|
МАРЬЯША7
Почему актёра Ивана Бортника обвиняли в смерти Высоцкого, и Как он сам разрушил собственную жизньПонедельник, 22 Апреля 2024 г. 09:29 (ссылка)
Актёра Ивана Бортника называли тенью Владимира Высоцкого. Говорили, что ради знаменитого друга Бортник готов пожертвовать всем — здоровьем, семьёй, ролями. Многие выдавали себя за друзей Высоцкого, но вот Иван реально был одним из них. Он прикрывал Володю даже тогда, когда тот уходил в тяжёлый запой, подставляя режиссёра и коллег. Бортник был прямолинеен и честен — всегда и всем говорил то, что думает, за что нажил немало врагов. За это от Любимова удостоился прозвища «злой мальчик». Почему Марина Влади не любила Ивана, винила его в смерти мужа и как он добровольно разрушил свою жизнь?
|
Метки: ЖЗЛ актеры таланты Высоцкий Бортник Шпаликов Любимов и др. | Комментарии (0)КомментироватьВ цитатник или сообщество |
продолжаем находить и обнародовать как опубликованные, так и никому не известные ранее материалы из архива Ивана Сергеевича Бортника. Сегодня - интервью в журнале "Медведь". Это издание нынче не выходит. Данных о выходе в печать нет.
Медведь 9/32 <сентябрь>1998
ИНТЕРВЬЮ
АЛЕКСАНДР ВОРОБЬЕВ, ФОТО ХАЙДИ ХОЛЛИНДЖЕР И ИЗ АРХИВА ИВАНА БОРТНИКА
Непутевый Ваня
Бортника все помнят Промокашкой из «Места встречи изменить нельзя». Но еще были Моцарт и Коробочка, Сатин и Лаэрт. Была большая дружба и жизнь навзрыд. А вот от Гамлета он отказался. Потому что предложили ему заменить в этой роли своего лучшего друга. Владимира Семеновича Высоцкого.
— Иван Сергеевич, вы из театральной семьи?
— Да нет. Родители мои, уже покойные, царство им небесное. Отец родился еще до революции, в 1895 году. Царя видел. Он учился в реальном училище, затем в Петербурге, в технологическом, потом в Брюсовском институте. Он работал заместителем главного редактора в Гослитиздате. А мама — филолог, закончила университет, работала в институте мировой литературы имени Горького.
— Сами в Москве родились?
— Да, на Красносельской, около трех вокзалов. Детство и отрочество — 50-е годы. Блатные. Близость трех вокзалов. Районы — Сокольники, Маленковка, Бабаевка... И стреляли там, и воровали. Но я не стал блатным, слава богу, это мимо прошло, хотя я за всем этим наблюдал и даже дружил с людьми из того мира. А многие ведь в тюрьмы уходили. Помню, сосед — Володя-мужик. У него было длинное черное пальто и всегда пистолет в кармане. Он приходил на волю на два-три дня, потом его милиция снова забирала.
— Как получилось, что вы актером стали?
— Ходил в городской дом пионеров. Потом решил поступить в ГИТИС и с первого раза поступил. Но, пообтершись среди абитуриентов, выяснил, что Щукинское училище считается лучшей школой. И там вдруг объявили дополнительный набор. И я пошел туда. Дошел до третьего тура, мне говорят: «Неси документы». И я забрал их из ГИТИСа, а ведь уже был там студентом. Очень рисковал. Тем не менее все сложилось удачно. Курс был неплохой. Максакова, Саша Збруев, Зяма Высоковский, Саша Белявский. Это был первый и последний курс Этуша. В 1957 году он набрал курс, довел его до конца. Сейчас он ректор этого училища.
— Куда пошли после Щукинского?
— Меня приглашали сразу в несколько театров. Но я пошел в театр Гоголя, потому что там был мой товарищ по институту. Страшновато было одному идти в театр. Вот и пошел, так сказать, за компанию. Поработал там, переиграл всех этих дегенератов, сельских и городских. Репертуар был чудовищный: «Передай улыбку», «Свидание в черемухе», «Серебряная свадьба», «Сестры-разбойницы»... Полный бред. Но я такой человек, что терпеть не могу всех этих переходов из театра в театр. Хотя вот Гафт бегал, Даль бегал, но я не понимаю этого. Так что и работал бы я там, в театре Гоголя, до сегодняшнего дня, но не было бы счастья, да несчастье помогло. И так я оказался у Любимова на Таганке.
— А как это произошло?
