С детских лет был склонен к инакомыслию. В начальной школе после уроков сдёргивал и прятал с глаз долой красный "ошейник", позднее удирал с комсомольских собраний, ещё позднее уклонялся (и таки уклонился!) от вступления в пресловутый "ум, честь и совесть эпохи". Если анкетно, то "не был, не привлекался, не состоял"...

Имел непочтительное обыкновение придерживаться собственного, чаще - несовпадающего, мнения обо всём, что наблюдал вокруг... Общественные мероприятия откровенно саботировал, всевозможные сообщества, союзы и прочая, и прочая старательно обходил стороной, иногда всё же вляпываясь во что-то внешне приличное... Но - ненадолго. И к восьмидесяти четырём годам могу с полным правом повторить за булгаковским Бегемотом: - Не шалю, никого не трогаю, починяю примус..."

ФРАГМЕНТЫ МОЕЙ ОДИССЕИ

Школьные и студенческие годы пропускаю, как совсем не типичные для социалистического образа жизни. Беспечные, даже - счастливые - годы.

..................................

После института, в конце шестидесятых случилось мне работать в проектном институте в Питере. Бригадиршей у нас была маленькая энергичная женщина. Руководила ненавязчиво, интеллигентно. И звали её Галина Николаевна Соколова. Ну, Соколова и Соколова, и не знал я, да и ни к чему мне было это знать, что фамилия нашей милой начальницы была мужнина, а сама она еврейка. И находился в неведении до того момента, когда понадобилось позвонить Галине Михайловне. Домой. В коммуналку.

Коммуналка, если не сталкивались, это такой вид "социалистического общежития" с длиннющим рукавом коридора, заставленного всяческим хламом и увешанного навалами верхней одежды. И где-нибудь вдали на стенке - телефон.

Набираю номер. Жду. Наконец трубку сняли и звонкий детский голосок прозвенел на весь православный мир:

- Еврейку к телефону!

....................................................

Конец восьмидесятых. Азербайджан. Погромы, войска, стрельба... Всплеск местного нацизма. Не национализма - НАЦИЗМА! Сумгаит. Институт хлорорганического синтеза. Между прочим, академический институт. В коридоре группки работников. Ругают своих соседей-армян на чём свет стоит. Не выдерживаю: мне стыдно за свою пятую графу. Вслух стыдно. Реакция - ненавидящие взгляды, а я вскоре вынужден буду уехать, куда глаза глядят

... .............................

Москва. Площадь трёх вокзалов. Милиционер грубо потрошит гастарбайтера. В глазах у брюнета тоска. Я опускаю голову. Молчу. Снова после многих лет страха перед людьми в форменных фуражках с синими (красными?) околышами, который казалось канул в Лету, привычно до испарины боюсь.

Прости меня, незнакомый человек. Я знаю, беда ещё вернётся ко мне. Бумерангом. Но сегодня не моя очередь...

.......................................

Новый - двадцать первый - век. Посёлок, в котором я доживаю свою неудавшуюся жизнь. Сберкасса. Выдают пенсию. Разговариваю со знакомым. О чём шла речь, уж и не припомню, но вдруг он как-то резко переменился, и через маты-перематы:

- Ты, черножопый...

Россия, февраль 2023 года.

Иногда я задумываюсь, почему пришедшее на смену обращению «товарищ» старое новое «господин» вызывает нечто вроде неприятия? В частности, моего неприятия... Конечно же, не за уважительность к персоне-хозяину своего положения, а за чужеродность некой фонетической сути, заключающей в себе иерархическую составляющую. Что-то вроде того, что наличие господ как бы предполагает наличие иной — менее престижной — категории. И — протест: с чего бы вдруг такая метаморфоза, вчера — такой же, как и я, а сегодня в глазах ленца, взгляд свысока. Господин...

В приснопамятные времена нерушимого союза коммунистов и беспартийных наши сегодняшние господа трудились рядом с нами, и была незаметна та вопиющая разница, которая, как «мерзавцы» Салтыкова-Щедрина наконец дождалась своего часа и выползла из потаённой норы, где хоронилась до времени. Хотя и в те замороченные годы мы примечали, что товарищ Некто чем-то выделен, что ему и путёвочку поинтересней, и работу полегче и продвижение по службе-с... Чаще всего они, эти «товарищи», отмечались на ниве общественной деятельности, просиживали штаны в комитетах и комиссиях, а остальные в это время тянули лямку «за себя и за того парня».

