Дым |
Из огня научился взлетать я
в час серой совы,
и несёт меня ветер в объятья
опавшей листвы.
Там раскинула осень кочевья
в багряных шатрах,
там растут мои братья-деревья
в уснувших лесах.
Под корой остывают столетья
кругами ствола,
и баюкают прошлое ветви,
и плачет смола,
кроны шепчут чудные поверья
косому лучу...
Расскажите их, братья-деревья,
пока я лечу
над кирпичной кладкою башен,
над жаром костра,
а в ответ расскажу я как страшен
удар топора,
как, визжа, разлетаются щепы
и падают в гать,
как стальные вонзаются скрепы
в древесную стать,
тащит трактор колесные клети
к людскому теплу,
где они превращают
столе-
ти-
я
в дым и золу.
Из огня научился взлетать я
в час серой совы,
и несёт меня ветер в объятья
опавшей листвы.
Там раскинула осень кочевья
в багряных шатрах,
там растут мои братья-деревья
в заснувших лесах.
Метки: стихи |
Сухими стали листья |
Сухими стали листья.
В семь утра
рассыпан по замёрзшим травам иней.
По голубой, над головами, льдине
скользят безмолвно птицы.
Им пора.
У нас в квартире хаос и ремонт:
разбросаны стихи,
обои,
книжки.
И слов, и рифм
здесь явные излишки,
а дел и денег - явный недочёт.
Пустыми стали числа,
не отмыть
Я вдохновенье сторожу, мечтая.
Я ложечкой в стакане дни мешаю,
тебе мешая в трубку говорить.
В коробку, что поставлена в углу,
набита сотня старых грампластинок.
Смеются звёзды
с выцветших картинок,
не зная,
что пылятся на полу.
Простыми стали мысли.
Протокол.
Когда деревья засыпают, голы -
определяют бытие глаголы:
поел - поспал,
ушёл - пришёл...
На окнах сняты шторы -
постирать.
Весь мир наполнен злыми новостями.
Октябрь порочен и уныл.
Над нами
скользят безмолвно птицы -
им пора.
Метки: стихи про осень |
Один-единственный смешок |
В тридесятом царстве, в тридевятом государстве жили-были старик со старухою.
– Дурачина ты, простофиля, – ворчала старуха. – Лучше бы я за Кащея замуж вышла. Лучше бы меня Змей Горыныч похитил. Лучше бы сестрица Алёнушка тебя из копытца опоила да ты козлёночком стал. Дома есть нечего, а он целый день на печи лежит!
– Померла моя щука, – оправдывался старик. – Некому больше о нас заботиться.
– А сам-то? А сам? – продолжала причитать старуха. – И почему меня папенька за первого встречного не отдал? И отчего меня ведьма в царевну-лягушку не превратила? И зачем я рассмеялась на свою голову?
Звали её Несмеяна, а старика – Емеля.
И рассказывала та старуха, что рассмеялась она один раз – перед свадьбой. А потом всё плакала да ворчала, ворчала да плакала.
|
Мои рассказы на АвторТудэй |
|
10 марта. Владивосток |
Репортаж для "Сибирских огней"
http://xn--90aefkbacm4aisie.xn--p1ai/news/totalnyy-diktant-sibirskie-vyorsty
|
ВОСКРЕСНАЯ ЛЕКЦИЯ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ (и другие новости) |
1.
10 марта в 18.00 в рамках автопробега "Тотального диктанта" выступаю с лекцией в молодежной библиотеке "БУК" (ул. Светланская, 55, Владивосток, Россия, Земля). Лекция называется "Сибирские легенды". Расскажу жителям города о легендарном приморском охотнике на тигров, о самой большой ошибке в истории Приморского краеведческого музея, о неуловимом Белом деде и много других историй.
На фото Михаила Смирнова (взято из "Дубль-ГИСа) - здание, в котором расположилась библиотека "БУК".
Метки: Владивосток Сибирь городские легенды Тотальный диктант |
Здравствуй, брат Пушкин! |
Вспомнилось.
ЗДРАВСТВУЙ, БРАТ ПУШКИН!
