Ева_Козырева обратиться по имени
19-04-2013 16:01
К.Г.Юнг - РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ВОСТОЧНЫМ И ЗАПАДНЫМ МЫШЛЕНИЕМ
<Психологический Комментарий к "Тибетской Книге Великого Освобождения">
Восток не создал ничего равнозначного тому, что мы называем психологией, разработав скорее некую философию или метафизику. Критическая философия, мать современной психологии, Востоку столь же чужда, как и средневековой Европе. Поэтому слово "ум" (mind), как оно обычно употребляется на Востоке, подразумевает нечто метафизическое. Наше западное понятие "ума" утратило метафизические коннотации с окончанием эпохи Средневековья, и сейчас этим словом стали обозначать "психическую функцию".
Хотя мы не знаем и даже не претендуем на знание того, что такое "психика" (psyche), мы в состоянии заниматься самим феноменом "ума". Мы не предполагаем, что "ум" - представляет собой некую метафизическую сущность, или что существует какая-то связь между индивидуальным и гипотетическим Всеобщим Умом (Universal Mind). Таким образом, наша психология выступает наукой о явлениях, чистых феноменах без каких-либо метафизических импликаций.
Результатом развития западной философии на протяжении двух последних веков стало обособление человеческого ума в его собственной сфере и разрыв его изначального единства с универсумом. Сам человек перестал быть микрокосмом и подобием (eidolon) космоса, а его "душа" (anima) больше не является консубстанциональной scintilla, искрой Мировой Души - Anima Mundi.
Западная психология считает, что ум неспособен определять или утверждать что бы то ни было за пределами самого себя.
Принимая ограничения, накладываемые на возможности нашего ума, мы проявляем здравомыслие. Я допускаю, что при этом мы чем-то жертвуем, поскольку расстаемся со сверхъестественным миром, в котором движутся и существуют сотворенные разумом вещи и существа.
Это мир дикаря, где даже неодушевленные объекты наделяются живой, целебной, магической силой, благодаря которой они участвуют в нашей жизни, а мы - в их существовании. Рано или поздно мы должны были понять, что на самом деле их могущество было нашим, равно как и значимость их была результатом нашей проекции. Теория познания - лишь последний шаг из детства человечества, из мира, где сотворенные умом фигуры населяли метафизические небеса и преисподню.
Однако, несмотря на этот неизбежный эпистемологический критицизм, мы твердо придерживались религиозной убежденности в том, что голос веры дает человеку возможность познать Бога. Таким образом, у Запада обнаружилась новая болезнь: конфликт между наукой и религией. Критическая философия науки стала, так сказать, негативно метафизической, - иначе говоря, материалистической, - на основе ошибки в суждении, а именно: предполагалось, что материя есть воспринимаемая и доступная познанию реальность.
Конфликт между наукой и религией в действительности вызван неправильным пониманием проблемы с обеих сторон. Научный материализм просто ввел новую сущность, а это - интеллектуальный грех. Он дал другое имя высшему принципу действительности, полагая, что тем самым создал новую вещь и разрушил старую. Но называя эту первопричину бытия "Богом", "материей", "энергией" или как-то там еще, вы ровным счетом ничего не создаете, а просто меняете символ.
Материалист - это метафизик вопреки себе.
Вера же, напротив, старается удерживать первобытное психическое состояние единственно по сентиментальным мотивам. Она не желает отказываться от примитивного, по-детски наивного отношения к созданным умом и гипостазированным фигурам; она хочет продолжать пользоваться защитой и доверием мира, по-прежнему управляемого могущественными, ответственными и добрыми (пра)родителями.
Вера может включать в себя "принесение интеллекта в жертву" (при условии, что есть чем жертвовать), но никогда не жертвует чувством. Таким образом, верующие остаются детьми вместо того, чтобы быть как дети, и не обретают себя, потому что не теряли. Кроме того, вера сталкивается с наукой и получает по заслугам, ибо отказывается разделять духовные приключения нашего века.
Материализм - это метафизическая реакция на внезапное осознание того, что познание является способностью ума, а выходя за человеческую плоскость становится проекцией. Реакция была "метафизической" постольку, поскольку человек среднего философского уровня был не в состоянии видеть сквозь подразумеваемую сущность, не понимал того, что "материя" - лишь другое имя для первопричины.