Именно из их «общественно-активных» рядов и сложилась та хищная прослойка, которая в лихие годы перехода от скрытого к обнажённому произволу, оказалась в нужное время на нужном месте и хапнула, превращаясь в сегодняшних господ.

Что же касается тех, на кого грузили и кто вёз при «социализме с человеческим лицом», то они ведь тоже нужны! И появились востребованные лихолетьем новые холопы, и новые господа с упоением гнобят вчерашних «товарищей», упиваясь властью и безнаказанностью.

Но ведь и сами новые господа ещё не забыли, как в недалёкие былые времена их унижали коллеги по социуму, выдвиженцы-карьеристы, успевшие чуть больше, поднявшиеся чуть выше. О, они помнят унижения, которые терпели, и теперь отыгрываются, но не на более удачливых коллегах, которые снова оказались сверху, а на тех, кто не словчил и остался внизу. На нас с вами. Прилаживаемся уже и мы, а рядом снова шуршат наиболее подлые, и снова прямо на наших глазах формируется гаденькая прослойка подхалимов, заглядывающих в будущее и видящих себя новыми господами.

ДВОРНЯЖКА.

Один весьма авторитетный натуралист утверждал, что если выпустить в джунгли породистых сильных собак и уличную замухрышку-дворнягу, шансов прижиться в условиях борьбы за выживание больше всех именно у дворняжки, ибо она сама по себе — продукт жестокой среды.

…...................................

Через рабочий зал горделиво проносит своё несравненное Я некая дама. Мимо кого-то — едва заметно кивнув головой, к кому-то подходит, широко улыбаясь, и избранник (избранница) расплывается ответной лучезарностью. Она — Начальница.

О таких принято говорить «из грязи — в князи». Она не то из уборщиц, не то из сторожих, льстя напропалую (а иначе и нельзя!), прошла тернистый путь, и теперь правдами-неправдами цепляется за свою иерархическую ступеньку, угодливо подпевая вышестоящей прихоти, и готовая лгать и изворачиваться, лишь бы не выпасть из обоймы!

Берегитесь её, и старайтесь держаться подальше. Если сегодня она источает вам дифирамбы, не расслабляйтесь, ибо завтра через те же уста на вас прольётся ведро таких помоев, что неподготовленный человек может испытать настоящий шок!

Она — рядом. Оглянитесь, вы узнали её?

 

Старая фотография

Наша пятьсот двадцатая. Эту фотографию мне прислала Регина Эльович. Сейчас она живёт в Испании, вышла замуж за счастливчика Ковальски, и — вся в Искусстве.

ТЕПЕРЬ СМАКУЮ...

Верхний ряд, слева направо: Вова Енгалычев, Женя Саркисов, Эдик Оганезов… Последнее, что я слышал о Жене, он работал главным энергетиком на авиаремонтном заводе в Насосной, что под Сумгаитом. Дальше след теряется. Женя, если ты случайно «налетишь» на эту запись, дай знать о себе.

Второй ряд сверху и тоже слева направо: Вова Ординян, гитарист, чечёточник. Далее - мой дорогой друг Арик мартиросов (его уже нет с нами). Рядом с ним Ярахмедов Гюльахмед Ярахмедович, затем Гасанов, за которым Валька Пинес, с которым меня связывала любовь сачкануть с лекции и смотаться посмотреть фильм в кинотеатре «Знание», затем Алекпер Мамедов (его в девяностые годы застрелил в Баку какой-то радикальный фанатик), потом Юра Видгоп…

Ряд третий сверху: Акиф Насиров, наш староста. Во время сессий он сновал между аудиторией и коридором, обеспечивая шпаргалками экзаменующихся. Помню его знаменитые схемы с нарисованным человеческим силуэтом, где карманы были пронумерованы, а в дополнительном каталоге перечислены в каком номере лежит ответ на билет. Очень полезный человек этот Акиф Насиров. Рядом с ним Генрих Салаев. Он будет преподавать что-то в Политехе. Рядом с Геной — я, а следом Регина Эльович и Рагиля Алхасова. За ней - Инна Вартанова, будущая жена моего друга Арика Мартиросова (потом они разбегутся и Арик снова женится, и осядет в Москве). Правее Инны - другая Инна - Меллион и шахматисты Тогрул Агаларов и Юсиф Мусаев, они всегда держались рядом и вспоминаются, чуть ли не как братья.

