Александр Князев: «Классика элитарна, но ее любители есть везде»

Александра Князева сегодня по праву называют первым виолончелистом России. Правда, еще совсем недавно он был больше известен за границей. Но в последние годы музыкант возобновил свои выступления на родине, и побывать на его концертах — настоящее удовольствие для всех любителей академической музыки. В Красноярске Князев недавно играл Концерт для виолончели с оркестром Дворжака. Это выступление было посвящено памяти Ивана Шпиллера, долгие годы возглавлявшего Красноярский симфонический оркестр.

Роман с виолончелью

Еще до вашего приезда Любовь Федоровна Загайнова, вдова маэстро Шпиллера, заинтриговала историей про ваш уникальный инструмент...

Тогда я в свою очередь тоже поделюсь с вами историей. У знаменитейшего скрипача Хейфеца была скрипка Страдивари, с отличным звуком. И вот как-то после концерта к нему подбегает поклонница: «Маэстро, какой у вас потрясающий инструмент! Скажите, пожалуйста, что это за скрипка?» — «Скрипка как скрипка, — ответил Хейфец, — сама не играет». (Смеется.)

Намек понятен, но...

Если серьезно, моя виолончель на самом деле изумительная — мастера Карло Бергонци, любимого ученика Страдивари. Тот хотя и делал гениальные виолончели, но все-таки больше был мастером скрипки, у него их 600. А Бергонци, который тоже делал отличные скрипки, был больше виолончельным мастером. Его виолончель, на которой уже 23 года играю я, принадлежит госколлекции уникальных музыкальных инструментов России. И единственный ее недостаток — что она не моя. (Смеется.) Хорошо еще, что играть дают... Чиновники очень любят держать в напряжении — если что, мол, можем и забрать инструмент. И так дают мне на нем сейчас играть за очень большие деньги...

Вы платите за его аренду?

Если бы только за аренду! Я плачу также за страховку, хотя виолончель мне не принадлежит. Каждый выезд за границу и каждый день пребывания там — тоже немалая сумма денег, особенно если учесть, что я больше работаю все-таки за рубежом. Дешевле было бы арендовать инструмент на Западе. Но я еще нигде не встречал виолончель такого уровня.

Я как раз и хотела спросить вас, Александр, об ее использовании. Говорят, что до того, как эта виолончель попала к вам, она долго не звучала. Вы верите в память инструмента?

Конечно, верю. Долгие годы на этом инструменте играл потрясающий советский виолончелист Святослав Кнушевицкий. А еще раньше, в 1916 году, на нем играл гениальный Григорий Пятигорский, который после революции эмигрировал в Америку. Кнушевицкий умер в 1963 году, и до 1987 года, пока его виолончель не попала ко мне, она действительно ни у кого надолго не приживалась.

А вы с ней сразу совпали?

Не выпускаю ее из рук. Просто я понял, что это мое. Инструмент невероятной силы и тембра, два потрясающих качества в одном. Когда я издал на нем первый звук, чуть с ума не сошел от восторга — не ожидал, что бывают такие удивительные инструменты. И, конечно, он оказал большое влияние на мою манеру игры, манеру звукоизвлечения. Одна сила звука без тембра ничего не дает. И наоборот — если даже тембр красивый, но силы звука недостаточно, оркестр пробить трудно. А мой инструмент пробивает плотность звука любого оркестра.

Любого?

Абсолютно. Однажды мы даже поспорили об этом с маэстро Горенштейном на ужин в хорошем ресторане. И, как он ни усиливал оркестр, мою виолончель все равно было слышно превосходно. Пришлось ему вести меня в ресторан. (Улыбается.)

Счастливые встречи

Помимо виолончели вы также увлекаетесь игрой в шахматы. С вашим другом пианистом Николаем Луганским чаще встречаетесь в совместных концертах или за шахматной доской?

За шахматами, к сожалению, стали встречаться все реже и реже. Дело в том, что кроме виолончели у меня появилось увлечение, которое переросло во вторую профессию, — я стал органистом. Учился играть в Нижегородской консерватории у Галины Ивановны Козловой. Святая была женщина, очень многое мне дала... И орган настолько меня захватил, что я выступаю на нем все чаще. Вскоре у меня предстоят концерты в соборах Нотр-Дам и Сант-Эсташ — там находятся крупнейшие органы Франции. А летом на фестивале «РадиоФранс» в Монпелье я играл и на виолончели, и на органе — трансляция шла по радио на всю Европу. Так что, как видите, виолончель не забрасываю.

Но стало не до шахмат?