По сравнению с этим, позиция веры наглядно показывает, как сопротивляющиеся люди должны были примириться с философской критикой. Она также демонстрирует, насколько велик страх выпустить из рук охранные грамоты детства и заглянуть в чужой, незнакомый мир, управляемый силами, равнодушными к человеку. На самом деле, ни в том, ни в другом случае ничего не меняется: человек и его окружение остаются теми же. Человеку нужно лишь ясно понять, что он накрепко заперт с стенах своего ума и не может выйти за его пределы даже в безумии, и что облик мира или его богов по многом зависит от его собственного психического состояния.
Западная психология понимает "ум" как разумное функционирование психики, как "разумность", присущую индивиду. С безличным Всеобщим Умом все еще можно встретиться в сфере философии, где он, по-видимому, является реликтом первой человеческой "души". Эта картина наших западных воззрений, возможно, покажется чересчур утрированной, но я не думаю, что она далеко от истины. Во всяком случае, нашему взору открывается нечто подобное, как только мы сопоставляем наш склад ума с восточным образом мысли.
На Востоке ум - это космический фактор, подлинная сущность жизни, тогда как на Западе мы только начали понимать, что он является существенным условием познания и, следовательно, когнитивного существования мира. На Востоке нет конфликта между религией и наукой, потому что наука здесь не основывается на восторженной страсти к фактам, а религия не опирается на одну только веру. Востоку свойственны религиозное познание и познавательная (cognitive) религия (я намеренно не принимаю в расчет модернизированный Восток.). У нас человек несоизмеримо мал и полностью уповает на милость Божью, которая есть все; на Востоке же, человек есть Бог, и потому спасает себя сам.
Боги тибетского буддизма относятся к сфере иллюзорной видимости и созданных разумом проекций, - и, тем не менее, они существуют. Что касается нас, то иллюзия остается иллюзией и, значит, ничем. Несмотря на парадоксальность моего утверждения, оно все же правильно: мысль у нас не обладает надлежащей реальностью, мы относимся к ней именно так, как если бы она была ничем (nothingness).
Даже если мысль сама по себе истинна, мы считаем, что существует она только благодаря определенным фактам, которые, как обычно говорят, она выражает в виде формулировок. С помощью этой вечно изменчивой фантасмагории по сути не существующих мыслей мы можем создавать самые разительные факты, наподобие атомной бомбы, однако возможность утверждать реальность самой мысли нам кажется совершенно абсурдной.
Психическое существование - единственная категория существования, о котором мы имеем непосредственное знание, так как ни о чем невозможно узнать, если оно сперва не появится в форме психического образа. Только психическое существование непосредственно поддается проверке. Фактически, мир существует постольку, поскольку он принимает форму психического образа, и наоборот. Это и есть та истина, которую за малым исключением, - как в случае философии Шопенгауэра, - Запад еще до конца не осознал. А на Шопенгауэра оказали влияние буддизм и Упанишады.
Даже поверхностного знакомства с восточной мыслью достаточно, чтобы выявить фундаментальное различие, разделяющее Восток и Запад. Восток основывается на психической реальности, то есть на психике как главном и единственном в своем роде условии существования. Создается впечатление, будто это восточное признание роли психики является скорее психологическим фактом или проявлением темперамента, чем результатом философского рассуждения. Ибо это типично интровертная позиция, противополагаемая столь же типично экстравертной позиции Запада.
Интроверсия считается на Западе в чем-то ненормальной, нездоровой или же предосудительной. Фрейд отождествляет ее с аутоэротической, "нарциссической" установкой ума. В своем негативном отношении к интровертам Фрейд разделяет позицию национал-социалистической философии современной Германии (это писалось в 1939 г.), обвиняющей интроверсию в подрыве чувства общности. А на Востоке, наоборот, лелеемая нами экстраверсия обесценивается как поглощенность иллюзорным, как существование в состоянии сансары, которая находит свое прямое и высшее выражение во всей бездне страданий этого мира. Всякий, кто на практике знаком с взаимным обесцениванием ценностей в отношениях между интровертом и экстравертом, легко поймет эмоциональный конфликт между позициями Запада и Востока.
Христианский Запад считает человека полностью зависимым от милости Божией или, по крайней мере, от церкви как единственного санкционированного Богом земного орудия спасения человека. Восток, напротив, настойчиво утверждает, что человек есть единственная причина своего высшего развития, ибо Восток верит в "самоосвобождение".
