«Он был слишком правдив, чтобы не чувствовать отвращения ко всякой фальши и ходульности»,— говорил о Серове Грабарь. Сам Серов говорил о себе: «Я — злой»... Но его «злость» вовсе не была злостью в житейском смысле этого слова.

Валентин Серов. Автопортрет

То была беспощадность правды, и недаром о Серове говорили, что у него «опасно писаться»,— это действительно было опасно для тех, кто хотел бы скрыть свое истинное лицо за шелками и кружевами, за блеском золотого шитья, за величественностью позы или мнимо значительным выражением.

Валентин Серов. Портрет С.М.Драгомировой. 1889

Серовскими портретами, их смелой и сочной живописью можно любоваться бесконечно. Но общее впечатление, производимое его творчеством, делается куда полнее, когда сопоставишь его портреты с пейзажами. Тот разительный контраст, та пропасть, что разделяла «верх» и «низ» русской жизни,— не выразилось ли все это в простых «портретах» родной природы?

Валентин Серов. Осенний вечер. Домотканово. 1886

Рядом с многоликой панорамой высшего света возникали картины милой сердцу художника деревенской России, с ее серыми деньками, потемнелыми избами, с мохнатыми лошаденками, с бабами на снегу, полощущими белье в студеной воде, с новобранцами, уходящими «служить царю и отечеству» под горький плач матерей и невест...

Так Серов улавливал и запечатлевал во всем черты своего времени, запечатлевал по-новому, по-своему, внося в русскую живопись вместе с богатством правды то особенное, «серовское» богатство красок, которые можно оценить только перед лицом его картин.

Валентин Серов. Купание лошади. 1905

Когда мы, остановившись перед той или иной картиной, произносим: «Это Репин», или: «Это Серов», или же: «Это Левитан», то тем самым говорим не только о принадлежности картины, о том, что ее написал Левитан, Серов или Репин. Сами, быть может того не сознавая, мы вкладываем в свои слова гораздо более обширный смысл.

Говоря так, мы как бы признаем, что картина есть выражение личности художника, живая частица его «я».

Чем ярче индивидуальность художника, чем глубже его талант, тем отчетливее «просвечивает» в картине его личность и тем определеннее — с первого взгляда — мы узнаем его произведения. Однако если бы нам пришлось в подробностях растолковать кому-либо, что именно так отличает, скажем, живопись Репина от живописи Серова, мы испытали бы вполне понятное затруднение.

Валентин Серов. Зимой. 1898

Есть вещи, трудно передаваемые словами. Можно тщательнейшим образом описать наружность человека: цвет его волос, форму носа, каждую морщинку и каждую родинку — и все же описание не заменит вам живого видения.

И все-таки, если бы мне предложили в самых кратких словах сказать о самом отличительном свойстве живописи Серова, я рискнул бы ответить: «Наибольшая выразительность при наименьшей затрате изобразительных средств».

Глядя на его холсты, наслаждаешься необыкновенной легкостью письма.

Лица на его портретах, руки, одежда, кресла, канделябры — все кажется вылепленным буквально считанными, широкими, точными и не стоившими усилий мазками. Но мало кто знает, сколько труда вкладывал этот художник в каждый сантиметр своих полотен. Серов был едва ли не единственным в истории мирового искусства живописцем, затрачивавшим на некоторые портреты до ста сеансов,— и, разумеется, вовсе не от неумения.

Валентин Серов. Волы

«Я не столько не умею писать быстро, сколько не хочу»,— говорил он со своей застенчиво-угрюмой усмешкой. Свой юношеский этюд «Волы» он писал едва ли не месяц («мерз на жестоком холоде, но не пропускал ни одного дня») лишь потому, что, как ему казалось, он «высмотрел у природы нечто такое, чего раньше никогда не замечал». Это «нечто такое» Серов искал повсюду, вглядываясь в жизнь и выискивая в ней не открытую до него, неведомую еще правду и красоту.

Валентин Серов. Портрет великого князя Павла Александровича. 1897

Он твердо верил, что человек ждет от живописи не иллюзии, не подделки — «чтоб как живое»,— а более значительного. Что глаз человека «воспитан» прежними поколениями художников и с течением времени все свободнее читает язык живописи, наслаждаясь и красотой густого, сочного, не заглаженного мазка, и тем, как скупо, одним смелым и точным ударом кисти передано живое мерцание взгляда, и тем, как бесконечно разнообразны могут быть оттенки даже такого, казалось бы, будничного цвета, как серый.

Говоря о таком художнике, не хочется играть словами, но, право же, мне всегда чудилось что-то «нарочное» в самом звучании его фамилии, будто именно ему на роду написано было открыть невиданную свежесть дивных серых тонов: то жемчужных, то розоватых, то сизо-лиловых, прохладных и теплых, как бы впитавших в себя понемногу от всех красок жизни...

Валентин Серов. Лошади на взморье. 1905



Валентин Серов. Зима в Абрамцево. Церковь. 1886

Вот почему каждый холст Серова был и остается праздником для тех, кто любит и ценит искусство. Его живопись несет нам радость откровения. Она не просто отражает видимый мир — она преображает его, как летний живительный ливень, после которого в серо-голубом воздухе так свежо зеленеет листва деревьев, так бархатисто темнеют их стволы и напитавшаяся влагой лилово-коричневая земля, а мокрые крыши домов голубеют, ловя изменчивые краски неба с бегущими по омытой синеве облаками.



.