И, наконец, самый нижний ряд: хронический троечник Васиф Меликов, впоследствие он станет директором бакинского завода бытовых кондиционеров, за ним Кондрашова, далее по-моему Халида Талыб-заде, через одного Тамила Касумова, за ней Регина Рабинович и ещё один Гасанов.

Вот так. Кого не вспомнил, простите, грешного. Ничего личного. Память дырявая...

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

Одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Неужели это всё было на самом деле?..

Я как будто снова в Баку, и стены индустриального опять, как когда-то отражают речитатив голосов, а мы то ли топаем в следующую аудиторию на очередную лекцию, то ли торопимся на выход…

Ностальгическое фото. Смотрю на знакомые лица и вспоминаю, вспоминаю…

………………

Первый курс. Кафедра начертательной геометрии. Доцент Пузыревский развлекается, издеваясь над бедными студентами, в очередной раз пытающимися «скинуть» курсовую.

Это — третья моя попытка избавиться от надоевшего чертежа. Вот он неспешно принимает рулон из моих рук, Слежу с замиранием сердца за мимикой, пытаясь заглянуть в потёмки чужой души.

Пузырь подносит рулон к глазам и заглядывает внутрь, как в подзорную трубу. Что-то там разглядев, не оборачиваясь, забрасывает измочаленный переделками лист ватмана в кучу собратьев на стеллажах за спиной.

Бинго!

…………….

Комсомольское собрание. Повестку зачитывает Регина Рабинович. Она - вся в делах, а мне скучно, и я достаю из папки устав, и начинаю негромко, но внятно зачитывать обязанности дневального по конюшне.

Регина смешно сердится, делает замечания, а потом в сердцах выставляет нарушителя порядка за дверь.

К моему, впрочем, полному удовольствию…

…………….

Тишина. Идёт лекция по теоретическим основам электротехники. У доски колдует профессор Ельяшевич. Чёрное поле испещрено закорючками, перемежающимися лаконичными схемками со стрелочками и разными кабалистическими значками.

Профессор стар, ему за семьдесят, а уравнения такие длинные, и если что-то застопорится, нужно долго и нудно искать, откуда у ошибки ноги растут.

Вот профессор задумался. Просматривает записанное. И. оборачиваясь к аудитории:

- Товарищи, дорогие товарищи, следите за мной, я часто описываюсь…

Нужно ли говорить, что аудитория понимает педагога по-своему?



А как вам такое... Ельяш водит по строчкам глазами, шевелит губами, сквозь невнятное «бр-бр-бр» временами прорывается: вот — первый член уравнения, вот — второй… «бр-бр-бр»... А где третий? Где мой третий член? Товарищи, дорогие товарищи, давайте все вместе поищем мой третий член…

На скамьях - нездоровое веселье...

…………………

Экзамен по ТОЭ. Помещение электротехнической лаборатории института. Принимают: сам Зиновий Борисович Ельяшевич и его ассистент - доцент Гусейнов.

Профессор Ельяшевич слывёт весьма придирчивым экзаменатором, его особенная привязанность к деталям делает участь экзаменующихся катастрофически ненадежной.

Доцент же Гусейнов — добрейший человек, и я, поскольку чувствую себя достаточно подготовленным, иду к Главному Экзекутору, уступая Володе Ординяну возможность без потерь выдержать нелёгкий экзамен.

Отвечаю на вопросы маститого визави, искоса наблюдая, как однокурсник самоотверженно торгуется, выставляя четыре растопыренных пальца против трёх ассистентовых. Володе нужна четвёрка, он живёт на стипендию, терять которую, ну никак нельзя.

С удовольствием наблюдаю вовину победу… И до сих пор горжусь пятёркой по ТОЭ. Пятёркой от самого Ельяша!..

……………………

Сопроматчик Дацко декларировал, что получить высший балл по его предмету возможно лишь при условии безукоризненных ответов на все вопросы экзаменационного билета и знании наизусть девяноста восьми формул. На фига это излишество, доцент не объяснял.

