Постройка кораблей в Главном Адмиралтействе в Петербурге в 30-е годы XIX века. Художник А.К. Беггров по оригиналу А. Шифляра

«Если гнилые, худо и бедно вооруженные и еще хуже и беднее того снабженные корабли, престарелые, хворые, без познаний и присутствия духа на море флотовожди, неопытные капитаны и офицеры и пахари под именем матросов, в корабельные экипажи сформированные, могут составить флот, то мы его имеем», — так характеризовал состояние Балтийского флота в 1824 году известный российский адмирал

В.М. Головин.

Иными словами, Балтийский флот пребывал в глубоком кризисе, успешный выход из которого требовал не только «проверенного временем» увеличения царственного внимания и финансирования,

но и кардинальных структурных перемен, особенно в области судостроения.

Пришедший к власти на следующий год Николай I довольно лихо взялся за дело. Более того, созданный новым императором «Комитет образования флота» получил указание строить свою работу, строго следуя следующему принципу: «Россия должна быть третья по силе морская держава после Англии и Франции и должна быть сильнее союза второстепенных морских держав». Проще говоря, Российский флот должен однозначно господствовать как на Балтике, так и на Черном море.

В рамках заданной императором активности уже в 1826 году на Балтике утвердили новые штаты, ставшие последними для периода парусной эпохи и предусматривавшие содержание 27 линейных кораблей (3 100- и 24 74-пушечного ранга), 19 фрегатов (4 64- и 15 44-пушечных), 12 малых пароходов, 12 бригов, 12 шхун при непременном наборе прочих малых судов.

Объяснения такому расчету члены «Комитета» привели следующие:

«…В назначении числа судов Балтийского корабельного флота,

а пропорционально с этим и других парусных и гребных судов, Комитет основывал свои суждения на прежнем штате, применяясь притом

к нынешнему состоянию флотов сопутственных Держав и при достаточном обозрении сего предмета и всех обстоятельств до оного относящихся, как в рассуждении морской силы Держав соседственных, так способов их и собственных в содержании флотов и, наконец, самих рангов кораблей и фрегатов, какие признаются удобнейшими

в различных отношениях иметь в нашем флоте. Комитет нашел,

что означенное во всеподданнейшем представляемом положении число судов будет с одной стороны без отягощения государству

в рассуждении содержания, а с другой весьма достаточно не токмо

к обороне наших портов и границ, но и для нападательных военных действий в случае надобности в оном».

Слова, на первый взгляд, вроде бы, правильные, но слишком уж обтекаемые, больше напоминающие оправдание старых привычных цифр, тем более что шведский флот уже к 1821 году мог выставить «не более

8 линейных кораблей и 4 или 5 фрегатов», а вступать в открытую борьбу на море с англичанами или французами в Петербурге уже давно

не помышляли.

Однако на это привычно предпочли не обратить внимания, и к радости как Николая I, так и моряков Балтийского флота последний стал все чаще получать вновь построенные линейные корабли и фрегаты. Иными словами, после катастрофических последствий наводнения 1824 года, изрядно сократившего корабельный состав, номинальная численность русских линейных сил на Балтике восстанавливалась и довольно быстро. Здесь-то и прозвенел очередной, хотя и привычный «звонок», напомнивший о низком качестве пополнявших Балтийский флот боевых единиц. Причем прозвенел даже для Российского флота как-то неприлично громко. Но обо всем по порядку.

Первые неприятности случились уже в кампанию 1826 года, когда Николай I поручил организовать первое в его правление практическое плавание Кронштадтской эскадры. В частности, сначала выяснилось,

что при официально озвученном морским командованием списочном составе Балтийского флота в 7 кораблей и 12 фрегатов в море смогут выйти всего лишь 3 корабля и 10 фрегатов.

Затем даже после похода этих сил по маршруту Кронштадт — Красная Горка — Сескар морякам понадобилось немало усилий, чтобы восстановить некоторые корабли. «“Владимиру” и “Андрею”, — пишет

В.Г. Андриенко, — понадобился новый комплект парусов — те, что были изготовлены еще в Архангельске для перехода на Балтику, оказались

то ли гнилыми, то ли непрочно сшитыми… На новехоньком “Эммануиле” потекли палубы, которые требовалось вновь конопатить, а кроме того, разболтался железный румпель в раме. Последнее вызвало удивление капитана над Кронштадтским портом капитан-командора П.И. Рикорда, руководившего ремонтными работами, так как румпель этот чуть более месяца назад портовики сами устанавливали на фрегате. Корпус “Легкого” обильно пропускал воду…». Непростым оказался и следующий выход эскадры Р.В. Кроуна, которому пришлось взять с собой фрегат «Помощный», «который, по донесению его командира капитан-лейтенанта Северюкова, имел настолько тяжелый ход, что фрегат в июньском плавании обгоняли все купеческие суда».