Увы, времени не хватает. А Коля в шахматах бурно прогрессирует, я стал ему проигрывать. (Улыбается.) Проигрывать не люблю, поэтому от шахмат стараюсь уклониться. Он иногда предлагает сыграть партию, но заканчивается это обычно хорошей беседой за чашкой чая. Зато мы часто приглашаем друг друга в совместные концерты. Уже почти десять лет дружим и вместе играем. В партнерстве я вообще счастливый человек, выступал с ведущими музыкантами мира. Например, со Спиваковым мы записали Двойной концерт Брамса с Лондонским симфоническим оркестром, дирижировал Юрий Темирканов. Этот же концерт я впоследствии играл со скрипачом Виктором Третьяковым. Шесть лет ездил на фестиваль к Юрию Абрамовичу Башмету на остров Эльба. С молодой талантливой скрипачкой Аленой Баевой мы тоже сыграли очень много концертов.

И среди пианистов у меня целое созвездие партнеров. Кроме Луганского это Валерий Афанасьев, Женя Кисин, недавно завязался хороший контакт с Денисом Мацуевым. В этом году мы вместе играли на его фестивале в Иркутске. Там же, кстати, я познакомился с потрясающим скрипачом Сергеем Крыловым. Виртуоз высшего порядка, что-то запредельное.

С дирижерами, следует полагать, вам везло не меньше?

Да, и первым среди них я могу назвать величайшего русского дирижера Евгения Федоровича Светланова. Скоро выйдет наша совместная запись «Шеломо» Блоха и Концерта Мясковского. С Темиркановым мы несколько раз играли вместе, в последнее время чаще всего сотрудничаю с Владимиром Ивановичем Федосеевым. Мы записали с ним Концерт Дворжака. С Гинтарасом Ринкявичусом я не раз играл и в Вильнюсе, и в Новосибирске, где он сейчас принял оркестр после великого дирижера Арнольда Каца, с которым мне тоже посчастливилось однажды сыграть. В 17 лет, после того как я стал лауреатом конкурса им. Чайковского, свой первый концерт в Петербурге играл с Арвидом Янсонсом. Его сын Марис сейчас возглавляет два всемирно знаменитых оркестра — Концертгебау в Амстердаме и оркестр Баварского радио. А до конкурса я ездил обыгрываться в Казань, где главным дирижером тогда был сам Натан Рахлин. Я успел сыграть с ним Концерт Гайдна. Перечислять могу еще долго, все эти встречи мне очень памятны и дороги.

Учитель и ученик

Вы не упомянули имя Ростроповича, чьим учеником вас нередко называют...

С Мстиславом Леопольдовичем нас действительно связывает очень многое, я искренне восхищаюсь этим человеком. Кстати, он не любил, когда его называли по имени-отчеству, требовал, чтобы к нему обращались просто по имени. Если видел, что человек зажимается от его личности, сразу убирал барьер. Помню, как он заставил меня называть его на ты. Самому мне такое и в голову бы не пришло — как можно?! А у него была проверенная формула: «Я вижу, ты стесняешься. Скажи — Слава, пошел ты...» Я решил проявить характер: «Зачем мне вас посылать, я и так могу перейти на „ты“. Слава, дай-ка мне вон того салатика». (Смеется.) А с моим ученичеством отдельная история. Строго говоря, я не был его учеником.

А нестрого говоря?

В 1974 году, когда он уехал из России, мне было всего 13 лет. Но я учился по его записям. В Советском Союзе его имя было вымарано отовсюду. Помню, купил пластинку с Концертом для виолончели с оркестром Прокофьева в исполнении оркестра под управлением Светланова. А имя солиста не указано — представляете, до какого абсурда доходила советская действительность! Все, конечно, понимали, кто играет. Но в основном я покупал записи Ростроповича, когда выезжал за границу. В советское время нам выдавали в поездки мизерные суточные, и я экономил даже на еде, чтобы купить его пластинки. После отъезда Ростропович записал все большие виолончельные концерты — оба концерта Гайдна, Шумана с дирижером Бернстайном, Дворжака с Джуллини, Шостаковича с Озавой. И когда мы в 1995 году встретились в Париже, он хотел подарить мне эти диски и очень удивился, что они у меня уже есть. Проникновенно меня обнял: «Ну, тогда я могу считать тебя своим учеником». Я был очень этим счастлив и горд.

Как вы вообще с ним познакомились?