Краснообск - небольшой научный городок, аграрный Ватикан внутри Новосибирска. Здесь находятся институты Сибирского отделения сельскохозяйственных наук: их огромные здания построены справа от центрального проспекта, друг за другом, образуя кварталы, нанизанные на улицы со странными названиями С-100 и С-200. Слева от проспекта - жилые кварталы, расположенные кругами, словно загадочные следы на английских полях. Через несколько тысяч лет, когда наши потомки раскопают эти каменные окружности, они сочтут их остатками неведомого древнего храма. В центре одного из кругов на высокий бетонный столб водружен человеческий "мозг", из которого вылетают птицы. Это скульптура московского скульптора Франгуляна под названием "Полёт мысли". Уверен, потомки сочтут её идолом, которому молились жители древнего Красного Обска.
От скульптуры - шагов сто до Дома детского творчества, на втором этаже которого - Краснообская центральная библиотека. Мы приехали на встречу с читателями вместе с драматургом Юрием Мирошниченко. Юрию Анатольевичу - семьдесят, его пьесы идут в театрах Москвы, Питера и Новосибирска. От шахтерской молодости у него осталась мужицкая кряжистость и основательность, от работы на Севере - цепкость взгляда и хитрая полуулыбка.
- Посчастливилось мне встречаться с Леонидом Максимовичем Леоновым, - вспоминает Мирошниченко. - "Русский лес", помните? Глыба! Последний классик, ещё из того ряда - Достоевский, Толстой, Леонов... Удивил меня: "Я, - говорит, - с Пушкиным за руку здоровался!"
Юрий Анатольевич прячет улыбку в бороду и замолкает. Делает драматургическую паузу.
- Как так? - не выдерживает кто-то из читателей в зале.
- Имена могу спутать, - поясняет Мирошниченко, дождавшись вопроса, - но смысл вот в чём: Леонов знал Горького, здоровался с ним за руку, Горький здоровался с Толстым, Толстой - с Тургеневым, Тургенев - с Гоголем, а Гоголь - с Пушкиным. Вот и получается: с самим Пушкиным здоровался.
- А вы?! Вы же с Леоновым здоровались! - следует реплика из зала. - Получается вы тоже с самим Александром Сергеевичем?
- Да ну, - отмахивается Юрий Анатольевич. - Я - скромный.
Что ему Пушкин? Он не поэт, а драматург.
Слушают нас хорошо, с интересом. После встречи подходят, просят автографы. Детишки протягивают листочки, вырванные из школьной тетрадки. На другой стороне - контрольные с оценками. Наконец, остаемся одни, и заботливые библиотекари приглашают нас к столу - попить чаю и перекусить бутербродами.
- Здорово вы выступили! - говорю я Юрию Анатольевичу, как бы невзначай протягивая руку.
Я-то не драматург, я - поэт. Ничего не подозревающий Мирошниченко её пожимает.
Здравствуй, брат Пушкин!
|
АВТОПРОБЕГ ПО СИБИРИ (и я) |
- А писательница Вера Круц? - спрашивал в городе Удоеве безымянный персонаж Остапа Бендера. - Вот бы на нее посмотреть!
Как же я завидовал в детстве этой Вере Круц, читая "Золотого теленка"! Едет себе на "Студебеккере" (а, может, даже на командорском "Паккарде"), собирает впечатления от незнакомых мест, а её трепетно ждут в очередном Удоеве. Кто знал, что пройдут годы, и мне предложат поучаствовать в автопробеге?
11 марта из Владивостока в Таллин отправляется автопробег "Тотального диктанта". Поеду на самом интересном участке: 5700 с лишним километров по трассе от Владивостока до Новосибирска. Маршрут следующий: Владивосток - Хабаровск - Биробиджан - Благовещенск - Ерофей Павлович - Чита - Улан-Удэ - Иркутск - Красноярск - Кемерово - Новосибирск.
На одном из сайтов (сообщу дополнительно), вероятно, будут мои короткие ежедневные репортажи. Во Владивостоке, Чите, Иркутске, Красноярске, Кемерово и Новосибирске планируются лекции (буду доказывать, что я не хуже Веры Круц!) о мифах и легендах городов Сибири.