Несмотря ни на что, Запад остается целиком и полностью христианским в том, что касается его психологии. Мнение Тертуллиана, что " Душа по природе христианка" на Западе считается истинным повсюду, - конечно, не в религиозном, как он сам думал, а в психологическом смысле. Благодать нисходит из какого-то другого места; во всяком случае, прощение приходит извне. Любая другая точка зрения - сущая ересь. Отсюда совершенно понятно, почему психика человека подвергается недооценке. Всякого, кто отваживается установить связь между психикой и идеей Бога, немедленно обвиняют в "психологизме" или подозревают в нездоровом "мистицизме". Восток же, напротив, проявляет сочувственную терпимость к тем "низшим" духовным стадиям, когда человек в своем полном неведении кармы еще беспокоится о грехе и муках собственного воображения, веря в абсолютных богов.
Таким образом, психика обретает абсолютную важность: она - это все наполняющее собой Дыхание, сущность Будды; она есть Ум Будды, Единое, Дхармакайя. Все существующее происходит из нее и все отдельные формы растворяются обратно в ней. Это и есть основное психологическое предубеждение, которое пропитывает все существо восточного человека, просачивается во все его мысли, чувства и действия независимо от того, какую веру он исповедует.
Точно так же западный человек - это христианин, независимо от того, к какому он принадлежит вероисповеданию. Для него человек - жалкий червь, едва ли не полное ничтожество. Более того, как говорит Кьеркегор: "перед Богом человек всегда грешен". Боязнью, раскаянием, обещаниями, повиновением, самоуничижением, добрыми поступками и хвалой он пытается умилостивить великую силу, которой оказывается не он сам, a totaliter aliter, Полностью Иной, совершенно безупречный и "внешний" Бог, единственная реальность.
Если немного изменить эту формулировку и заменить Бога какой-то другой силой, например, миром или деньгами, получится законченная картина западного человека: усердного, смиренного, благочестивого, склонного к самоуничижению, предприимчивого, жадного и неистового в погоне за благами этого мира, такими как имущество, здоровье, знания, техническое мастерство, общественное положение, политическая власть, завоевание и т. д.
Разум используется, главным образом, для придумывания подходящих "измов", чтобы скрыть подлинные мотивы или получить побольше награбленного. Я воздержусь от описания того, что произошло бы с восточным человеком, забудь он свой буддийский идеал, ибо не хочу давать такое несправедливое преимущество моим западным предубеждениям. Но я не могу не поднять вопрос о том, возможно ли - и, более того, желательно ли - для каждой из установок копировать другую?
Различия между ними столь велики, что для этого не видно никакой разумной возможности, не говоря уже о целесообразности. Нельзя смешать огонь и воду. Восточная установка сводит на нет западную, и наоборот. Невозможно быть добрым христианином и самому освобождать себя от собственных грехов, как невозможно быть Буддой и поклоняться Богу. Гораздо лучше признать этот конфликт, ибо он допускает только иррациональное разрешение, если вообще допускает.
По неизбежному велению судьбы Запад знакомится со своеобразными истинами восточной духовности. Бесполезно как умалять эти истины, так и возводить ложные и ненадежные мосты над зияющей пропастью. Вместо того, чтобы заучивать духовные приемы Востока и совершенно в христианском духе "подражания Христу" имитировать их с соответствующей неестественной установкой, гораздо лучше было бы выяснить, не имеется ли случайно в бессознательном интровертной тенденции вроде той, что стала руководящим духовным принципом Востока.
При положительном ответе мы были бы в состоянии вести строительство на собственной земле своими собственными методами. Прямо-таки вырывая эти вещи у Востока, мы, вероятно, просто дали волю своему западному стяжательству, еще раз подтверждая, что "все хорошее находится вовне", откуда оно должно быть добыто и перекачано в наши "тощие" души.
По-моему, мы действительно научимся кое-чему у Востока лишь тогда, когда поймем, что душа содержит в себе и без того достаточно богатств, чтобы нужно было наполнять ее еще чем-то извне, и когда ощутим в себе способность развиваться изнутри, с Божьей помощью или без нее. Однако мы не можем пускаться в это сомнительное предприятие, пока не научились справляться с нашей духовной гордыней и богохульной самоуверенностью. Восточная установка оскверняет специфически христианские ценности, - и нехорошо закрывать глаза на это обстоятельство.
