В свое время мы опубликовали дневник Киры Аллендорф и дневник Марины Аллендорф. Это эксклюзивная публикация, поскольку дневник достался автору этого поста в рукописном варианте. На сей раз публикую дневник Анны Аллендорф, который она начала вести в 1900 году, когда ей было 14 лет.

 Дневники девочки Анны Аллендорф (1886 г.р.), учащейся Нижегородского Мариинского Института благородных девиц. Часть дневников утеряна, некоторые страницы вырваны.

Первые тетради датируются 1900 годом, а заканчиваются примерно 1918.

Сегодня женино рожденье и последний день гулянья, завтра опять в институт. Мне туда и хочется и нет, сама не знаю как. Утром принесли от Кемарского* 2 торта: один миндальный, который заказала мама, а другой в виде калача, вероятно от Карповых. Еще. Пока Женя не встал, мы с Леной пошли гулять; погода, по-моему, сегодня очень хорошая. Мы никого не встретили. К часу пришли Ермоловы и Миша Архангельский и принесли конфект и пресс-папье в виде собаки. Мне сначала было как-то скучно и по очень глупой причине: не с того, не с сего, мне вдруг показалось, что на меня, даже мама, совсем не обращает внимания сегодня. И мне стало грустно, но потом всё это прошло. В сумерки мы сидели все вместе в нашей комнате и болтали. Наконец. Зажгли лампу, но только мы уселись читать, как звонок. Это был Серёжа Карпов**, который днём приехать не мог, потому что они все уехали на дачу. Он привёз из своей оранжереи букет цветов для Жени. После чая он уехал.

Я призналась, что ещё не учила немецкого к понедельнику и зря сказала маме, но мама. Конечно не рассердилась. Я много думала о Шнакенбурге.

*Кемарским принадлежало несколько домов в самом центре Нижнего Новгорода. В1840 году кондитер Кемарский открыл свою кофейню

**Скорее всего, из семьи купцов 2-й гильдии Карповых

28 февраля 1900 г. Понедельник.

Какая тоска, надо идти в институт, а мне страшно не хочется. Я встала в 7 часов, что бы до ухода в институт написать в дневник. За 1 уроком, русским, А. А. сказал, что на вечере стихи будет говорить Коновалова. Я ей немного завидую. У нас в институте небывалое чудо: m-lle Ingorne (?) не пришла по болезни, а она, вот сколько времени я не учусь, никогда не пропускала. За арифметикой у нас сидела начальница. Меня теперь очень радует то, что Л. Б. всё со мной, а не с Н. М., которая вечно с Л. Ш. Мы с Лелькой вели очень интересные разговоры про наши книги и про масленицу. Когда мы, т. е. Надя и Нина Крыловы и я, шли домой, то встретили О. П. Е. За обедом у нас был Серёжа Карпов. После обеда мы пошли с Леной погулять, но никого не встретили. У нас был Бударин.

29 февраля 1900 г. Вторник.

Не особенно счастливый день для меня. За большой переменой Н. М. сказала мне: «Аня, уйди на минутку. Мне надо сказать кое-что Лёле П.». Я хотела остаться, но Лёля П. сказала: «Нет, Аня, уйди». Это меня страшно обидело и я. Не говоря ни слова, убежала в класс. Мне страшно хотелось плакать, но я сдерживалась. Л. П. просила у меня прощения и, вообще. Всеми силами уверяла, что любит меня гораздо больше Наташи М. Таким образом я успокоилась, но меня ждало ещё другое испытание. За историей О. П. спросил меня на один вопрос. Я начала отвечать, но, вероятно, не так, потому что он вызвал С., а мне не сказал ни слова, и мне пришлось сесть. Я села и должна была до крови закусить губу, чтобы не заплакать. Мне было так грустно, так грустно. В 1-й раз я ему не ответила. Я уже не могла слушать, а слёзы против воли текли по щекам. Как только он отвёртывался, я вытирала свои слёзы, но мне всё-таки кажется, что он заметил, что я плакала, и, наверное, считает меня теперь за дуру. Он не спросил меня больше ни на один вопрос, и думал, что я не учила уроки. Мне бы надо было поступить совершенно иначе, ведь я могла ответить на все вопросы, которые он предлагал другим. Я бы должна была всё время поднимать руку, что бы он видел, что я знаю урок, но я этого не могла. Мне казалось, что, как только я заговорю, я заплачу. После урока я скорей убежала с Лелькой подальше, что бы никто не видал, и плакала долго и горько. Лёлька утешала меня, как умела, но я стояла на своём, что он меня ненавидит. Мне было так неприятно всё это, что я хотела пойти к нему (т. е. не на дом, а тут где-нибудь в институте) и сказать ему, что бы он не думал, что я не учила урока, а, что я просто смутилась и не могла ничего сказать. Но мне не пришлось больше увидать его в этот день и, значит, теперь до пятницы он будет обо мне плохого мнения. Да, ничего не поделаешь. Весь день дома я всё думала об этом, и мне было очень грустно. После обеда мы ходили с Леной гулять и встретили много знакомых. Вечером учили уроки.

Март.

1 марта 1900 г. Среда.