Есть в ФБ френды из этих городов? Приходите, познакомимся:)
"Их встречали музыкой и речами. Дети били для них в барабаны. Взрослые кормили их обедами и ужинами, снабжали заранее заготовленными авточастями, а в одном посаде поднесли хлеб-соль на дубовом резном блюде с полотенцем. вышитым крестиками". (Ильф И. , Петров Е. "Золотой теленок")
Мечтаю о хлебе-соли на дубовом резном блюде!
|
Для любителей кино - новое сообщество на Лиру |
|
Хлыщ и гардеробщица |
Я – человек старой закалки, прежней закваски, классического покроя. Панаева читала ещё в Ленинграде, а Сухово-Кобылина в Калинине. Я по тому, как человек пальто подаёт, всю его подноготную до двадцатого ногтя вижу. Сорок пять лет стажа в гардеробе!
Повадился один хлыщ к нам в кафе женщин водить. Нос длинный, лицо меленькое, а поверх лица не улыбка – улыбочка. Голосок тонкий, комариный, и пальто-пуховик цвета бордо, словно этот комаришко кровушки напился.
За гардеробом у меня каморка с тряпками и швабрами, туда официанты дымить бегают. Потому обо всём, что в зале происходит, я раньше Господа Бога узнаю, из первых уст. Когда помру, такое ему о людях расскажу, у ангелов перья дыбом станут. Да что зал! У меня в гардеробе каждый день хоть один номерок да стырят!
Хлыщ этот, комар-кровопийца, поэтом себя считал и как все стихоплёты к бабам исподСтишка подкрадывался. Мы, бабы, на стихи испокон веков падки. Я Веневитинова ещё в Свердловске запоем читала, а Мусина-Пушкина в Куйбышеве.
|
Музей и ливерная колбаса |
"В греческом зале, в греческом зале", - говорил подвыпивший герой Аркадия Райкина, сидя в музее и закусывая бычками в томате. В греческом зале я не был, а в музее закусывал. На неформальной встрече с музейными работниками. Только не бычками, а ливерной колбасой. До этого дня мы иногда встречались с ней в магазинах, но представлены друг другу не были. Сначала такое знакомство не одобряла моя мама, а потом - жена. Они приглашали в гости вареные и копченые колбасы, а по большим праздникам - сырокопченые. Но чтобы хоть однажды ливерная переступила наш порог...
А теперь она лежала в белом платьице на столе среди изящных бокалов и суровых гранёных стаканов и выглядела так нежно и аппетитно, словно мы были лучшими друзьями.
Я её съел.
Отрезал недрогнувшей рукой толстый кусок, проглотил и.... Колбаса оказалась изумительной! Она стремительно падала в пучину моего желудка и в падении нежно целовала меня изнутри.
Сытная.
Мягкая.
Вкусная.
На следующий день я решительно сказал жене:
- Давай купим ливерной колбасы!
Жена посмотрела на меня, как омбудсмен на карбонария и сказала:
- Ты её есть не будешь. Это для котов.
- Чем я хуже кота? Вчера, наверное, полкило этой вкуснятины навернул.
- В каком притоне тебя накормили ливерной колбасой? - с подозрением спросила жена.
- В музее! - сообщил я.
Она не поверила.
Вечером я зашел в магазин и совершил покупку самостоятельно. Дома, пока не было жены, я решительно сорвал белое платьице с колбасы, отрезал недрогнувшей рукой толстый кусок, проглотил и... Колбаса стремительно падала в пучину моего желудка и в падении грубо колотила меня изнутри. Вкус у неё оказался отвратительным. Я посмотрел на неё, как карбонарий на штрейкбрехера, завернул в пакет и засунул в дальний угол холодильника за трёхлитровую банку с малиновым вареньем.
- Любимая, - сказал я жене, когда она пришла с работы. - Давай заведём кота!
|
Душа-вода |
Всю ночь стучал по крыше град,
пока не рассвело.
Просил:
- Открой мне окна, брат,
пусти меня в тепло!
И рассказала мне звезда,
ворочаясь в печи,
что эти градины - вода,
замерзшая в ночи.
Она текла чужой душой
сквозь степи и леса,
но потеряла свой покой,
узнав про небеса.
А от земли не видно нам -
изношен небосвод:
всё небо из воздушных ям,
и в некоторых - лёд.
Душа-вода там стала льдом,
но жизнь полна чудес:
вдруг кто-то зачерпнул ковшом
и высыпал с небес.
