мама, какой он наглый, до губ прокушенных невозможный
до туго натянутой венки височной - сложный
как кислород под водой, истерично нужный
огромный и неотложный

как мне вместить это все в мое тельце, мама
до сих пор нетроганная моя
крохотная душа
потому что теперь ее самая тихая глубина
оживает и мечется, так, что нельзя дышать –
это глупо, но как мне легкими управлять
когда он улыбается, мне согревая там все, до дна

знаешь, ведь от него у кого-то родится сын –
это будет самый красивый на свете мальчик, клянусь
только если об этом подумать, мама, то я свихнусь
потому что во мне очень громко идут часы
отмеряя фатальное: десять, девять. мам, я боюсь
мам, мне страшно, я снова маленькая такая:
мне четыре, ты плачешь. зачем? я не понимаю
мне пятнадцать, и я не верю, что разберусь
или даже тринадцать – я некрасивая и стесняюсь
и уже с девяти ненавижу, когда мне врут
я настолько маленькая, что рыдаю
прямо на эскалаторе, в шумном и темном метро
он не видит, наверное, как мне обжег нутро
и не чувствует, как я за час без него замерзаю

если в двух словах: посмотри, он в меня врастает
а я корчусь от боли, отчетливо представляя
как потом его вырвут и заберут
а еще я знаю
что таких, как я, в это долгое плавание не берут

(с)