Если мы хотим, чтобы наша новая установка была подлинной, то есть основанной на нашей собственной истории, она должна приобретаться с полным сознанием христианских ценностей и конфликта между ними и интровертной установкой Востока. Мы должны прийти к восточным ценностям изнутри, а не извне, отыскивая их в самих себе, в своем бессознательном. Вот тогда мы и узнаем, сколь велика наша боязнь бессознательного и сколь огромно наше сопротивление. Вследствие этого сопротивления мы сомневаемся как раз в том, что кажется таким очевидным на Востоке, а именно - в самоосвобождающей силе интровертированного ума.
Можно с уверенностью допустить: то, что Восток называет "умом", должно соответствовать скорее "бессознательному", нежели "уму" в нашем понимании, который более или менее тождествен сознанию. Для нас сознание невообразимо без эго. Если нет эго, тогда просто некому что-либо сознавать. Поэтому эго совершенно необходимо для сознательного процесса. Однако восточный ум не испытывает затруднения в понимании сознания без эго.
То, что Восток способен так легко избавляться от эго, по-видимому, свидетельствует об уме, который нельзя отождествлять с нашим "умом". Разумеется, в восточном мышлении эго не играет той роли, какую оно играет у нас. Восточный ум по-видимому менее эгоцентричен, его содержания более свободны по отношению к субъекту и при этом большее значение придается тем психическим состояниям, которые включают ослабленное эго. Создается впечатление, что особо полезным средством усмирения эго путем обуздания его непокорных импульсов служит хатха-йога.
Высшие формы йоги в той мере, в какой они стремятся достичь самадхи, несомненно ищут такое психическое состояние, в котором эго практически растворяется. Сознание в нашем смысле слова считается определенно низшим состоянием, состоянием авидьи, - неведения, тогда как то, что мы называем "темными задворками сознания", рассматривается как "высшее" сознание. Тем самым наше понятие "коллективного бессознательного" оказывается как бы европейским эквивалентом буддхи, просветленного ума.
Психика западного человека трансформирует материальные объекты в психические образы. Воспринимаются не колебания воздуха, а звук; не световые волны разной длины, а цвета. Все существующее таково, каким мы его видим и понимаем. И есть неисчислимое множество вещей, которые можно видеть, чувствовать и понимать самым разным образом. Совершенно независимо от обычных предубеждений личности, психика ассимилирует внешние факты только ей присущим способом. Эти законы неизменны, хотя в разные времена или в разных частях света их могут называть по-разному. На первобытной стадии развития люди боятся колдунов; в условиях современной цивилизации мы испытываем не меньший страх перед микробами. Там каждый верит в духов, здесь каждый верит в силу витаминов. Когда-то люди были одержимы бесами, теперь они ничуть не меньше одержимы идеями, и т.д.
Во всяком случае, добытую им истину можно было бы сравнить с суммой всех знаний, приобретенных в ходе исследования внешнего окружения. На Западе считают, что истина удовлетворительна лишь в том случае, если ее можно подтвердить внешними фактами. Мы доверяем самому точному наблюдению и исследованию природы, и наша истина должна соответствовать поведению внешнего мира, иначе она просто "субъективна".
Подобно тому как Восток отвращает свой взор от танца природы и многочисленных иллюзорных форм майи, Запад избегает бессознательного и его бесполезных фантазий. Тем не менее, несмотря на свою интровертную установку Восток хорошо знает, как взаимодействовать с внешним миром. И Запад, несмотря на свою экстраверсию, также имеет средства обращения с психикой и ее запросами; в его распоряжении институт церкви, который с помощью обрядов и догматов дает выход неизвестным человеку сторонам его души. Ни естественные науки, ни современные технологии отнюдь не являются изобретением Запада.
Их восточные эквиваленты имеют весьма почтенный возраст или даже восходят к первобытным временам. Вместе с тем то, чем мы можем похвалиться в плане психологических методик, направленных на достижение инсайта, выглядит по сравнению с йогой таким же отсталым, как восточная медицина и астрология при сравнении с западной наукой. Я вовсе не отрицаю действенности христианской церкви, но если вы сравните "Духовные упражнения" Игнатия Лойолы с йогой, вы меня поймете.