И вновь стучит по крыше град,
пока не рассвело,
шепча:
- Открой мне окна, брат,
пусти меня в тепло!
Метки: стихи |
Ищите, ищите других людей |
Какая-то осень станет последней.
И Бог за прилавком судьбы моей,
прибросив в остатке количество дней,
ей скажет строго:
- За вами не занимать!
Рассыпется звон от костяшек медных:
Бог, точно отмерив на счётах срок,
меня аккуратно насыпет в кулёк,
протянет хмуро:
- По мелочи не растрать.
Я мог бы судьбу просолить погорше
и он бы пожил у меня подольше,
но мне захотелось повеселей.
В хвосте возмутятся зима с весною,
но Бог им в ответ лишь махнёт рукою:
идите, ищите других людей...
(с) Игорь Маранин
Метки: стихи |
НЕЯСЫТЬ |
Сухими стали листья.
В семь утра
рассыпан по замёрзшим травам иней.
По голубой, над головами, льдине
скользят безмолвно птицы.
Им пора.
У нас в квартире хаос и ремонт:
разбросаны стихи, обои, книжки.
И слов, и рифм здесь явные излишки,
а дел и денег - явный недочёт.
Пустыми стали числа.
Неясыть
от вдохновенья сторожит, летая.
Я ложечкой в стакане дни мешаю,
тебе мешая в трубку говорить.
В коробку, что поставлена в углу,
набита сотня старых грампластинок.
Смеются звёзды с выцветших картинок,
не зная, что пылятся на полу.
Простыми стали мысли.
Протокол.
Когда деревья засыпают, голы -
определяют бытие глаголы:
поел - поспал,
ушёл - пришёл...
На окнах сняты шторы.
Время пить.
Весь мир наполнен злыми новостями.
Октябрь порочен и уныл.
За нами
из ночи смотрит молча неясыть.
(с) Игорь Маранин
Метки: стихи |
Хитрый Карп |
В книге Олега Михайловича Лыкова "Ордынские хроники-2" (об истории Ордынского района Новосибирской области) есть любопытный момент. Во время коллективизации многие крестьяне,боясь колхозов, бежали из села. Дело дошло до того, что уходили целые деревни. Так в одну ночь исчез поселок тамбарей (переселенцев из Тамбовской области). Приехал уполномоченный, собрал сход и стал горячо пропагандировать колхозы. В конце своего выступления заявил, что завтра надо записаться в колхоз всей деревней. Наутро уполномоченный проснулся в абсолютно пустой деревне. Ушли все! Некоторое время избы стояли пустыми, а затем их разобрали жители соседних деревень.
В деревне Усть-Хмелевка некий Карп Колупаев держал торговую лавку. Когда началась коллективизация, хитрый Карп сразу смекнул, что дело для него пахнет керосином. Он разобрал свой дом, сделал из него плот (!) и на этом плоту вместе с женой и домашним скарбом уплыл в Новосибирск. Причалил, отыскал в городе место потише, собрал из брёвен дом снова и стал жить-поживать тише воды, ниже травы. Умер он уже во времена брежневского застоя, благополучно избежав раскулачивания.
Метки: новосибирск |
Табуретки подождут? |
Стихи вышибают меня напрочь. А главное, от самого процесса их сочинения или редактирования, когда зависаешь над словом или строчкой на несколько часов, а то и на целый день, я не получаю никакого особого удовольствия. Но оторваться не могу. Как будто в автомобильную пробку попал и развернуться или проехать дворами обратно к прозе не получится. Вот от сочинения прозы я получаю реальное - почти физическое - удовольствие. Если удаётся хороший абзац или приходит интересная мысль, то настроение поднимается, вплоть до ощущения полёта. Не то стихи. Когда и если удаётся сочинить удачную строчку, то ощущаешь себя не счастливым, а абсолютно выжатым.
Уже неделю, как меня снова вышибло напрочь. Ни общественно-полезных дел вроде походов в магазин за хлебом или ремонта расшатавшихся кухонных табуреток, ни работы над книгой (а вернее, книгами - в свободное от своей работы за станком и домашних дел время я их пишу сразу три, не считая четвёртой), ни личной жизни вроде прогулок в метель под Луной. Причиной тому - находка старой папки со стихами, написанными в восьмидесятые годы. Тридцать лет назад, Карл! Кому нужен этот юношеский бред, спрашивается? А я завис. Сижу, правлю неудачные строчки и ветхие слова... И когда захожу на кухню, то с ужасом смотрю на табуретки. Они меня ждут!