 

 

 

Кронштадт после наводнения 7 ноября 1824 года. Художник А.П. Боголюбов, 1850-е годы

Как оказалось, это было только начало, поскольку решение Петербурга

о прямом участии России в судьбах восставших греков, обернулось отправкой в 1827 году с Балтики эскадры Д.Н. Сенявина, положившей начало 3-й Архипелагской экспедиции 1827–1830 годов. В свою очередь активизация сил флота, да еще и в условиях, далеких от спокойного Финского залива, неминуемо вызвала еще большее обострение застарелой проблемы качества корпусов, такелажа, парусов. Причем

с самого начала экспедиции. В частности, уже из Копенгагена

Д.Н. Сенявин вынужден был написать Николаю I рапорт следующего содержания:

«Эскадра В.И.В., высочайше мне вверенная, вступив под паруса 17 числа минувшего июня, оставила Ревельский порт и сего числа, прибыв

на Копенгагенский рейд, остановилась на якорях. В продолжение

сего плавания ветры дули все западные, самые противные, и большей частью весьма крепкие, а с полуночи на 29 число случился шторм от WZW, который продолжался около 6 часов. В сие время эскадра подошла

к острову Готланду и в близком расстоянии от берега держалась под малыми парусами.

Повреждения на эскадре случились следующие:

На корабле Святой Андрей от носовой части 8 и 9 бимсы, в которые вставлены рымы и обухи для крепления якорей и грота-галсов, на обеих сторонах имели движение. Контр-адмирал гр[аф] Гейден хотя

и полагал необходимым подвести железные кницы под бимсы, но как вещи сии не без затруднения здесь можно сделать и дабы не упустить первого попутного ветра, положили сии подкрепления оставить

до Англии.

На фрегате Меркуриус оказалась течь: в крепкий ветер 40, а в тихий

21 д[юйм] в сутки. Командир фрегата полагает, что течь происходила

в баргоутах и в стыках носовой части, на якоре же воды прибывает

до 11 д[юймов] в сутки и что, впрочем, фрегат благонадежен, почему таковое повреждение конопатной работою сколько возможно исправлено будет.

Более же значительных повреждений на эскадре не случилось, кроме парусов, которые почти вообще рвались часто по дурному качеству парусины, нисколько не соответственной званию своему и настоящей доброте (выделено нами. — Авт.).

Бриг Ахиллес отстал от эскадры 19 числа минувшего июня, вероятно,

по дурному ходу своему».

Взбешенный Николай I приказал «строжайше расследовать» причины, «отчего отпущены паруса худой доброты», однако жалобы моряков

на качество парусины продолжались и в 1828, и в 1829 годах. Например, участвовавший в походе эскадры Л.П. Гейдена к берегам Греции

А.П. Рыкачев вспоминал о ситуации, сложившейся накануне Наваринской битвы: «…Жаль, что наш такелаж и рангоут заметно хуже английского, ибо на наших судах беспрестанно что-нибудь рвется.Так… сегодня

на корабле “Александр Невский” разорвало два марселя, у фрегата “Проворный” повредилась грот-стеньга, у адмирала лопнул марс-шкот, у нас треснула шкала у фок-мачты. В то же время английские рисковали парусами не меньше нашего, и между тем сегодня

они совершенно ничего не потеряли».

Как оказалось, это были только «цветочки», а «ягодки» ждали русских моряков дальше. В частности, уже в мае 1828 года из-за проблем

с состоянием корпусов отряд Л.П. Гейдена, и без того насчитывавший только четыре линейных корабля и столько же фрегатов, вынужден был лишиться сразу двух боевых единиц — корабля «Гангут» и фрегата «Проворный», которые пришлось отправить в Кронштадт. Причем если первый из них удалось сохранить для флота, то второй пришлось разломать. Вот что по этому поводу пишет историк В.Г. Андриенко:

«9 сентября Головнин доложил о результатах осмотра:

“Корабль вообще еще крепок, не требует никакого подкрепления

и с исправлениями… всего того, что следует по дефекту… в дальних морях благонадежен… Что же касается до фрегата… то оный по своей гнилости, а особенно в наборе, не стоит исправления или перетимберовки, почему комиссия предлагает его разобрать…”.

О том, как могло случиться, что новый, построенный наполовину

из дуба “Гангут” через два года после сдачи его флоту имел “гнилости”, а “строенный из дубового и соснового лесу” со всеми современными усовершенствованиями фрегат “Проворный” полностью сгнил за 7 лет службы, в официальном рапорте, естественно, не сообщалось…».

В сентябре 1828 года из-за многих «гнилостей» в ремонт пришлось стать на Мальте еще одному кораблю отряда Л.П. Гейдена — 36-пушечному фрегату «Кастор». И хотя его удалось привести в порядок, в конце кампании 1828 года он все-таки окончательно вышел из строя, будучи признанным «неблагонадежным для настоящей службы». Такая же участь постигла вскоре и корвет «Гремящий»...

Продолжение статьи читайте позднее на нашем канале или в сборнике "Гангут №94" (2016 г.)



© Лебедев А.А.

Перед Вами фрагмент статьи из сборника "Гангут №94"/2016