https://www.facebook.com/pe...1203219905

Зимой 96-го к нам в дом попросилась погреться кошка. Залезла на балкон спальни и давай смотреть, как мы предаемся неге в уюте. Тощая, облезлая, голодная, умная, хороший психолог. И беременная на последних минутах. Мы с женой поставили личную жизнь на паузу, открыли дверь, впустили и накормили. И сказал я: оставайся с нами, животное, ибо не звери мы и такую тебя выгнать не можем. И кивнула жена. И кот кивнул. Он был совсем молоденький и посчитал ее за понаехавшую из ебеней тётю. И кавказская наша овчарка не возражала и расступилась, проходите, вытирайте ноги, рожайте (добрейшая была сука, даже звали ее как няню - Арина). Вскоре кошка ожеребилась, четыре штуки, лежат в коробке, квасят титьку, пухнут, учатся глядеть и орать. Друзьям было объявлено о наличии кошачьей рассады, друзья пришли, каждый себе выбрал и ушли ждать, когда подрастут.

А потом кошка вернулась с улицы с рваным боком, в кровище. Залечили. А потом опять, с рваным ухом и в багровых тонах. Как будто к палачу на прием ходила. И третий раз. Штозабля? Не всё мы знали тогда о жестоких законах шерстяного и хвостатого мира.

А потом настал вечер, когда пришли усыновлять первого котофея. Детсад был в коробке в спальне на втором этаже, и скрипели ступени под ногами гостей, и добрели лица, и готовились уси-пуси, и метнулась к форточке быстрая и ловкая тень. Подошли, а в картонной коробочке - геноцид. Никто не дышит, у всех четверых на горле следы зубов, с понятыми упокой, все свободны. Это я теперь в курсе, что у кошачьих мочить чужой приплод и кошмарить самок - обычное дело, как у нас бегать от алиментов. Тогда я не был столь образован. Похоронил котов на крутом берегу Томи и сказал кошке, чтоб уходила. И без нового брюха не возвращалась. Ибо у нас в семье потери принято восполнять. Кивнула, тут же за углом не знаю на скольких сообразила, залетела, выносила, ощенилась, три штуки в новой коробке, битте. А весна уже. Тепло. То окно забудем закрыть, то дверь. На крик жены прибежал. Валяются, двое холодеют, один маленькими лапками пытается выгрести. Горло прокушено, но не порвано. Мяукает и свистит. Похоронил котов на крутом берегу Томи подселением к старой могиле и ничего кошке не сказал. Отвез ее, кем-то проклятую, за тридцать девять земель и там оставил. Погрелась, хватит. Раненого выходили, пристроили.

А потом настала ночь крика, который я и через двадцать лет помню в отдельных нотах. Кричала в сантиметре от меня жена моя, которой кто-то пробежал по ногам. Кто-то очень хуевый и во всех смыслах черный. Черт. В образе кота пришедший уже не маленьких убивать, а больших двуногих с ума сводить. Ни до, ни после, даже в кино не слышал в крике такого страха.

Прыгнул к окну, захлопнул форточку, через долю секунды в стекло влипла котская морда. Не успел, сука. Не уйдешь, сука, ждал тебя. Недавно от толпы бандитов отбились, СОБР ночами в доме сидел, полковник из Москвы приезжал, выстояли. А тут кот бродячий. Уж как-нибудь разберемся.

Но мужик. Когтями на на подоконнике такие следы оставил - хер закрасишь, только рубанком. Вену на руке профессионально вскрыл, когда к полу его прижал. Очень жить хочет. А я очень ему другого желаю. Аж зубы сводит. Говорю жене: иди вниз, принеси тяжелое что-нибудь. Скрип-скрип - пошла. Скрип-скрип - вернулась. В руках тяжелое: Карл Маркс, "Капитал", третий том. Держу кота, ржу. Смех, грех, Россия, девяностые, кто к нам с мячом придет, тому гол. В общем, неважно как, разобрал не виновную ни в чем, но виноватую во всем тварь и выкинул на помойку. И никогда так остро не чувствовал справедливость.

Сейчас у меня на койке спит пожилой кот Найджел, ему 14, он слепой. Глаукома превратила его глаза в потухшие противотуманные фары, но он жив, и ходяч, и оруч, и сруч. За полгода всего лишь раз упал сверху на старые грампластинки, недавно научился даже бегать наощупь. Последнюю птицу, которую поймал еще зрячим, он отпустил. И долго смотрел ей вслед.

На фото кот Шульц и собака Джина нагулялись и просятся ночевать (МО, дер. Жаворонки, 2007-й г.)

 

 

Евгений Шестаков