Вот вам привет от 19-летнего меня: стихотворение, написанное в 1983 году и портрет того же года.
Метки: стихи |
"Сораспятье" Вениамина Блаженного |
***
Моя бедная мать, моя горькая в поле осина,
Как томишь ты меня, как дорога к тебе далека!..
Я приду и умру, пожалей непутевого сына,
Как на тонких ветвях, на твоих я поникну руках.
Моя бедная мать, моя белая чайка на взморье,
Как ты кличешь меня, как ты плачешь, носясь над волной!..
Унесло меня вдаль, укачало волной на просторе,
Уплывает волной то, что было до гибели мной.
Моя бедная мать, помешавшаяся голубка,
Не кружись надо мною, не засти крылом своим даль...
В гробовую рубаху меня завязала разлука,
Не распуть узла и не встретить тебя никогда...
декабрь 1972
Дм.Мережковскому
Что за страшная ночь: мертвяки да рогатые черти...
Зашвырнут на рога да и в ад прямиком понесут...
Ох, и прав был монах - приучить себя надобно к смерти...
Переполнила скверна земная скудельный сосуд...
Третьи сутки во рту ни зерна, ни росинки; однако
Был великий соблазн, аж колючий по телу озноб...
Предлагал чернослив сатана, искуситель, собака!..
Да еще уверял, что знакомый приходский де поп!..
Я попа-то приходского помню, каков он мужчина,
Убелен сединою, неспешен, хотя и нестар...
А у этого - вон: загорелась от гнева личина,
Изо рта повалил в потолок желтопламенный пар.
А потом обернулся в лохматого пса и залаял!
Я стоял на коленях, крестился резвей и резвей:
- Упаси мя, Господь, от соблазна, раба Николая!..
- Сбереги мою душу, отец мой духовный, Матвей!..
... А когда прохрипели часы окаянные полночь,
Накренился вдруг пол и поплыл на манер корабля,
Завопила вокруг ненасытная адская сволочь,
Стало небо пылать, зашаталась твердыня-земля.
Я стоял, как философ Хома: ни живой и ни мертвый...
Ну как веки поднимет и взором пронзит меня Вий?..
А потом поглядел в потолок: чьи-то руки простерты,
Чьи-то длани сошли, оградили в господней любви...
Третьи сутки пощусь... Третьи сутки во рту ни росинки...
Почему мне под утро пригрезилась старая мать?..
Помолись обо мне, не жалей материнской слезинки...
Сочинял твой сынок, сочинял, да и спятил с ума...
6-7 октября 1972
***
Душа моя, душа! –
Медведицей ли шалой
Бредёшь, леса круша,
На пестике ль цветка пчелой сидишь усталой,
Медовостью дыша.
А может – может быть зеваешь на окошке
И лапкой моешь рот,
Божественная тварь, задумчивая кошка,
Вся хорошея от зевот.
Душа моя, душа! –
Снуя по паутине
Прилежным паучком, –
Что ткёшь ты мне, душа, из вздора и святыни,
Вещаешь мне о чём?
Застывшая в очах апостола-оленя,
В смешенье лет и зим, –
Громоздкой ли стопой ступаешь в отдаленьи,
Таишься ли вблизи?
Душа моя, душа! –
Хоть капелькою в море
Пребудь – пребудь навек.
Я так хочу живым остаться в этом мире,
Случайный человек.
Я так хочу живым остаться в каждом миге,
В кузнечике, во ржи,
В букашке, в колоске на опустевшей риге –
Во всём, пока я жив.
Я жить хочу лишь миг, я жить хочу лишь вечность,
Прощаться и грешить…
– О, как оно шумит – таинственное вече
Моей живой души!..
8 – 12 июня 1972
***
Боже, как хочется жить!.. Даже малым мышонком
Жил бы я век и слезами кропил свою норку
И разрывал на груди от восторга свою рубашонку,
И осторожно жевал прошлогоднюю корку.
Боже, как хочется жить даже жалкой букашкой!
