В 16 лет я попробовал первую в своей жизни дозу марихуаны.
С другом моим Валеркой мы выбили из беломорины табак, смешали его с растолченным кусочком "дури", величиной со спичечную головку, скрутили папироску вновь и пустили ее по "кругу".
Кроме меня и Валерки в "круг" входили его девица Лариска, с которой он не расставался последний год, и его же троюродная сестра Нинка – женщина тридцати двух лет.
Конечно, на беломорину налегали в основном мы с Валеркой. Кашель, дым, глубокие затяжки, во время которых задерживаешь дыхание. Словом, курение марихуаны "по науке", чтобы не переводить дорогостоящий продукт.


Поначалу должного эффекта мы не почувствовали. Поэтому Лариска и Нинка были отправлены с трехлитровым баллоном за пивом к Саре – в будку у летнего кинотеатра. Когда они вернулись, то застали такую картину. Два идиота корчатся от смеха в креслах друг против друга, не в силах вымолвить ни слова, а появление дам с пивом вызывает у них более затяжной приступ гогота – со слезами, икотой и прочими непотребными звуками.

Пиво, правда, (кислое, как всегда разбавленное Сарой водой и чайной содой) подействовало на меня отрезвляюще. Доселе мое нормальное и горестно созерцающее весь этот бедлам "я" вернулось в свою же оболочку и попросило одурманенный наркотиком мозг на время встряхнуться. С трудом преодолев раздвоение личности, одна половинка которой безумно хотела есть, а вторая требовала "продолжения банкета", я отправился пошарить что-нибудь на кухню. Вернувшись, обнаружил, что Валерка взасос целуется с Лариской, а Нинка сидит, потупив взор, и лицо у нее просто пылает от стыда, словно она никогда не видела целующихся, пару раз не была замужем и вообще не знает, откуда берутся дети.

Помахивая двумя полукольцами краковской колбасы, я тут же пнул Валерку по ноге, заметив, что негоже заниматься интимными делами на виду людей, которые не могут проделать то же самое. На что Валерка, оторвавшись от Лариски, вдруг предложил:
- А давайте поиграем в семью.
- Это как?
- Очень просто. Мы с Лариской будем мужем и женой, а ты то же самое – с Нинкой.
Нинка, которой я протянул вторую половинку колбасы, так и замерла с этой колбасой в руках, а схлынувший было румянец на щеках заалел пуще прежнего.
- Брось это, - скомандовал ей Валерка, показывая на колбасу, - подойди к нему и обними. Да так, как бы обняла горячо любимого мужа.

Мы все рассмеялись, но Нинка так и сделала: подошла, положила мне руки на плечи, но прижиматься, как того требует процедура, не стала. И я (про себя, тихонечко) вздохнул с облегчением – откуда-то снизу, по ногам внезапно пошла теплая волна, схожая с той, что возникала при разглядывании картинок с голыми девицами. Наверное, я почувствовал бы себя неловко, если б Нинка поняла, что я возбужден.
Таким началом игры в "семью" Валерка остался недоволен.
-Обними, как следует, - настаивал он. И уже ко мне: - Ты тоже не стой, как истукан. "Жена" она тебе или кто?
Я привлек Нинку к себе, стоя к ней вполоборота, как бы прикрывая бедром собственную рвущуюся наружу плоть, но, пожалуй, поплыл еще сильней, ощутив сквозь тонкое ее платьице и такие же тонкие трусики что-то горячее и пульсирующее в самом низу живота. К тому же в подмышку мне ткнулась маленькая острая Нинкина грудь.

Наверное, мы с ней выглядели довольно забавно. Валерка с Лариской давились от хохота, я тоже делал вид, что смеюсь, хотя меня уже пробирала дрожь, а Нинка, вся пунцовая, молча прижималась к моему плечу в неудобной, неестественной позе, боясь шевельнуться.
-Теперь целуйтесь! – продолжал командовать Валерка, - Долго! Страстно! Как молодожены!
Нинка, наконец, поменяла позу, как бы обойдя мое бедро, и теперь ее лицо было совсем близко – я рассмотрел мелкие морщинки в уголках ее прикрытых глаз, колечки волос над выщипанными бровями и совершенно влажные губы.

Делать нечего, я сделал жалкую попытку поцелуя. Как умел. Хотя до этого, кроме как в щечку, никого еще не целовал.
-Не так делаешь, - прошептала Нинка, не открывая глаз, и осторожненько так цапнула губами мою нижнюю губу, чуть ее потянула, а еще через мгновенье я словно куда-то провалился. Или взлетел? Или стал растворяться – то ли в Нинке, то ли в самом себе, то ли в стенах Валеркиной комнаты?..
-Ну, вы уж совсем заигрались, - чуть позже бурчал Валерка, пока мы с Нинкой медленно приходили в себя. Никто не смеялся. А я с тех пор больше не делал попыток курить марихуану, поняв, что есть на свете более головокружительные вещи.