— Эта история на всю Москву прогремела. День открытия партсъезда, XXII, по-моему. Мы сидели в ВТО после спектакля. Я с девушкой, мой приятель тоже с девушкой. Выпивали, естественно. Ресторан закрылся, и мы вышли на Тверскую. Я был настолько нагружен, что просто стоял обняв липу, а товарищ мой пошел ловить такси. Остановил машину, и тут в него из нее в упор выстрелили из пистолета.
— Как это? Вроде тогда еще такого не было?
— Он, оказывается, остановил инкассаторскую машину. Но на ней ничего не было написано, машина-машиной, «Вол- га»-пикап, по-моему... Но какое же это было ЧП! В день открытия партсъезда на улице Горького — выстрел! Нас скрутили и повезли в милицию, диагноз поставили — опьянение средней тяжести. А я же ничего не понимаю! Я у липы был, с дамами, и все. Нас везут, а мне говорят: «Друга-то твоего убили!» Утром звонит мне Николай Леонов, знаете, сейчас он детективы пишет, а тогда в МУРе работал. В общем звонит мне: «Ваня, что случилось? Уже сводка по Москве: стрельба на Тверской, там твоя фамилия...» Я ему все рассказал. Он говорит: «Все, ты попал!» Я спрашиваю: «А что с Виталием?» — «В Склифосовского, удалили тринадцать сантиметров кишки. Пуля прошла навылет». Повезло просто. Ну вот. Из театра меня выгнали быстренько. В тот же самый день вызвали в райком комсомола и из членов ВЛКСМ еще исключили. И я пошел к Юрию Петровичу. И он, несмотря ни на что, взял меня.
— Вы когда-нибудь считали, со сколькими режиссерами вам удалось работать?
— Считал, конечно. Но главные — это Юрий Любимов и Анатолий Эфрос. Режиссеры совершенно разные, и мне было интересно с обоими. Эфрос был человек сложный. Но то, что мы его на Таганке убили, — это бред. Все это случилось еще на Малой Бронной. Перед его приходом к нам приходили артисты из того театра. Не буду называть, ведущие были артисты, и говорили: «Вы не знаете, кто к вам приходит! Устройте ему обструкцию, ему нельзя руководить театром». И это артисты — его ближайшие коллеги, с которыми он проработал не одно десятилетие. А потом те же люди рассказывают по телевизору о том, как они его любили. И свою лучшую роль я у Эфроса сыграл. Сатина в «На дне». Как бы это ни было обидно шефу. Хотя у Любимова я тоже переиграл предостаточно. И первая большая роль — Павел Власов в «Матери». Ко мне после этой роли пришла целая делегация старых большевиков. Они очень возмутились, когда узнали, что я до сих пор не состою в партии. Сказали, что все дадут мне рекомендации. Но в партию я так и не вступил.
— А почему?
— Да как-то не решился... Хотя это и было определенной ступенькой в театре, так же как и в остальных профессиях. Но мне это особо было и не нужно: роли и так давали, за границу ездил.
— В каком году впервые выехали?
— В 74-м. Болгария. Шеф все шутил: «Курица не птица, Болгария не заграница», чем очень обидел наших болгарских друзей. Потом была Венгрия, Югославия и наконец Париж. Это был 77-й год. Мы были там сорок пять дней, я за эти дни сыграл шестьдесят(!) спектаклей.
— Серьезная нагрузка?
— Дикая, тем более это же и Павел Власов, и Лаэрт в «Гамлете».
— Что вспоминается из той поездки сейчас?
— Я там сразу повел себя неправильно, по меркам сопровождавших комитетчиков. У меня появилась женщина. Подошла ко мне после первого спектакля «Мать» и запричитала: «Ой мама, мама!» Я ее растрогал до предела, она оказалась дочерью посла Марокко в СССР. Потом поехала за мной в Лион и в Марселе появилась. Володя (Высоцкий — А. В.) только за голову хватался: «Страшнее криминала быть не может. Все, каюк!» В Марселе, кстати, еще одна ситуация возникла. Был единственный свободный день, который мы с Вовкой решили использовать, чтобы как-то расслабиться, и тут случился скандал. Мы были на каком-то банкете. Налили там по полрюмки, и вдруг шеф встал да как закричит: «Прекратить пить! Немедленно! Завтра “Гамлет”!» А вокруг французы... Володя побелел, вскочил: «Ваня, пошли!» И мы ушли. Пошли в порт. Продолжили там, разумеется. Вовка стал приставать к неграм, которые там в какие-то фишки играли. Он начал подсказывать: «Не туда ходишь, падла!» Хватал их за руки. Я понял, что это уже чревато, и оттащил его. Мы выходим на площадь перед портом. Она абсолютно пустынна.