Может, забытое солнце букашкой зовется?
Нет у букашки рубашки, душа нараспашку,
Солнце горит, и букашка садится на солнце.
Боже, роди не букашкой - роди меня мошкой!
Как бы мне мошкою вольно в просторе леталось!
Дай погулять мне по свету еще хоть немножко,
Дай погулять мне по свету хоть самую малость.
Боже, когда уж не мошкою, - блошкою, тлёю
Божьего мира хочу я чуть слышно касаться,
Чтоб никогда не расстаться с родимой землею,
С домом зеленым моим никогда не расстаться...
май 1972
***
Синий, мертвый, холодный,
Ледяной, как звезда,
И свободный
Ото всех навсегда.
Ото всех - от господних
И исподних - стерегущих очаг;
От бесплотных и потных;
Потонувших во щах.
Ото всех - от господних
И исподних - восседающих на
Бочкотарных высотах,
Начертав имена.
Навсегда - без величья,
Без витийственной грусти Христа,
А покорно, как птичья
Умирает без слов, красота.
Будто в пруд, будто в омут,
Но не грозно, не осатанев,
А совсем по-другому,
Как во сне.
Навсегда - ведь не дважды,
А однажды - один только раз
Умирают от жажды
На лугах рацветающих язв.
О, глядевшие сыто,
Как я гибну под вашей звездой, -
Пресвятых моих пыток
Догарает последняя боль...
Я не чертов, не богов,
Ни моленья за мной, ни следа,
Я великий убогий,
Я от вас ухожу навсегда...
ноябрь 1965
***
Пустующей души так скудны поселенья:
Берлога, капище, шалаш без пастуха,
И что-то в тишине от ветхого оленя,
Постигшего зенит над стойбищем греха.
Как ноздри ранит мох, так святость ранит душу
Таежной пустотой... Блажен последний день,
Когда я в мох годов тоску свою обрушу,
Как эхом высоты подкошенный олень.
Проходят времена, а божий мир все тот же:
Берлога, капище, шалаш без пастуха...
Все тот же по тропе уходит вдаль прохожий,
Как встарь, во времена смятенья и греха.
июнь 1965
***
Не от мира сего, не от сброда сего...
Из Христова
Изошел я ребра, когда вечность пронзило копье,
И вначале был стон во вселенной, затем было слово,
Было слово о муке и смерти - мое бытие.
Изошедший из стона, я стал ликованием муки.
- Не у вас, у меня - этот рот, вопиявший во мгле,
Не у вас, у меня - эти болью гвоздимые руки
И за мной - не за вами - распятая тень на земле.
..............................................................................................
...Есть кумиры у жизни, у смерти кумиры есть тоже:
Сколько ликов бесследных, о, сколько живых мертвецов
Утверждали на прахе свое окаянствие, Боже,
А у смерти одно лишь - твое молодое лицо.
Ну а мне от Христа никакого не надобно чуда,
Стала чудом земля под всемирною теню креста
И, покуда себя называет пророком Иуда,
Я не верю в Иуду - я верю, как прежде, в Христа.
СТРАШНАЯ СКАЗКА
Иван-царевич, братьями зарезан,
Лежит во мху и говорит сосне:
Зачем опять приснилось мне железо
И чей-то нож от крови покраснел?
Димитрий, брат мой, отведи докуку,
Ужель и ты повинен в грабеже?
Твою ли это родственную руку
Я видел на последнем рубеже?
За то, что я поверил в небылицу,
Мне измлада забрезжила заря, -
И я прозрел Елену, и Жар-птицу,
И душу несказанную зверья.
И я побрел по чуду как по следу,
И потерял надежду и коня,
Но чудо посулило мне победу,
С волшебным зверем подружив меня.
И вот Жар-Птица, женщина и иго.
Я оскорбил удачей чью-то спесь
И не дождался праздничного мига...
Как гром в бору, меня настигла месть.
...Иван-царевич сетует и плчет,
Глядит очами мертвыми во тьму.
А бурый волк всё скачет - не доскачет
К загубленному другу своему.
июль 1964
***
Могильный крест, как мальчик на морозе.
Земля и небо делят барыши
И обжигают мальчика как гвозди
И ковкие и ловкие гроши.
