул, направив задумчивый взгляд куда-то сквозь меня.

— Если ты уверена, что отец не немец, то ситуация вполне решаема.

— Уве… уверена, — я запнулась от волнения, шмыгнув носом.

— Асе повезло, она работает у фермера, а не на предприятии. В таком случае оставлять ребенка или нет, решает исключительно помещик, — уверенно произнес офицер. — Думаю, фрау Шульц будет не против. Насколько мне известно, у остарбайтеров за все это время родилось порядка десяти детей на фермах Баварии. Они не являются гражданами Германии, но…

Не дав ему договорить, я обрушилась на него с объятиями, обвив руками его сильную спину. Поначалу его тело было заметно напряжено то ли от неожиданности, то ли просто от того, что я была рядом. Но постепенно его руки неторопливыми и неловкими движениями обняли меня в ответ. Я и сама поразилась своему неоднозначному проявлению чувств. Но его слова о том, что Асе все же удастся родить, вселили в меня высокую надежду. Подругу терять было страшно, да и не заслуживала она подобной участи.

А после в голове запульсировала отчаянная мысль — я сошла с ума!

Как только осознание того, что я натворила, обрушилось на меня ледяным потоком, я тут же вырвалась из объятий. А после отвернулась, буравя округленными глазами дверь кабинета. Сердце испуганно колотилось в груди, и я опасалась, что Мюллер мог его услышать. От волнения дыхание участилось, я дышала ртом словно рыба, а затем и вовсе прикрыла губы обеими руками, как бы запрещая себе дышать настолько громко. Кровь прильнула к щекам, и они тотчас же загорелись предательским пламенем вместе с горящими мочками ушей. Стыд, который я прежде не испытывала, накрыл с головой, вознамерившись окончательно свести с ума.

— Катерина, — наконец прозвучал его тихий встревоженный голос за спиной. И я удивилась, что он обратился ко мне не на привычной немецкий манер. — Нам не следует видеться. Кристоф… он все роет и роет, и я не хочу, чтобы ты упала в эту яму.

Его слова хлыстали розгами по сердцу.

Я хотела кричать изо всех сил, ведь он задел мою гордость. Как же… как же он мог подумать, что я вдруг посмотрю на немца в романтическом плане? Как же я могла допустить чувства к нему?! Как же я ненавидела себя в тот момент! Его слова дали мне невидимую пощечину и вмиг отрезвили. Я прикрыла веки, утопающие в слезах, и покачала головой, в надежде избавиться от навязчивых мыслей.

Я хотела сказать, что запуталась. Хотела признаться ему, что страдаю каждую ночь, что день за днем вижу его во снах. Я хотела сказать, что душа моя неровен час разорвется на части от ненависти, непонимания и какой-то скрытой привязанности к нему, совладать с которой я не была в силах.

Но вместо этого прочистила горло и проговорила самым холодным голосом, на который только была способна в тот момент:

— Вы правы. Мне живется намного легче, когда меня не буравят тяжелым взглядом и не отдают приказы вместо обычных просьб.

Я обернулась, чтобы передать ему наконец конверт с письмом. Но он шагнул ко мне в ту самую секунду, и через мгновение взор заполонила его широкая грудная клетка. Он с осторожностью преподнес ладонь к моему лицу, она пахла примесью табака и железа… А после большим пальцем словил пару слезинок, и мягко приложил ладонь к моей щеке. Будто выражал этим действием то, что не мог произнести вслух…

Он не улыбался, и в целом лицо его не выказывало никаких чувств. Вот только глаза с загадочной глубокой синевой отображали все то, что говорить он был не в силах. Напротив, слова его и взгляд разнились в показаниях, и от этого становилось лишь хуже. Я не понимала, чему мне верить и разрывалась на части от того еще сильнее.

Молча прикрыла глаза, пытаясь совладать с чувствами, которые накрывали с головой рядом с ним. Я приложилась к его горячей руке с шероховатой ладонью словно бездомный котенок, жаждущий ласки и внимания. Так горько мне было от осознания того, что слезы не переставали течь рекой. Несколько месяцев я жаждала его прикосновений, но как только это случилось мне вдруг стало ужасно больно, но оттого и не менее приятно.

— Мама и сестра ужасно расстроились, что не познакомились с тобой. По сей день спрашивают, когда же ты приедешь погостить, — его низкий, слегка хрипловатый голос заставил коленки дрожать, а закрытые веки дрогнуть и распахнуться. Я молча кивнула, поборов смущение и стыд за тогдашний поступок. — Тебя видели много лишних глаз. Я отправлю твое письмо, об этом можешь не беспокоиться.

На этих словах Мюллер слегка прикоснулся до моей ладони и осторожно взял конверт. А я сделала шаг назад и вновь отвернулась, намереваясь уходить.

— Имя получателя и город на конверте, — произнесла я робко, направившись к выходу.

Его голос с нотками беспокойства догнал уже у самой двери:

— Катерина, пожалуйста, будь осторожна.

Поначалу я опешила, а потом ощутила, как губы растянулись в улыбке. Я не ответила и не оглянулась, лишь на секунду замерла у двери, а затем выскользнула в коридор.