Мы сегодня не пошли в институт, что бы идти в церковь. Вернувшись из церкви, мы позавтракали, а потом отправились гулять, но никого не встретили. После обеда мы ещё немного погуляли, а. затем, засели за уроки. Женя пошёл к Шнакенбургу и очень долго не приходил. Меня это очень беспокоило, но, наконец, он пришёл и рассказал, что Шнакенбург играет на кларнете. В 9 ½ часов я легла спать. Погода тёплая. Только очень ветрено. Я много думала о О. П. Е.

2 марта. 1900 г. Четверг.

Встала я сегодня очень рано, ещё не было 7 часов, и принялась писать дневник. Меня сегодня, наверное, спросят из русского и из географии. Я боюсь. Только бы мне хоть мельком увидеть О. П. Е. Мне надо с ним поговорить, но не хватает на это смелости, а то он ещё, пожалуй, меня за дуру сочтёт. Я бы желала, что бы он сам как-нибудь заговорил об этом. Конечно это глупости, с чего он вдруг заговорит со мною? Но, всё-таки, мне этого хочется. Завтра у нас история, я вызубрю назубок, пусть он меня тогда спрашивает. Я буду всё время поднимать руку, что бы он видел, что я хорошо знаю урок.

У нас было русское изложение. Я совершенно не знаю, как я написала, уж очень длинное изложение. За большой переменой Л. П., Н. М. и я бегали, как сумасшедшие и было очень весело. За немецким писали экстемпораль (???). После географии мы пошли домой Н. М., Н. К. и я, а за нами шёл О. П., а мы, вместо того, что бы свернуть, где всегда свёртываем, пошли всё прямо и прямо, куда он шёл.. Я теперь очень раскаиваюсь в своём поступке, потому что он Бог знает, что будет обо мне думать. Эта мысль мучила меня весь день. Вечером мама играла на рояле.

3 марта. 1900 г. Пятница.

Меня не из чего не спрашивали. За историей я всё время сидела. Как на иголках. Мне было совестно посмотреть ему прямо в глаза. Я всё время поднимала руку, что бы он видел, что я хорошо знаю урок. Он меня спросил на один вопрос, и я ему верно ответила. Это придало мне бодрости и, даже, может быть, он меня вовсе не так ненавидит, как я думаю. После истории был немецкий, и меня спрашивали.

После обеда мы с Леной погуляли, а, затем, учили уроки. Я страшно боюсь завтра естественной истории: в среду я не была и не слышала, что там рассказывали. Завтра нам ещё принесут русское изложение, и я тоже написала не особенно хорошо. Вечером мама играла на рояле.

4 марта. 1900 г. Суббота.

Меня спрашивала Н. Ник. Соловьёва из французского. Не знаю уже сколько она мне поставит. Домой пошло нас очень много, и мы шли по каким-то малознакомым улицам. Нам было очень весело. Но Лёлька взяла у меня мой платок, потому, что мне было очень жарко, да и забыла отдать, а я низкая, презренная тварь не сказала моей милой, дорогой маме правду, а сказала, что оставила его в институте. Я весь день себе испортила таким образом. Мне было так неприятно, что я соврала маме, которая думает, что я никогда не вру. Зачем? Зачем?

Вечером была Лиза Т. и мы провели с ней время довольно приятно.

3-я неделя Великого поста.

5 марта 1900 г. Воскресенье.

Я всё беспокоилась о моём платке, потому, что врать мне не хотелось. Мы были в церкви. После обеда мама отправила меня одну к Т. По дороге я зашла к Пискуновым за платком. Я вошла к ним. Живут они очень бедно. Я была в маленькой душной каморке, где стояли две кровати: Лёлина и её сестры. Я, взяв платок, пошла к Т. Там мы поиграли, погуляли, а в 6 ½ ч. Лиза пошла в институт, а мы с мамой домой. Я очень завидовала Лене и Лизе. Они пошли на литературный вечер, а я, которой так хотелось, не пошла. Вечером у нас были Ермоловы. Лена пришла из института и начала рассказывать, что там было. Она, между прочим, что, когда я шла к Т., О. П. меня видели сказал: «Вон, Аллендорф идёт». Не знаю почему, но это очень обрадовало: мне показалось, что он на меня не сердится.

6 марта 1900 г. Понедельник.

Меня спрашивали из русского стихи «Кабинет Евгения Онегина». Больше не из чего не спрашивали. За танцами Н. Михельсон, Л. Шамонина и я учили историю, но ничего не выучили, потому, что все смеялись. После обеда мы с Леной немного погуляли, а потом засели за уроки. Вечер мы провели очень приятно: Женя рассказывал про своих учителей и так смешно. Да, я забыла ещё сказать, что П. Смирнова дала мне маленькую карточку О. П., где он, правда, очень безобразен, но всё-таки я была страшно рада! Женя принёс из Реального карточку Шнакенбурга*. Ах! Как он хорош! Женя сказал мне, что он рассказал Шнакенбургу, что он моя симпатия и, хотя мне было очень неловко, но я всё-таки была рада.

*«…Инженер Александров в компании с начальником нижегородского отделения Казанского округа министерства путей сообщения Шнакенбургом и с шестью, привлеченными к делу, подрядчиками в течение трех лет (1893-1895) "сооружал" для себя и других тысячные капиталы, представляя в казну счета, ведомости, акты освидетельствования и проч. на никогда не существовавшие работы и поставки.

Результат: Александрову - один год крепости; Шнакенбургу - строгий выговор (не приведенный в исполнение за силой манифеста 1896 г.!)»

В.И.Ленин ПСС т.05. ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