О, Мальчик-Иисус, распятый далью!..
...Вот здесь, на этой маленькой гряде,
Я буду с равнодушною печалью,
Как веточка, вокруг себя глядеть.
Вот здесь, на этом маленьком погости,
Постиг я расставание пути,
И горсть земли позвал к скелету в гости,
Чтоб душу покаянием спасти.
Могильный крест, как птичка у подножья
Вселенского Распятия Христа.
- Спаси мя, птичку седенькую, Боже,
Дождинкою кровавою с креста!..
Как мальчик и как птичка на морозе
(Земля и небо делят барыши) -
И мальчик погибает в гордой позе
Морозным изваянием души.
декабрь 1963
ВСТРЕЧА
Отец, не уходи так далеко,
Ведь может дом наш посетить Господь, -
И на столе для гостя молоко,
И хлеба зачерствевшего ломоть.
Он не ко всякому заходит в дом,
Не всем такая выпала судьба,
Он знает - жил ты праведным трудом,
Теперь ты умер с мукою раба.
Отец, все за столом мы, вся семья,
И я, и мать, и этот поздний гость...
Вернись из смерти и небытия,
Повесь картуз засаленный на гвоздь.
- Шолом алейхем, - скажешь ты тогда, -
Я долго хворост собирал в лему,
Здесь важные собрались господа,
Я узнаю вас, рабби Иисус..
И припадет отец к святой руке,
И скажет так: - То был не лес, а гроб,
Но о родном я помнил очаге
И помнил, что ко мне Спаситель добр.
- Алейхем шолом, - так ответи гость, -
Я рад, что ты узнал меня, Христа,
И что с блаженным свидеться пришлось -
Ты у вселенной нынче на устах.
О, человек с безропотной душой!..
Господь, который помнит о тебе,
Велел мне, чтобы я тебя нашел
Живым и мертвым в праведной судьбе
20 января 1984
***
Казалось ему, что он жив после смерти -
Какие-то птицы летели над гробом,
Но птицы исчезли в мерцающем свете,
А гроб оказался огромным сугробом.
Зачем это бабочка вьется над снегом?..
Как трепетен взмах ее крылышек легких,
Но будет сугроб ее вечным ночегом,
А сон растворится в скитаньях далеких.
И вот он себя узнаёт в пилигриме, -
Столетняя пыль на плаще пилигрима...
Бывал ли он в Мекке? Бывал ли он в Риме?
Бывл ли в предгорьях Иерусалима?
И кто же он все--таки - сон или птица,,
И как это странно, и как это чудно,
Что бродит по свету во снах небылица,
А мертвый давно уже спит беспробудно...
10 июня 1987
***
Как я и думал, Бог совсем не злобен,
Его оклеветали кошкодавы.
А Бог бродяжке-вечности подобен
И собственной стыдится грешной славы.
Я видел Бога не в старинном храме,
Он был в каком-то старом зипунишке,
Когда он говорил о чем-то маме
И вслушивадся в вещее затишье.
Он весь был слух и весь был сновиденье.
Таким отца я видел ненароком,
Когда, преобразившись на мгновенье,
Он мальчику и впрямь казался Богом.
9 июля 1986
***
Все равно я приду к вам однажды -
То ли волк забредет на крыльцо,
То ли ворон охрипнет от жажды
И недоброе каркнет словцо.
То ли полночь приблизится к окнам
И воззрится на вас без стыда, -
Не моя ли во мраке намокла
И стекает дождем борода?..
Ну а чеще - бродячим котенком
Лицезреть буду вас с высоты, -
Я повешен был вами ребенком
И мой трупик еще не остыл.
Разуверясь в блаженстве и в Боге
И не смысля ни вем ни аза
На проклятое племя двуногих
Буду пялить из мрака глаза.
10 июля 1985
***
Хочу попращаться с моими смертями
В преддверье благого конца:
Вот эта вот - смерть незабвенная мамы,
А эта - бедняги-отца.
Две смерти стоят у меня за плечами,
Как два исполинских креста
И с каждого, руки раскинув, прощанье
Свои отверзает уста...
И брат порешил себя милостью божьей,
Сволок свое тело на крюк...
А сколько собак и замученных кошек -
Горящий и праведный круг!..