Свой билет я знал по дацковским стандартам. С малюсеньким исключением. При выводе формулы крюка, которая мне по невезению досталась, в одном месте требовалось привести связку, которая выводила на решение уравнения. И вот эту самую связку я запамятовал.

Экзамен сдавали по двое. Со мной за столом сидела Инна Меллион.

Я излагал ответы внимательно слушавшему меня экзекутору. Подходил роковой момент. Толкаю ногой Инну, и она наклоняется над своим текстом. Бабник Дацко уставился в приоткрывшийся вырез. Аут! Я быстро пробормотал что-то невнятное и перешёл к собственно формуле. Инна выпрямилась, доцент отрезвел. Что-то такое неладное он , разумеется, подозревал, но возвращать меня на пару выкладок ему было равносильно признанию в постыдном подглядывании.

Формулы он спрашивать не стал, и я поднялся на очередную вершину. Спасибо, Инна..

…………

Теоретическую механику нам читал Бармалей. Самый настоящий Бармалей. Чёрный, лохматый, темпераментный до жути доцент Григорьян. Крикун и любитель припугнуть. Но — добрейший человек!. До сих пор в ушах звенит его предупреждающий крик на мою какую-то опрометчивость на экзамене:

- Я тебе четвёрку поставлю!



………….

Институтский двор. Шеренга студентов. Строевая подготовка. На нас кепочки, позаимствованные у ребят из азербайджанского сектора.

Майор, тупой, как его сапоги и такой же начищенный, выстёбывается перед нами. Его час. Перекличка. Подходит очередь Вальки.

- Курсант Пенис, - нарывается майор.

- Сам ты пенис! - немедленно парирует Валька… - я — Пинес...

Строй ржёт. И так — каждую строевую…

………..

В лаборатории кафедры электрических машин доцент Эсибян собрал «должников».

Состав просто блистательный. Все сачки. Естественно, кроме вашего покорного слуги присутствовал сачок из сачков Валька Пинес, верзила Гюльахмед Ярахмедов и ещё кто-то. Зачётное упражнение — замер махового момента двигателя.

На вал мотора крепился массивный деревянный рычаг длиною метра полтора, а то и два. На свободном конце в специальные пазы вставлялась штанга с противовесами. Под руководством доцента грустные сачки загружали рычаг, и запускали двигатель, придерживая противовес руками. В момент достижения уравновешивания вращающей силы рычаг отпускали, и он должен был замереть на месте, подрагивая… Дальше — совсем просто. Умножали массу грузов на плечо рычага. Вуаля…

Работёнка простенькая, но когда рычаг придерживают не два, а три и более участника операции Ы…

Словом, в один недобрый момент все одновременно убрали руки. Смертоносная штука мгновенно крутанулась и с грохотом врезалась в соседний стол. Едва не зацепив при этом голову неосторожно наклонившегося доцента.

В наступившей тишине гудел нагруженный двигатель, а мраморно-бледный Эсибян, как в замедленной съёмке, шёл на негнущихся ногах к рубильнику.

В наступившей гробовой тишине взорвался вопль Эсика:

- Все вон!

Но зачёт поставил...

…………………….

Ещё эпизод. В аудитории полный бардак. Группа произвольно распределилась по столам. Что-то пишут, заглядывая кто в лекции, кто в раскрытые учебники.

На преподавательском месте — доцент Газаров. Он отгородился от аудитории газетой, которую всё никак не может дочитать до конца.

Это экзамен по электрическим машинам и аппаратам.

Обстановка в аудитории не то, что бы расслабляющая, а элементарно развращающая. Никогда,слышите, я никогда не пользовался шпорами (разве что, на некоторых коммунистических предметах, но это не в счёт), а тут просто по-другому было неприлично.

Доцент Газаров, как говаривали, на списывающих смотрел чуть ли не умильно: шпоряют, значит уважительно относятся к предмету.

И аудитория дружно и самозабвенно листала книги и тетради. Даже дисциплинированная Регина Рабинович бегала от стола к столу, разыскивая справочник.

………………...