Трагический случай свел... В 1994 году у нас с моей женой, пианисткой Катей Воскресенской, был большой тур по Южной Африке, оставалось сыграть последний концерт. И тут мы попали в чудовищную аварию. Катя погибла... А я перенес несколько операций, лежал в тяжелейшем состоянии, весь переломанный, опутанный проводами, в частном госпитале в Претории. И вдруг звонок из Вашингтона, трубку мне принесли прямо в реанимацию: «Старик, дорогой ты мой! Извини, я даже не знаю, как тебя зовут, как ты себя чувствуешь?» Не узнать тот голос было невозможно... Представляете, он от кого-то услышал, что какой-то русский музыкант попал в беду в Южной Африке, отыскал меня там. И звонил каждый день в течение месяца. Каждый день. Это было очень трогательно, я ждал его звонков. Никогда не забуду тот месяц... Кстати, и моя виолончель обязана ему своим вторым рождением.

Каким образом?

Она тоже пострадала в аварии. Ростропович посоветовал обратиться к известному парижскому мастеру Этьену Ватло. Но поначалу, когда я к нему пришел, не сказал, что я от Ростроповича. И меня поставили в лист ожидания — два года ждать очереди, а потом еще с полгода нужно на ремонт инструмента! Что делать? Я тут же позвонил Ростроповичу на его парижскую квартиру и, к счастью, застал его дома. А это все равно что выиграть лотерейный билет в миллион долларов, он же постоянно был в разъездах! Стал умолять его о помощи. В итоге он лично перезвонил Ватло, и тот взялся за мой инструмент вне очереди.

А встретились мы, когда виолончель уже починили. Это было очень смешно. Ростропович предложил в своей непередаваемой манере: «Старик, пошли ко мне домой. Гальки нет, будем кирять». И мы всю ночь этим бурно занимались — дегустировали его коллекцию французских вин, коньяков, старый французский арманьяк — адская была смесь! Помню, что уходил, ориентируясь только на Эйфелеву башню. Хотя выпить мог очень много, считал себя в этом отношении сильным человеком. Но потом дня два отлеживался от той безумной пьянки. А он на следующий день как ни в чем не бывало уехал куда-то играть Концерт Дворжака. Это было в январе 1995 года. Жаль, что день я забыл — слишком много выпили. (Смеется.)

В совместных концертах с Ростроповичем вам встречаться приходилось?

К сожалению, только один раз. В 1997 году в Петербурге я играл на его фестивале Второй концерт Шостаковича, а он дирижировал. Чаще мы встречались в самолетах — оба в то время то и дело летали по маршруту Москва — Париж. Ростропович забирал меня в первый класс из экономического, угощал коньяком. Как-то налил полный стаканчик и предложил выпить за него — до дна! Иначе, мол, ты меня не любишь. В чем-то он был непосредственный, как ребенок... Пришлось доказать, что я его люблю. (Улыбается.) Хотя коньяк я пью по чуть-чуть, дегустируя вкус. Но тут выбора не было...

Возвращение в Россию

Десять лет вы выступали в основном за границей...

Но до этого объездил весь Союз. В советское время концерты по стране организовывал Союзконцерт. Это была такая профанация! Приезжаю, например, в Челябинск, где у меня по плану пять концертов. И выясняется, что в зале выступление на самом деле одно, а остальные — на предприятиях. И вот представьте себе красный уголок на Челябинском тракторном заводе, куда меня привозят в 8 утра, в пересменок. Работяги пришли покурить, а им предлагают виолончелиста послушать. (Смеется.) И тут произошло невероятное. Сказал им: «Ребята, мне тоже нужно заработать. Дайте мне лишь пять минут тишины, и я уйду». Начал играть Баха, и вдруг они затихли и дослушали до конца. А потом я услышал голос: «Ну сыграй еще что-нибудь». И я сыграл.

Неожиданная реакция!

Я отношу ее к магии музыки Баха. Никогда не забуду то ясное морозное утро в Челябинске, собачий холод, градусов 40, я на заводе с виолончелью, работяги, которые всю ночь работали на станках. И вместо того чтобы послать меня куда подальше, они попросили сыграть еще... Такова сила музыки этого величайшего композитора, которая спустя три столетия становится все более и более актуальной.

Александр, а почему вы на какое-то время перестали выступать по России?

В 90-е Союз развалился, и система гастролей тоже рухнула. А поскольку у меня было много предложений от заграничных импресарио, свои выступления по России я ограничил Москвой и Петербургом. К слову, о распаде СССР нисколько не жалею — империи должны разваливаться. И я согласен с Рейганом, который назвал Советский Союз империей зла. Когда я впервые выступал в Праге и Варшаве, где еще помнили вторжение советских танков, просил у публики за это прощения — как представитель страны, которую они ненавидят. Объяснял, что теперь это уже другая страна...

И чем вас сейчас привлекают гастроли по этой стране?