Собаки сгорают на небе кусками
Своих окрававленных тел,
И кошки летят, как горящие камни,
Мяуча про страшный удел...
И вот я стою в ожидании смерти -
Пожаром объятый овин -
И вот я шепчу, что когда-то на свете
Я назван был Вениамин.
А Вениамин - это "в муках рожденный", -
На муки рожденный, стою,
Уже и умерший, уже и сожженный, -
У смерти на самом краю...
12 марта 1985
***
Дети, умирающие в детстве,
Умирают в образе зайчат
И они, как в бубен, в поднебесье
Маленькими ручками стучат.
«Господи, на нас не видно раны
И плетей на нас не виден след...
Подари нам в небе барабаны,
Будем барабанить на весь свет.
Мы сумели умереть до срока -
Обмануть сумели палачей...
Добрести сумели мы до Бога
Раньше дыма газовых печей.
Мы сумели обмануть напасти,
Нас навеки в небо занесло...
И ни в чьей уже на свете власти
Причинять нам горести и зло".
26 октября 1984
Айзенштадт - это город австрийский,
И мне думать об этом занятно:
Может быть, продают в нем сосиски,
Может, слушают музыку Гайдна.
Может быть, в этом городе следом
За маэстро прославленным Гайдном
Проживал незаметный мой предок -
И судьбе был за то благодарен.
С отрешенною робкой улыбкой
И доверчивыми глазами
Проходил он неспешно со скрипкой -
И прислушивался к мирозданью.
И играл он в каком-то трактире,
Но, однако, он знал непреложно,
Что и я буду жить в этом мире
И печальную песню продолжу.
9 сентября 1984
***
Не плачьте обо мне, собаки, люди, кошки,
Уже я не приду из сумрачной травы,
Уже я не живой, - но есть досада горше, -
Есть участь быть живым – и обижать живых.
О, нет, я не хотел обидеть самой малой
Букашки – ведь она какая-то родня
Тому, кто в этот мир, бездомный и усталый,
Пришел на склоне лет, пришел на склоне дня.
Пришел на склоне вех, пришел к концу событий,-
Ах, как моя душа по жизни извелась.
Но ветхие нас всех связали с жизнью нити,
Лишь дунет ветерок – и нить оборвалась.
30 июня 1984
***
Не говорите обо мне живом,
Уже я где-то в вечности вдали,
Уже я посетил тот скорбный дом,
Где вход задернут пологом земли...
Я видел то, что недоступно вам,
Стоял один у роковой чрты,
За мною по пятам брела молва
Загробной исполинской немоты.
И я теперь не человек, а тлен,
И я забыл свое земное "я",
И я тягчайшем бременем согбен,
Вселенским бременем небытия.
17 мая 1984
***
Спрятав слезы в скомканном платочке
И окружена сплошною тьмой,
Мама примостилась в уголочке,
Пишет мне загробное письмо.
Пишет в ликовании и спешке:
- Мальчик мой, я жить согласна здесь,
Только бы дошла ко мне, ослепшей,
О твоем благополучье весть.
Я в аду осваиваюсь робко,
Поселилась в сумрачном углу,
Бесы на меня шипят "жидовка",
Извергают всякую хулу.
Но удел мой избран добровольно
И сама я поселилась в ад,
Пусть уже одной мне будет больно,
Был бы добрым твой открытый взгляд.
Да, Господь меня карает строго,
Но ему сказала я в упор,
Что тебя любила больше Бога -
И идти готова под топор...
14 апреля 1983
***
Боже, Боже, разве я не ангел!
Разве не мои это глаза?
Из печали и небесной влаги,
Где так робко светится слеза.
Разве не мои это запястья
Со слезами узника тюрьмы?
Разве не был побирушник счастлив,
Странствуя дорогами сумы.
Все, что видел иступленный взор мой,
Становилось чем-то неземным.
Становилось таинством нагорным,
Вековечным чем-то и иным.
Путники, хромавшие в бессилье,
Изнывающие от потуг.
У меня одалживали крылья,
Возносились духом в высоту.
Даже мертвым вечным нищебродом,
Чьи глаза ушли в такую даль,
Говорил я что-то мимоходом,
Что могло утешить их печаль.
5 февраля 1987
Компьютерная верстка © WhiteKnight
|