***
На этом история не закончилась. Затевая свою глупую игру "в семью", Валерка не предполагал, что у нас с Нинкой "что-то может быть". Все-таки разница в возрасте была огромная. Однако часики во взрывном механизме пошли…

В тот день мы мирно разошлись по домам, где мне здорово досталось от матери за "запах пива". Но перспектива тяжелого разговора с отцом, которому мать обещала пожаловаться, выглядела уже не столь пугающей. Я думал о Нинке.

Она была в незавидном положении разведенки, когда считается за благо помалкивать и не мелькать перед глазами приютивших ее родственников. Я разглядел-то ее толком, только когда мы пускали по кругу беломорину с марихуаной. Маленькая, симпатичная, с немного вздернутым носиком, отчего казалось, что смотреть она привыкла снизу вверх. И эта забавная "вздернутость" как бы вычеркивала ее из табели взрослых, до которых нам не было дела. Одно лишь взрослое в Нинке "обстоятельство" вызывало у меня время от времени холодок, перетекающий от солнечного сплетения куда-то за барабанные перепонки. В отличие от наших не сформировавшихся еще подруг-однолеток, она обладала безупречной фигурой, в которой природа все уже расставила по местам.

Однако вновь увидеть мне ее не удалось: Нинка исчезла. На все мои вопросы, которые я старательно камуфлировал, чтобы скрыть личную заинтересованность, Валерка отвечал уклончиво: "Не знаю". Прошло два года, и меня забрали в армию. А когда до дембеля оставалось всего ничего, я вдруг получил письмо. Писала Нинка: "Привет, "муж"! Валерик сказал, что ты меня разыскивал. 27-го я буду в городе, где ты служишь. Можем встретиться…".

До 27-го оставалось целых четыре дня. Неимоверными усилиями я выторговал у ротного увольнительную и стал прикидывать, где бы эта встреча могла состояться, ощущая спонтанную внутреннюю дрожь. Если Нинка готова была со мной встретиться, приехав сюда, за тридевять земель, - не для того же она это делала, чтобы просто посмотреть на мальчишку, который был младше ее на 16 лет? И чем ближе был день нашей встречи, тем больше мысль, что мной интересуется зрелая женщина и с этим фактом нужно что-то делать, будоражила мое воображение и забрасывала бренное тело куда-то на небеса.

Все это, наверное, и сыграло со мной злую шутку. 26-го я шел от солдатского магазина к казарме, витая в облаках и за каким-то чертом машинально перебирая в руках колоду игральных карт. Меня остановил полковой замполит, с которым отношения перед дембелем, скажем так, были сложными. Я получил трое суток ареста и тут же караульным нарядом был препровожден на гарнизонную губу - отсиживать от звонка до звонка.

Еще через шесть лет, когда я заканчивал учебу в Москве, мне позвонил Валерка: "Мать с Нинкой, - сообщил он, - будут проездом в Днепропетровск. Очень прошу, встреть их на Казанском вокзале и перевези на Курский". Я полетел буквально на крыльях. С трудом дождался поезда, ворвался в вагон. Ни Нинки, ни Валеркиной матери там не было. Я обежал весь состав, сделал через справочную Казанского объявление. Но и на этот раз увидеть Нинку было не суждено.

…И все-таки мы встретились. В поселке под Днепропетровском. Узнав друг друга сразу, словно виделись вчера.
Нинка жила одиноко в отдельном доме с маленьким двориком, засаженным старыми вишнями, между которыми стоял дощатый топчан с навесом. Он одной стороной упирался в глухой соседский забор, а другой, под углом, нависал над топчаном, и с него время от времени скатывались свернутые от зноя листочки.

Мы проговорили до позднего вечера, вспоминая свои жизни по отдельности, поскольку в них, конечно, почти не было пересечений, если не считать злосчастную марихуану в юности и двух несостоявшихся встреч. А когда воспоминания оказались исчерпанными, я, сам не зная почему, еще раз пристально всмотрелся в Нинкины глаза, в которых сохранилась характерная "вздернутость", и расстегнул верхние пуговицы ее халата.

Она улыбнулась, совсем как тогда, когда я пытался неумело ее поцеловать, но сопротивляться не стала. Я положил ее на топчан, продолжая методично расстегивать пуговицы, бретельки, зажимы на чулках, и даже отметил попутно, увидев ее обнаженное тело, что оно не подчинилось времени. И только когда полупьяный от нахлынувших чувств я нашел губами ее губы, все еще пахнущие нашим первым поцелуем, до меня донесся спокойный Нинкин голос:
- Не поздно ли ты это делаешь?
- Нет, - не сразу ответил я.
Мне шел шестьдесят восьмой год, Нинке, стало быть, - восемьдесят четвертый. Но что-то настойчиво мне внушало, что вся жизнь еще впереди.

https://dunduk-culinar.livejournal.com/352493.html