Брусчатка, как сейчас помню. И вдруг останавливается одинокая машина и из нее вылезает шеф. Как он нас нашел? Ведь не знали Марселя ни он, ни мы. Но вот интуиция... Нас привезли, развели по номерам. Между нашими номерами переводчика Пьера посадили, чтобы мы не могли общаться. Была срочно вызвана Марина. Слава богу, все обошлось, и Володя замечательно отыграл спектакль.
— А когда вы с Высоцким познакомились?
— В 67-м году, когда я в театр пришел. Нам уже по двадцать девять лет было. В этом возрасте люди тяжело сходятся. Но мы подружились.
— Как думаете, почему вы сошлись?
— Бог его знает. Это необъяснимо. Может, детство похожее. У нас тоже была одна уборная на тридцать восемь комнаток. Может, любовь к поэзии. Он вот в письмах писал: «Мне с Ваней интересно». А мне с Вовой было интересно. Чувствуют люди какое-то родство. Без этого же никак. Никто в театре не понимал, почему, для чего мы вместе. Они не понимали, что люди могут просто дружить и любить друг друга. Ведь болтали про нас черт знает что... Что мы гомики, например. Это сейчас его все любят, а тогда ведь наоборот все было.
— А не кажется вам, что сейчас друзья, или люди, называющиеся друзьями, зарабатывают на его памяти?
— Сейчас уже прошло это время. Подутихло все. И потом что значит «кажется»? Так оно и есть. И довольно близкие к Володе люди в этом участвовали. А, чего их судить? Хотя, наверное, нужно. Ну что ж, заработали. Но в результате все равно со своей совестью один останешься. И будет гадко... Меня вот шеф два или три года уговаривал играть Гамлета. «Я прошу тебя взять экземпляр, у меня нет никакого доверия к Владимиру, ему важна заграница и все прочее. А тебе надо взять и выучить текст. У вас с ним одинаковое качество темперамента, и мне не надо будет ничего переделывать, мизансцены останутся те же». Я отказывался. Людмила Васильевна Целиковская смеялась мефистофельским смехом: «Ха-ха-ха. Он не хочет играть Гамлета!» Приезжает Вовка из Франции — я ему рассказываю. Он помолчал... Потом говорит: «А хули, играй...» Отчаявшись, Любимов предложил эту роль Валерию Золотухину. В один прекрасный день идем мы с Володей после утреннего спектакля по театру, он и говорит: «Подожди...» и подходит к доске приказов. Поворачивается и шепчет: «Е... твою мать» и идет к машине. И пока ехали мы на Малую Грузинскую, он только эти три слова и повторял. А на доске висел приказ: «Назначить на роль Гамлета артиста Золотухина». Его вызвали, предложили, и он сказал: «Хорошо, Юрий Петрович». Для одних это нормально, а для других ненормально. И Володя никогда бы так не поступил. Вот такие дела!
— Иван Сергеевич, а какое из десятилетий — 50-е, 60-е, 70-е — ваше время?
— Семидесятые, наверное.
— Что это за эпоха была, по-вашему?
— Это и Володя, и самиздатская литература. Но главное — было интересно работать в театре. И спектакли были: «Гамлет», «Пугачев», «Деревянные кони»... В семидесятые шеф был в самом расцвете. Все артисты были политиками. Самый политизированный театр у нас был.
— А стоило ли в политику? Ведь и без этого счастливы были?
— Не знаю. А счастливы были... Да какое там диссидентство! Не был Володя никогда диссидентом. Он часто говорил: «Да кто меня гноит? Я куда хочу, туда и выезжаю». Единственный раз его только остановили в Шереметьево, когда мы провожали его с Вадиком Тумановым. У него в кармане была ампула с промедолом, чтобы в самолете его засандалить. Мы идем по этому гулкому шереметьевскому коридору, и навстречу — таможенники. Гулкие шаги. Мы трое, и они трое. Володя сжал ампулу в кулаке, раздавил. Испугался. Потом, на досмотре, один из таможенников перекинул мне через границу соболиные шкурки, которые ему привез Вадим. Вова вез их для Марины. Мне таможенник их перекинул, я спрятал за пазухой и побежал к машине. А его обшмонали. Нашли старые отцовские часы, которые даже не ходили, но были золотыми. Потом он долго писал какие-то объяснительные записки. И улетел другим рейсом. Но все было зафиксировано. Слава богу, соболя не попали в эту опись, а только часы. И это тоже все семидесятые. Но такой досмотр был один раз, после выхода журнала «Метрополь».
