Не было у славистов занятия любимее, чем расшифровывать «наше всё» — самый главный памятник русской письменности «Слово о полку Игореве». Дело не только в том, что «Слово» было написано очень давно и язык с тех пор поменялся до неузнаваемости. Дело в том, что:

а) оно было написано вообще без пробелов между словами, как тогда было принято;

б) оригинал до нас не дошёл, а дошёл только «испорченный телефон», потому что самая древняя запись памятника, имеющаяся у нас на руках, – это копия XVIII века с копии XVI века. И оба копииста наляпали в своих списках такое количество ошибок, что теперь «Слово» содержит больше тёмных мест, чем самый заумный каббалистический трактат. И вот свои вариации расшифровок этих мест ежегодно предлагали знаменитые филологи, литературоведы, историки и писатели. Переводов «Слова» насчитывается буквально сотни.

А потом произошло пришествие Олжаса Сулейменова. Этот казахский Чингисхан от филологии устроил славистам такой разгром под Калкой, что они не могут отойти от потрясения до сих пор. В своей книге «Аз и Я» Сулейменов разобрал большинство тёмных мест «Слова» — легко, непринуждённо и отвратительно убедительно. Будучи тюркологом, специалистом по тюркским языкам, он без каких-либо проблем понял «Слово» лучше любого слависта-русиста. Потому что, оказывается, это произведение написано на страшном русско-славянско-половецко-кипчакском жаргоне, то есть кишмя кишит тюркизмами, которые автор вставлял в текст с той же непринуждённостью, с которой сегодняшний менеджер говорит об офшорах, стартапах и прочих краудсорсингах.

Выяснилась масса любопытных вещей:

«Куры города Тьмутаракани», до которых «доскакаше» один из героев, наконец перестали кудахтать. Эти птички, так смущавшие веками переводчиков, оказались обычными стенами: «кура» — у тюрков «стена».

«Дебри Кисани» из тёмных лесов, окружавших великий русский град Кисань, неизвестно, правда, где находившийся и куда потом девшийся, превратились в «дебир кисан» — «железные оковы».

«Тощие тулы», хоронившие князя, обратились из совсем уж фантасмагоричных «прохудившихся колчанов» в худых вдов, обряжавших князя в последний путь. Ибо у тюрков «тула» — это «вдова».

«Птица горазда», над которой тоже сломали голову все переводчики, переводя её как «очень быструю птицу», стала «горазом», то есть по-тюркски — петухом.

И так далее и тому подобное. Смысл всего произведения в результате этих многочисленных изменений оказался кардинально новым, текст — почти неузнаваемым. Сказать, что слависты обиделись, — значит ничего не сказать. Книгу Олжаса Сулейменова встретили гробовым молчанием. Её существование как бы просто проигнорировалось. Но с тех пор ни одного нового перевода «Слова», ни одной серьёзной работы о нём больше не выходило. Потому что писать о нём, не принимая во внимание правок Олжаса Сулейменова, теперь невозможно. А признать их нестерпимо обидно...

Дмитрий Самойлов, 2016 год.