В твои глаза взглянувши, я понял в тот же миг,
Что ты цветок воздушный и сладостный родник.
В твоей душе так много прозрачных светлых вод,
И над водой зеркальной цветок-мечта живет.
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, — вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.
«Это, верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».
На всех нас лежит обязанность улучшать тот «свет», в котором мы живем, заботиться о счастье «униженных и оскорбленных», заботиться о том, чтобы была облегчена тяжесть, которая лежит на них.
Можно все заветное покинуть,
Можно все бесследно разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть.
Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир.
На всем своя — для взора — позолота.
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять!
Красота создается из восторга и боли,
Из желанья и воли и тяжелых цепей.
Слова — хамелеоны,
Они живут спеша,
у них свои законы,
Особая душа.
Это — страшное проклятье, это — ужас: быть как все,
Ты свободный, луч, горящий — в водопаде и в росе
Жизнь — отражение лунного лика в воде,
Сфера, чей центр — повсюду, окружность — нигде,
Царственный вымысел, пропасть глухая без дна,
Вечность мгновенья — миг красоты — тишина.
Есть поцелуи — как сны свободные,
Блаженно яркие, до исступления.
Есть поцелуи — как снег холодные.
Есть поцелуи — как оскорбление.
О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастия и отвращения!
Женщина — музыка. Женщина — свет.
Мир тому, кто не боится
Ослепительной мечты,
Для него восторг таится,
Для него цветут цветы!
Мир должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить.
Будем как солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному
В нашем хотенье земном!
«Кто же Бальмонт в русской поэзии? Первый лирический поэт? Родоначальник? Выше он — или ниже других живущих? Его нельзя сравнивать. Он весь — исключение. Его можно любить только...», - точнее, чем заметил Максимилиан Волошин, не скажешь.
«Я не размышляю над стихом и, право, никогда не сочиняю». Это утверждение было истинной правдой: написанное один раз он никогда больше не подвергал правкам, считая, что первый порыв — самый точный и искренний. Бальмонт всегда утверждал, что только мгновение, всегда единственное и неповторимое, открывает для него истину, даёт возможность «увидеть далёкую даль».
«Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт... Этого бы я не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилёве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было ещё что-то кроме поэта в них. В Бальмонте, кроме поэта в нём, нет ничего. На Бальмонте – в каждом его жесте, шаге, слове – клеймо – печать – звезда поэта».
Марина Цветаева
Я — изысканность русской медлительной речи.......
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.......
Сова, кто смотрел в твоё круглое жёлтое око,
Тот знает великую тайну чудес.
Не царила ли ты в небесах?
В их провалах немых, там, высоко,
В бездонностях синих доныне
Твой взгляд не исчез.
В ночи, где дневные не видят ни зги,
Ты сидела на страшной избушке Яги,
Ты глядела в глаза благородной Афины,
Ты была за плечами у всех колдунов,
Ты крылом прорезаешь ночные долины,
Навевая виденья вещательных снов
На ведовские стебли полночных цветов,
От которых приняв дуновение, мрак
Нашим снам сообщает твой знак, -
Я знаю, когда-нибудь в безднах, далёко
Погаснет светило кружащихся дней,
Но в новых ночах первозданных,
В смешении тьмы и огней,
Пред творчеством новым зажжётся
Сквозь хаос
Безмерное жёлтое око.
Русская поэзия начала XX века (дооктябрьский период) - М.: Художественная литература, 1977 - 510 с., илл. (Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Том 177) 303000 экз. (со)