В 2000-е годы к управлению Московской филармонией пришел Алексей Алексеевич Шалашов, и мне предложили контракт, где были предусмотрены концерты по России. Пообещали, что профанация закончилась, все будет достойно организовано и оплачено. Я решил попробовать и убедился, что времена действительно изменились к лучшему — на концертах аншлаги, гонорары музыкантов сопоставимы с европейскими, не тот позорный мизер, что платили Советы. И теперь я с удовольствием даю здесь по 10-15 концертов в год. Я русский человек, не эмигрировал, как многие, живу в Москве и считаю, что обязан выступать по родной стране. Не разделяю всякие высокопарные глупости, что нужно нести культуру в массы, — это все ерунда. Те, кому она не нужна, все равно к ней не придут. А те, кто любят музыку, будут ее любить всю жизнь. Когда великий скрипач Исаак Стерн гастролировал по Японии, его спросили, почему он выступает не только в крупнейших городах, но и в мелких. На что Стерн ответил: «А что, разве там люди не живут?» Классическая музыка элитарна, но ее любители есть везде.

Вы упомянули об элитарности искусства, но ведь Шекспир писал не для потомков, а для своих современников, большинство из которых были необразованными. То же самое и с музыкой — разве композиторы прошлого сочиняли ее для избранного круга?

Я согласен, что Шекспир, несмотря на свою феноменальность, универсален, доступный всеобщему пониманию. Кто-то очень точно сказал, что если оказаться на необитаемом острове и прочесть только трагедии Шекспира, этого уже вполне достаточно, чтобы знать о жизни все. Потому что там отражены все главные жизненные и социальные ситуации. Да, бывает и элитарная литература — скажем, «Игра в бисер» Германа Гессе. Но Достоевский, Толстой или Чехов, которые отображали жизнь своего общества, — не думаю, что их произведения можно назвать элитарными. И в этом смысле между музыкой и литературой есть одна существенная разница. Музыка — самое абстрактное искусство.

То есть не все способны ее воспринимать, нужен подготовленный слух?

Дело не в том. Даже живопись не столь абстрактна. И когда абсолютно неподготовленные люди приходят на выставку, картины их могут развлечь просто сами по себе, хотя они ничего в них не понимают. А сложная симфоническая музыка на таких людей порой воздействует отрицательно именно в силу своей абстрактности. Поэтому им сразу хочется переключиться на что-то попроще, на какую-нибудь примитивную попсу.

И все-таки в абстрактности музыки есть и свои плюсы, верно?

Разумеется. Каждый понимает то, что он хочет понять. Вы знаете, что знаменитая Седьмая симфония Шостаковича, которая якобы посвящена нашествию фашизма, войне, на самом деле вовсе не про то? Композитор написал ее еще до войны, она посвящена репрессиям 1937 года. А о войне написана его Восьмая симфония. Но Шостакович признавался, что он был слабым человеком, он не мог противостоять системе и отстаивать свою позицию. И Ойстрах не мог. И Ростропович поначалу тоже был придворным музыкантом. Это позже, уже почувствовав свою силу, он пригласил Солженицына пожить у себя на даче. В связи с чем в завершение нашей беседы расскажу одну байку. Когда Пятигорский приехал из Америки на конкурс им. Чайковского, Ростропович пригласил его на свою шикарную дачу. Но Пятигорский-то был миллионером, советской роскошью его было не удивить: «Слава, ты же первый виолончелист мира — отчего ты так скромно живешь?» Знаете, что ответил Ростропович? «Зато сторож у меня — лауреат Нобелевской премии!» Солженицын был у него оформлен сторожем. Понятно, что Пятигорскому ответить на это было нечего. (Смеется.)

Александр Князев

Виолончелист и органист. Заслуженный артист России.

Родился в Москве в 1961 г. Заниматься музыкой начал с шести лет. В 1979-1986 гг. учился в Московской консерватории им. П. И. Чайковского. В 1991 г. стажировался в Нижегородской консерватории по специальности «орган».

Лауреат многих конкурсов, среди которых Всероссийский конкурс в Вильнюсе (1977, 1-я премия), Международный конкурс им. Г. Кассадо во Флоренции (1979, 1-я премия), Международный конкурс камерной музыки в Трапани, Италия (1987, 1-я премия — в дуэте с Екатериной Воскресенской), Международный конкурс им. П. И. Чайковского в Москве (1990, 2-я премия), Международный конкурс в Претории (UNISA), Южная Африка (1992, 1-я премия).

С 1978 г. ведет активную концертную деятельность в России, Европе, США, Японии, Корее, ЮАР. В репертуаре музыканта практически все сочинения, написанные для виолончели, а также множество органных произведений.

Источник