— А вот выпивание на кухнях — тоже оттуда традиция?
— Да не пили мы на кухнях никогда. Пили в комнате, где значительно уютней, или на воздушкё, что еще приятней. Какой-нибудь залапанный стакан с ветки снимешь, оставленный заботливым ханыгой... Да и пили-то не так, как сейчас говорят. Тем более что Марина постоянно привозила лекарство. Эспераль. Вовка был уже зашит. И шеф, подходя ко мне, говорил: «Если вы не сделаете того, что сделал ваш друг, то есть не вошьете в жопу спираль, то будете уволены из театра». Любимов в силу своей медицинской безграмотности не знал, что- лекарство называется эспераль. Он был уверен, что это спираль и что ее заталкивают в задницу и быстренько зашивают, чтобы не выскочила. А это же таблетки. Затем шеф окончательно упростил ситуацию и стал говорить: «Если вы не вошьете в жопу пружину, то будете уволены...» Володя мне после этого написал из Испании:
«Скучаю, Ваня, я. Кругом — Испания.
Они пьют горькую, лакают джин
Без разумения и опасения,
Они же, Ванечка, все — без пружин».
Но не приживалась в нем эта «эспераль», инородное тело. Марина уезжает, она спокойна, он какое-то время не пьет, а потом эта таблетка просто выпадает. А скольких мы зашивали! И покойных и ныне живущих. Прямо у Володи на кухне это делали. Вызывали знакомого врача и делали операцию. А она не так проста, как кажется: нужно сделать карман, протолкнуть таблетку, потом зашить. Ну и все, потом человек не пил какое-то время.
— Почему не пил-то?
— Страх. Причем страх не именно смерти, а страх быть парализованным на всю жизнь. Вот это удерживало. Ведь русский человек он таков, что не знает меры. Вот в чем трагедия. И Володя, как и все, был ужасен в таком состоянии. Но мы ведь и не пили подолгу. По два, два с половиной года. Когда он зашивался, сразу приобретал спортивную форму, сразу же начинал писать. А в этом состоянии не до писания, только одна мысль: достать, найти. Это страшно. Один раз он даже побежал к балкону - восьмой этаж — и повис на балконе... Как я его достал! В один прыжок его поймал, когда он повис над асфальтом. И он ведь не играл, не хотел попугать кого-то... Там еще был Эдик Володарский, так он закричал и закрыл глаза, но я прыгнул и его вытянул. Вытянул и потом ударил в лицо. Сильно. После этого он взял кузнецовскую гитару и в щепки разбил. Ее потом по планочкам клеили...
— Что пилось в те времена лучше?
— Портвейн. Были же «портвейнщики», я вот, например, водку вообще не пил. «Хри- пачи» были. Так называли автоматы по продаже портвейна. Пойти в автоматы, вниз к Ульяновской, это называлось «в библиотеку». Шли в библиотеку. Двадцать копеек опускаешь, он — «хррр» (поэтому их «хрипачами» и называли) — есть одна доза, еще двадцать — еще доза — стакан. Выпьешь, сигаретку закуришь. Хорошо... Все были здоровы и веселы.
— Чем сейчас ваша жизнь наполнена? Снимаетесь ли?
— По мелочи... Слава богу, сделал, что успел. Хотя если бы я снимался во всех сценариях, которые мне предлагали, сделал бы раза в три больше... Я же в год отказывался от шести-семи сценариев.
— Почему?
— Чудовищный материал.
— Это в последнее время?
— Нет, это еще в так называемые «застойные времена». В 80-х годах. А сейчас? Сейчас я пошел к Эйрамджану и снялся в фильме «Импотент». Большей гадости, скабрезности и мерзости я не читал. А что делать? Хотел отказаться, но они мне за пятьдесят пять минут съемки заплатили пятьсот долларов. А чтобы в театре это заработать, мне нужно четыре- пять месяцев. Да, стыдно! Но, как говорят, «кушать надо».
— А вот жизнь навзрыд, с экстремальными ситуациями, она характерна для творческого человека?
— Желательна.
— Должен ли человек, который что-то созидает, допинг для этого принимать, алкоголь например?
— Нет. Я не могу работать, если выпил. Я потерянный человек после этого. В студенческие годы легенды ходили: «Выпил — и как вольготно и свободно я себя на сцене чувствую!» Бред собачий! Если бы, например, я в михалковской «Родне» выпил хотя бы пятьдесят грамм, то не сыграл бы никогда этого Вовчика! Нужно, чтобы ум был ясным. Я же артист, я должен краски какие-то найти, сыграть. А так что? Выпил стакан водки, забыл текст...