Дорогие мои, я проучился в пятьсот двадцатой до окончания четвёртого курса. И ни разу (ни разу!) не был лишён стипендии. И троек у почти не было. Много позже, когда оформлялся в аспирантуру, пришлось добывать оценочный лист в АзИИ. Так вот, средняя оценка по предметам у меня оказалась что-то около 4,8 балла.

Однако на четвёртом курсе произошла осечка. Целый семестр я избегал занятий по английскому языку. Отпрашивался на регулярные «похороны» бесчисленных болезненных тёть. Ехидная Идалия Дмитриевна Пономарёва как-то осведомилась, велик ли запас оставшихся в живых родственников… А когда пришёл конец второго семестра наотрез отказалась принимать задолженность в восемьдесят тысяч знаков технического текста единовременно.

Забрезжила дилемма: сдавать тексты или ехать на очередные студенческие игры...

Я ринулся на кафедру физвоспитания. Заведующий кафедрой, заслуженный мастер спорта СССР Гайоз Кириллович Каплатадзе успокоил, мол этот вопрос решаем, и благословил ехать на Игры.

И я поехал...

…………

В институт попал только в середине сентября. Отвлекли соревнования на первенство «Буревестника». А когда явился на занятия, меня встретил огромный щит с перечислением проштрафившихся студентов. Чего там только ни было. Многолетние задолженности по математике, по сопромату, по ТОЭ…

Лишь где-то в самом конце списка я прочитал свою фамилию. Незачёт по английскому. И — второй год на четвёртом курсе…

…………….

Этот второй год я прожил на сплошных перезачётах. В том числе и по английскому языку, преподавать который нам назначили какого-то новичка. И когда этот самый новичок знакомился с группой, я продемонстрировал некий запас разговорного английского. И тут же получил перезачёт.

И вообще, оценок ниже четвёрки за прошлый год не нашлось. И у меня случилось два семестра спорта. И при этом со второй половины учебного года пошла стипендия. И ещё с самого начала - существенная приплата от кафедры физвоспитания, условно виноватой (наобещали, успокоили) в моём второгодничестве…

Я проучился в общей сложности шесть лет, и окончил институт на год позднее сокурсников из пятисот двадцатой.

Жалею ли я об этом? Да, пожалуй, нет…

Не хочется завершать… Многое утеряно, чего-то не припомнилось. Однако, есть крохотная надежда, что кто-нибудь «найдёт мой труд, усердный… и пыль веков от хартий отряхнув, правдивые сказанья...» дополнит…

Дорогие АзИИ-аты, ау! Вас, кто услышал и прочёл, жду на этой странице.

 

Ежели по Зелёной (не правда ли, прекрасное название у нашей улицы?) пройти сотню метров в сторону центра посёлка, то по левую руку окажется совершенное безобразный комплекс бывшего торгового центра, за ним - безликое, не знающее архитектурных изысков, здание местной администрации, а через улицу — огорчительная примета провинциальной России — деревянные бараки.
Охваченное этим тоскливым триумвиратом пространство ещё год назад выглядело этаким мультяшным Антошкой — непричёсанное, слегка неряшливое, но милое.
Когда-то в округлости скверика стояла отсвечивая кладбищенской серебрянкой нелепая фигура с протянутой рукой, к подножью которой паства подносила пучки искусственных цветов.
А потом пришли иные времена и идолы, и однажды утром, прогуливаясь с собакой, я увидел под ногами гипсовую голову, а, оглянувшись, — безголовую фигуру с по-прежнему путеводной рукой.
Безголовый простоял какое-то время, пока однажды его тайком не свернули с пьедестала и не увезли в неизвестном направлении.
Шло время, и кто-то сообразил украсить скверик фигурками героев из мультиков, а площадку детскими горками и песочницами.
И пришли мамочки с колясками, и зазвенели детские голоса…
…………………..
Так и жил скверик собственной не номенклатурной жизнью. По осени мятежно разгорался старыми клёнами, и горели, горели их октябрьские костры, дожидаясь своего Левитана.
А из окон серенького здания администрации поглядывали товарищи. И морщили лбы...
И вот однажды в сквер пришли работяги с пилами и топорами. И выросла гора поверженных клёнов и серебристых ив. И почти всё лето, не смолкая, что-то тарахтело и поскрипывало, и с тем шаг за шагом исчезала с лица земли не причёсанная, буйная природная краса, а на месте её проступала геометрически поверенная безликость.