Странные мы. Вы замечали, что наша жизнь похожа на женщину, которую начинают любить только после того, как она собрала чемоданы, чтобы уйти? Не попугать уходом, а именно уйти. Не наказать нас, а не иметь с нами больше никаких отношений. Устать от нас. Осатанеть от нашей неблагодарности. Перестать в нас нуждаться. Утратить к нам доверие. Перестать реагировать на наши вечные торги с нею и хроническое недовольство.
Она подходит к двери – и нас торкает. Быть может, даже не от любви, а от страха. Потому что и вправду страшно. Страшно понять, что вот когда она была рядом, она тебя бесила, не удовлетворяла, мало подарков дарила, к другим относилась лучше и вообще была не очень, а сейчас, когда шаг до двери, она кажется тебе такой желанной, такой прекрасной в каждом движении, такой неузнанной.
И остановить бы ее, обнять, сказать главное, а потом расхохотаться и отправиться на кухню завтракать. Но понимаешь одновременно, что она не для того пошла, чтобы ты ее удержал. Просто время истекло.
Я говорила об этом с сотнями уходящих и с тысячами оставшихся. С самой собой говорила, уличая себя в том, что начала относиться к жизни не как к привилегии, а как к давно разлюбленному человеку, с которым лень разводиться: никуда не денется.
Мы слушали друг друга и признавали свою самонадеянность. Мы плакали, жалея о том, чему уже не быть. Мы пытались понять, почему нас надо здорово ударить бедой, чтобы мы проснулись и начали жить, а не обиженно готовиться к далекому счастью. У нас было хреново с ответами.
Но мы все хотели именно жить. Мы хотели просыпаться в своих постелях, стоять под душем, пить чай, любить, бродить по любимому городу, путешествовать, растить детей, гулять с собакой, печь хлеб, обниматься, покупать приятные мелочи, читать книги, слушать музыку, зажигать с друзьями, сажать цветы и помидоры, носить прикольные майки и сарафаны, делать растрепущие стрижки, ходить в кафе и в кино, вешать яркие шторы на чистые окна, творить, зарабатывать деньги, обустраивать жилище, спать до упора, танцевать так же.
И не хотели ненавидеть все это и все те радости, которые делают счастливыми только нас. Не хотели изводить друг друга, терпеть нестерпимое, сидеть в вязком недовольстве.
Любить жизнь, друзья мои, стоит именно так, как женщину или как мужчину. До того, как они ушли. Рыпаться потом – это жалко пытаться утолить свой страх остаться ни с чем, а не обрести вновь. Счастливого нам всем пробуждения!
Как в осень перебираешь переполненный шкаф, сортируя отжившее,
продолжившее и редко извлекаемое,
а значит, просящее других рук, так и где-то в глубине себя
есть залежи из серванта не бездонной памяти.
Лучше не запускать его до треснувших полок,
жёстко скидывающих свои увесистые раритеты на твою голову.
И так хорошо утратить ментальное скопидомство, отказавшись беречь
и дальше уже истлевшие обиды,
побуревшие от времени эпизоды миновавших ссор и недоимок,
неоправдавшиеся ожидания, двадцатилетней давности
коряво завершённые истории, болезненное несогласие
со случившимся, но не заказанным.
Не делать вид, будто ничего и никогда не было,
но и не трясти раз за разом прогорклым нафталином того,
что некому, но главное и незачем предъявлять,
кроме случайных зевак, готовых бросить монетку
сыгранного сочувствия на бедность.
Это ведь никакой не капитал, и даже уже не опыт,
а загуститель прошлого, из которого всё сложнее и сложнее
становится выбраться в чистую воду настоящего.
Психика, отмечая такое упорство нерасставания, срабатывает,
как контекстная реклама, продолжая поставлять лишь то,
во что дольше смотришь.
И не предлагает больше ничего, полагая, будто и не надо.
В осень хорошо задумываться не только о том,
с чем пойдёшь в зиму, но и том, с чем уже никуда
не стоит ходить. Стоит бросить.
Лиля Град
Мне, разумеется, нравилось выглядеть трогательной,
это часто избавляло меня от необходимости размышлять,
обдумывать, отвечать.
Грусть нанизывает свои светлые бусины на хрустальные нити позднего сентября.
А я надеваю эти невидимые бусы, и они ощущаются, как оберег от слишком уж напористой жизни.
Если разобраться, то грусть - наиболее честное и лёгкое чувство, присущее взрослому человеку.
Оно естественно, когда не умеешь не думать, не ведом никакой позитивной чепухой, навязывающей искусственное круглосуточное счастье, и уже очень далёк от оголтелого карнавального веселья, что как в воронку сливает избыток нерастраченных эмоций.
Грусть встаёт между невозможной временно радостью и готовой заменить её тоской, создавая промежуточное ясное состояние, способное не дать волю агрессивному чёрно-белому делению.
В ней ходишь, как в уютном плаще по первой свежей погоде. Она не отменяет тихие удовольствия, дарит много оттенков восприятия, обходится без долженствования и спокойно проходит мимо всего, что чуждо.