— Тем не менее момент созидания связан напрямую с какими-то экстремальными переживаниями в жизни?
— Любовь — главная движущая сила. В институте у меня было подобное. Я был влюблен. У нас был роман, который длился несколько лет. Это Инна Гулая. И я был влюблен в нее безумно. Вот тогда мне казалось, что я могу горы свернуть. Это была, конечно, экстремальная ситуация. У меня было ощущение, что я могу играть практически все.
— Должен ли человек творческий находиться в поиске этих переживаний?
— Разве можно загадать? Влюбиться, конечно, хорошо бы. Но по заказу... Если бы все было так просто! Какую бы мне сейчас экстремальную ситуацию найти, чтобы так покатило... чтобы взбудоражило всего, чтобы войти в работу обновленным? Но разве так можно? Случится так — славно...
— Но где двигатель искать?
— А черт его знает... Для начала нужно, конечно, материалом загореться. И если ты постоянно думаешь об этом и, когда едешь в метро, проезжаешь свои остановки — это уже хорошо. Если это есть, то ты уже смотришь текст, думаешь, какую бы туда фразу вставить. Я же очень люблю свой текст вставлять. Сколько ролей у меня было — там везде много моего текста. Но главное — чтобы было интересно, чтобы тебя это захватило. Хотя этого уже давно не было. Я ведь по натуре человек ленивый и не любопытен стал почему-то в последнее время. Может, это с годами. Вроде ничего не узнал, а годов уже много.
— А с годами умнеет человек?
— Возможно. Но ко мне это, к сожалению, не относится. Может, кто и умнеет.
— А мудреет?
— Есть и это, наверное. Вот Валерий Золотухин — он мудр. Хотя и он совершает массу каких-то нелепостей. Каждый по-разному.
— Иван Сергеевич, а вам не кажется, что вот этот образ Вовчика из михалковской «Родни» преследует вас в кино?
— Серьезно? Это очень скверно. Нет, это кажется, что я все время играю пьющих людей. Хотя люди у нас пьющие, в основном. Русский национальный характер. Как без этого обойтись?
— Да я даже не знаю, может, это и не пьянство, а определенная энергетика. Персонаж же, несмотря ни на что, все равно положительный.
— Да и мне он нравится. Непутевостью своей какой-то.
— Хорошее слово — непутевый. Чисто русское. Оно вроде и ругает, но не несет никакого негативного оттенка. Интересное, правда? Как бы его еще можно было сформулировать?
— А чего тут формулировать. Это чувствовать надо. Можно сказать, например, без царя в голове, но ведь это не то. Именно непутевый. Вот скажут: «Да он же непутевый!» И жалеют вроде.
— А вы — непутевый?
— Конечно. Я и не жалею об этом. Смотришь на этих путевых, а что толку? Вот эта непутевость нас, наверное, тоже сблизила с Володей. Не люблю путевых. С ними долго находиться скучно. Мне, по крайней мере. А они, путевые, звонят, приглашают. Не хочется...
— Вам свойственно с годами оглядываться назад и как- то оценивать или переоценивать свою жизнь?
— Не свойственно. Я не люблю этим заниматься. Самокопанием. Ну а что переоценивать-то? Что было, то было. Все равно лучше не сделаешь, не воротишь того, что было. Я считаю, что жил... достойно. Никого не предал, никого не продал. С людьми мне хорошими везло. Плохих в товарищах не держал.
— А главным что было?
— Вдохновение меня посещало. А сколько артистов этого даже не познали. Все же хотят, чтобы было текста в роли побольше и на сцене находиться подольше. А зачем все это, если ты не завоевал этого права даже перед собой? Но когда ты стоишь на сцене, держишь паузу и чувствуешь, что ты хозяин зала и все здесь зависит от тебя, это — счастье... И это было у меня. А вдохновение... Ты стоишь, ждешь поезда в метро и перебираешь в голове: вот здесь было замечательно. И ты радуешься этому состоянию, ты счастлив. Ты стоишь и не замечаешь, что пропустил уже два поезда... Ради этого и стоит жить и работать на сцене. Мне кажется, что я свой поезд не пропустил.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Метки: Бортник Высоцкий Медведь Промокашка Таганка памятник Бортнику | Комментарии (0)КомментироватьВ цитатник или сообщество |
Следующие 30 » |
<бортник - Самое интересное в блогахСтраницы: [1] 2 3 .... 10 |
LiveInternet.Ru |
Ссылки: на главную|почта|знакомства|одноклассники|фото|открытки|тесты|чат О проекте: помощь|контакты|разместить рекламу|версия для pda |