Есть разница, и большая.
Прыжок прямо с этого уровня в восточную йогу не более благоразумен, чем стремительное превращение азиатских народов в полуиспеченных европейцев. У меня есть серьезные сомнения относительно благ западной цивилизации; и у меня есть сходные опасения и по части заимствования Западом восточной духовности. Но что бы мы ни говорили, эти два несовместимых мира встретились. Восток полностью преобразуется, претерпевая необратимые и губительные изменения. Там успешно скопированы даже новейшие методы ведения войны европейскими народами.
Наша беда, по-видимому, носит более психологический характер. Наша погибель - это идеологии, они и есть давно ожидаемый Антихрист! Национал-социализм настолько близок к тому, чтобы быть религиозным движением, как никакое другое народное движение с 622 г.. Коммунизм претендует на то, чтобы стать новым раем на земле. Мы значительно лучше защищены от неурожаев, наводнений, эпидемий и нашествия турок, чем от нашей собственной духовной неполноценности, которая, к прискорбию, не обеспечивает должной сопротивляемости психическим эпидемиям.
В своей религиозной установке Запад также экстравертен. В наше время было бы беспричинным оскорблением заявлять, что христианство подразумевает враждебность - или хотя бы безразличие - к миру и плоти. Напротив, добрый христианин - это веселый гражданин, предприимчивый делец, отличный солдат, и вообще самый лучший во всяком занятии, какое только существует. Имущество, собственность часто понимается как особая награда за христианское поведение, а в "Отче наш" прилагательное e p i o u s i o V, supersubstantialis, относящееся к хлебу, давно было опущено, ибо настоящий хлеб очевидно получает тем самым слишком большое значение!
Вполне логично, что экстраверсия, доведенная до таких крайностей, не может приписывать человеку душу, которая бы имела в себе нечто не привнесенное извне - либо человеческим научением, либо благодатью Божией. С этой точки зрения было бы отъявленным богохульством утверждать, что для достижения спасения человеку достаточно той души, которая у него есть. Ничто в нашей религии не поощряет идею самоосвобождающей силы ума.
Интровертная установка восточного челоека, лишая значения внешний мир (мир сознания) и наделяя особым значением субъективный фактор (на фоне которого разворачивается сознание), неизбежно вызывает характерные проявления бессознательного, а именно: формы архаической мысли, наполненные "родовым" или "историческим" чувством, и, помимо них, ощущение неограниченности, вневременности и единства.
Необычайное чувство единства выступает общим переживанием по всех формах "мистицизма" и, вероятно, производно от общей контаминации содержаний, которая усиливается по мере того, как тускнеет сознание. Если мы пытаемся постичь состояние, в котором ничего нельзя различить, мы определенно будем сознавать целое как одно.
Таким образом, мы не только получаем доступ к "Единому Уму" ("One Mind"), но и приходим к пониманию того, почему Восток верит в самоосвобождение. Если с помощью интроспекции и сознательного понимания бессознательных компенсаций можно преобразовывать свое психическое состояние и благодаря этому достигать разрешения болезненных конфликтов, то человек, по-видимому, имеет право говорить о "самоосвобождении".
Однако есть небольшое препятствие на пути этого гордого притязания на самоосвобождение: человек не может вызывать такие бессознательные компенсации по своему желанию. Ему приходится полагаться на возможность того, что они могут быть вызваны. Не в состоянии он изменить и специфический характер компенсации: est ut est aut non est - "она такова, какова есть, или ее вовсе нет". Любопытно, что восточная философия, по-видимому, почти не сознает этого крайне важного факта. А ведь именно этот факт обеспечивает психологическое оправдание западной точке зрения.
Получается так, как если бы западному уму глубже всех удалось интуитивно постичь судьбоносную зависимость человека от некой темной силы, которая должна нам со-действовать, если мы хотим, чтобы все было в порядке. И действительно, всякий раз, когда бессознательное отказывается содействовать, человек тотчас испытывает затруднение, даже в самых обыденных делах. Это могут быть провалы памяти, нарушение координации движений, внимания и сосредоточения, - и такие вот, казалось бы незначительные, сбои вполне могут стать причиной серьезной неприятности или рокового несчастного случая, профессионального провала или морального падения.