Говорят, будто, уходя, многие жалеют о том, что мало путешествовали, много работали и недостаточно любили.
Не знаю – может быть. Но я работала с серьезными проблемами тех, чьи путешествия охватывали весь мир, а у некоторых были просто образом будничной жизни. С неврозами тех, кто вообще не работал или работал так, что много времени это точно не отнимало. С депрессиями и срывами тех, кто не был обделен состоявшейся взаимной любовью. И много, очень много разговаривала с людьми уходящими.
И часто бывало так, что люди вообще ни о чем не жалели. Находили мудрость принять свою судьбу в том варианте, в котором она состоялась. А если кто и жалел, то лишь о том, что простая жизнь обыкновенного человека открылась им как счастье только на последнем пороге. А на протяжении долгих лет они всячески от нее открещивались, думая, что обыкновенными быть стыдно.
И начинали долгие игры в необыкновенных. В «просветленных», допущенных до «сакральных тайн бытия», воспаряющих над своей бренной сущностью, освоивших небанальные практики, очищенных святыми водами, посвященных невероятными сенсеями в невероятные нирваны, дотянувшихся до звезд, развивших сверхспособности, прыгнувших выше головы, создавших себя с нуля, утоляющих утонченный голод пищей горных эльфов, принимающих божественные асаны, дострогавших себя до ошеломительной идеальности. В таких, про которых и не подумаешь, что, простите, в туалет ходят – разве ж только нектарами какими.
Они играли в эти игры, не становясь просветленнее и счастливее. И совсем не понимая, что по-настоящему круто – удержаться от игр. Круто быть обычным и по своему личному убеждению, а не религиозному учению не предавать, не блудить, не убивать, не унывать, не создавать себе кумиров.
Круто быть бережным к людям. Круто просыпаться и засыпать в чистой постели после трудного дня. Круто – не бросать в беде. Круто – оценивать не по внешнему лоску, а по благородству души. Круто – поднять детей не только на уровне «сыты и одеты», а еще «услышаны и приняты в своей данности». Круто – после большой усталости присесть на удобную ступеньку с бумажным стаканчиком американо. Круто – стоять обнявшись до утра на прохладной набережной. Круто – встретиться после разлуки и понять, что ничего не кончилось. Круто – жить друг с другом без ножей в спинах и без подлости. Круто – делать что-то, от чего пробирает мурашками радости до самых пальцев. Круто – танцевать босиком на полуночной кухне. Круто – знать, что нет тех, для кого ты источник горькой боли. Круто – быть у себя таким, каким ты случился после миллиона километров печали, без претензий к мешкам под глазами, изломам морщин, молниям драных шрамов. Круто – подняться после поражения и отправиться жить дальше, не загружая мешков грядущей мести и не соревнуясь с победителями.
Много чего круто, ребята, если не претендовать на место Магистра Просветления. И по-настоящему жаль, если узнать об этом за три шага до вечности. Сделать первый – и остановиться в восхищении: я могу просто идти! Сделать второй и вспомнить вкус тех губ, которых не надо было добиваться в невротической погоне: они сами тянулись к тебе в добровольности подлинной любви. Сделать третий и сказать себе… Нет, ничего уже не сказать.
Это так важно – успеть побыть просто людьми. И вовремя отказаться от невидимой короны.
Каждое утро я беспокоюсь о том, не прогнулся ли мой внутренний весельчак под тяжёлым пузцом внутреннего ворчуна и нытика, который умеет, собака, брать весом, пережимая горло не сдающемуся, но заметно отощавшему за последние годы оппоненту.
Я люблю свою природную весёлость, умеющую разбивать сияющими оттенками самую непроглядную тьму.
Пыльный август устало вздыхает…
Пахнет яблоком, сеном, пряной вишней, не размоченной дождями землёй…
Он, мне кажется, не боится подступающей осени, а ждёт её…
Придёт, подменит…
Вымочит досыта, обдаст свежестью, ударит богатым цветом…
Август — месяц тихий…
И прожить его хочется негромко, отгородившись от большой жизни, освободившись ото всего, что слишком напористо пытается проникнуть в тебя, слишком ненужной суетой обременить…
Вы умеете, друзья мои, слышать те свои глубинные ноты, которые не различимы почти в периоды чрезвычайной активности…
Нравится вам смотреть в любимые лица своих близких, и замечать в них то, что раньше не было заметно…
Любите вы долго говорить под неслышные закаты о том, что часто теряется среди бытовых бус повседневности…
Просит ли ваша душа редкой роскоши близости с другой душой, живущей теми же мыслями и желаниями…
Не спешите жить…
Хотя бы иногда…
Останавливайтесь погоревать или порадоваться…
Уловить запах смородиновой ветки в саду…
Обнять чьи-то поникшие плечи…
Выпить чайник неостывающего чая…
Прийти к тем, кто незаслуженно редко вас видит…
Посидеть в себе самих, распознав все отличия себя, нынешних, от тех, кем вы вчера ещё носились долгими тропами судьбы…
В последний месяц лета хорошо бы набраться недостающих сил…
И сделать прошлым всё, что давно того заслуживает…
Valentina___L
Варфоломей_С