В прежние времена люди объясняли это неблагосклонностью богов; теперь мы предпочитаем называть это неврозом и ищем причину в недостатке витаминов, эндокринных нарушениях, чрезмерной работе или половых проблемах. Когда неожиданно нарушается со-действие бессознательного, о котороме мы никогда не задумываемся и всегда принимаем как само собой разумеющееся, оно оказывается очень серьезной проблемой.
По сравнению с другими народами, - китайцами, например, - психическое равновесие белого человека или, если сказать прямо, его мозг, по-видимому, и есть его уязвимое место. Экстраверсия идет рука об руку с недоверием к внутреннему человеку, если, конечно, вообще имеет место какое-то его осознание. Должно быть, такова причина нашей абсолютной уверенности в том, что nihil est in intellectu quod non antea fuerit in sensu ( В интеллекте нет ничего такого, что прежде не было бы в ощущениях (лат.). - прим. пер.) - девизе западной экстраверсии. Но, как уже подчеркивалось, эта экстраверсия психологически оправдана одним жизненно важным обстоятельством: бессознательная компенсация лежит за пределами контроля со стороны человека.
Мне известно, что йога гордится своей способностью управлять даже бессознательными процессами, так что в психике как целом не может происходить ничего, что не управлялось бы высшим сознанием. Я ничуть не сомневаюсь, что такое состояние более или менее возможно. Но оно возможно только ценой отождествления с бессознательным.
Такое тождество есть восточный эквивалент нашего западного фетиша "полной объективности" - машиноподобного подчинения себя одной цели, одной идее или одной причине ценой утраты всякого следа внутренней жизни. С точки зрения Востока подобная полная объективность выглядит отталкивающей, ибо она равнозначна полному отождествению с сансарой; Западу, напротив, самадхи представляется не более чем состоянием бессмысленных грез.
На Востоке внутренний человек всегда имел такую твердую власть над внешним человеком, что у мира не было никаких шансов оторвать его от своих внутренних корней; на Западе же внешний человек обрел такую власть, что она заставила его отвернуться от своей сокровенной сущности и глубинного бытия. Единый Разум, Единственность, неограниченность и вечность остались прерогативой Единого Бога. Человек стал мелким, поверхностным и, по существу, пребывает в заблуждении.
Я полагаю, из моей аргументации ясно следует, что обе эти позиции, как бы они ни противоречили друг другу, имеют свое психологическое оправдание. Обе они односторонни в том смысле, что не в состоянии увидеть, понять и принять в расчет факторы, не согласующиеся с их типической установкой. Одна недооценивает мир сознания, другая - мир Единого Ума. Вследствие этого обе они в своем экстремизме теряют пол-мира; тем самым жизнь изолируется от полной действительности и легко становится искусственной и нечеловеческой. На Западе существует мания "объективности", аскетизм ученого или биржевого маклера, которые отбрасывают красоту и полноту жизни ради идеальной - или не такой уж идеальной - цели.
На Востоке в цене мудрость, покой, отрешенность и инерция души, которая обратилась к своим туманным истокам, оставляя за спиной все печали и радости жизни, какой она есть или, предположительно, какой ей следовало бы быть. Не удивительно, что односторонность в обоих случаях порождает очень схожие формы "монашества", обеспечивающие отшельнику, праведнику, монаху или ученому непоколебимую целеустремленность. Я ничего не имею против односторонности как таковой. Человек, великий эксперимент природы, несомненно имеет право на все подобные предприятия, - при условии, что он может их вынести. Без односторонности человеческий дух не мог бы раскрыться во всем своем многообразии. Но я не думаю, что и стремление понять обе стороны несет в себе какой-то вред.
Экстравертная тенденция Запада и интровертная тенденция Востока преследуют сообща одну важную цель: обе развивают отчаянные усилия для того, чтобы завоевать и подчинить себе простую естественность жизни. Утверждение духа над материей, opus contra naturam ( Покорение природы (лат.). - прим. пер.) - это симптом молодости рода человеческого, еще наслаждающегося применением самого мощного оружия, когда-либо изобретенного природой: сознательного ума.
Зрелость человечества, которая лежит в отдаленном будущем, может выработать совершенно иной идеал.
Со временем даже победы и завоевания перестают быть мечтой.
Комментировать
Ева_Козырева обратиться по имени
