Цитата сообщения AWL-PANTERA
Никита Кирсанов: "Случай Якубовича". Часть 6.
В то время, как Якубович отправил письмо сестре, уже было удовлетворено его ходатайство о перемене места поселения. Он получил предложение от золотопромышленников Малевинского и Базилевского поступить на службу в качестве управляющего Ермаковской резиденцией их компании. Так, летом 1841 г. Якубович оказался в селе Назимово Анциферовской волости Енисейского округа Енисейской губернии. Что побудило Якубовича поступить на службу в золотопромышленную компанию? Может быть, действительно он привлёк к себе недовольное внимание В.Я. Руперта? Может быть, казённая промышленность медлила с осуществлением его проектов и не отдала должное его геологоразведочным изысканиям? Может быть, золотопромышленная компания частная, а не казённая, сулила большую отзывчивость на проекты и деятельность Якубовича и, что не менее важно, предоставляла ему полноту инициативы.
Якубович понимал, на что идёт. Он шёл на полное одиночество. Его товарищи, первый из них В.Л. Давыдов, находились в Красноярске, на далёком расстоянии, далёком и недосягаемом при ограниченной свободе передвижения ссыльнопоселенца. Лишь изредка, по особым надобностям службы, он мог посетить Енисейск, что требовало специального разрешения властей в каждом отдельном случае. Перевешивала перспектива развернуть во всю ширь энергию и дарование. Демон исключительности не оставлял своей жертвы и с новой и новой силой её искушал.
Разочарование пришло сразу, хотя ненадолго. Из письма С.П. Трубецкого к И.И. Пущину узнаём, как золотопромышленник поступил с Якубовичем: "...он прожил до глубокой осени (1841 г.) совершенно один в бревенчатой юрте; не зная будет ли ему печь на зиму. Единственное человеческое лицо, которое было с ним, был пастух, пасший скот золотопромышленников. Денег оставалось всего 5 рублей и даже табаку не было". Больших денег из поселения под Иркутском Якубович, как видим, не привёз. Всё же Трубецкой не располагал достаточными сведениями о первых месяцах пребывания Якубовича в Ермаковской резиденции золотопромышленников (по-видимому, он писал об условиях жизни Якубовича в самом Назимове). О деятельности Якубовича в Ермаковской резиденции, много больше узнаётся из его письма к В.Л. Давыдову от 18 октября 1841 г.:
"Я тебе расскажу вкратце, что было и есть. Приехав с прииска, нашёл я 2-х негодяев приказчиков, 7 человек рабочих и 1 лошадь водовозную; надобно было сено косить, скот гнать в тайгу - и строиться к зиме, также принимать, набивать в мешки хлеб и проч. Сумма в кассе была 900 р.; прошу распоряжаться, как хочешь".
Якубовичу удалось получить долг у некоего Кузнецова 8 тысяч рублей, и он "сена поставил 3259 копен, прогнал скот без всякой траты, выстроил, не имев ни одной плахи, ни тесины, контору, доделал начатый флигель, славную русскую избу на 30 чел., конюшню крепкую с полом и яслями на 100 лошадей, на 8 сажень два амбара, три зимовки для чернорабочих, кузницу с белой баней в одной связи, отхожие места, притон на 100 лошадей, очистил тайги с версту, нажёг угля 65 кор. и вырубил к зиме дров до 100 саженей". Здесь на мгновение Якубович как бы взглянул на себя со стороны: "Ты скажешь: да ты чудо сделал!" Оказывается, нет, золотопромышленникам этого чуда мало, они хотят нанять 600 рабочих.
Якубович составляет смету, необходимую для их содержания, но "никто не хочет и думать, как это сделать", да "и зачем столько рабочих - так вздумалось безотчётно". Якубович задумывается над своим опрометчивым решением: "...я решил удалиться от этого хаосу подобру-поздорову, и бог с ними и с их золотом - не бойся, брат, хлеб найду и без них, я чувствую мои силы - и меня немножко знают добрые люди. Как часто, - признаётся он, - навёртывается слеза раскаяния, что перемудрил... но это наука - и пословица правду говорит: дураков и в церкве биют!" Однако "слеза раскаяния" быстро просохла, а пословицу нетрудно подобрать к любому случаю. Как-то удалось Якубовичу справиться с ситуацией, потребовавшей от него "чуда", на котором настаивали золотопромышленники. 3 сентября 1842 г. он сообщает Давыдову:
"У меня всё кипит под рукой, бъюсь напропалую с препятствиями и неудобствами", но жалуется: "Холод и дожди меня допекают - раны мои тоже сказываются". И признаётся: "Время летит, я старею - силы душевные и телесные слабеют - что же делать, так богу угодно!" Но здесь же, отвечая на письмо Давыдова: "Ты, брат, чудесно описал приезжавшего миллионщика - знаешь ли, что мне жаль, что я не встречусь с ним - меня съедает мой демон деятельности и предприимчивости - голова полна проектов... знаешь ли, что, если бы я ему объяснил, что удалось видеть на приисках, он бы не пожалел сотню тысяч убить, но зато головой отвечаю, что сделал бы открытия жильного золота - а это не россыпям чета - и верно бы понял выгоды переселить крестьян свободных, на своё иждивение и с известными условиями, на некоторые речки не далее 60 вёрст от приисков..."
Далее: "Посмотрел бы ты, посмотрел бы ты, что теперь делается в Назимове; рабочие с большими деньгами, рублей по 900 некоторые выработали - что за пьянство, буйство и проч.; приискатели и их партии выходят из тайги на тощих конях, оборванные, обожжённые - словно сброд разбитой армии - и многие с длинными рожами - проискав 100 т. и ничего не найдя". И среди всего прочего неизменный мотив: "всё, что знаешь о моих родных, пожалуйста напиши - ты мне окажешь большую услугу".
Прошло ещё семь месяцев. Пыл предпринимательской деятельности, начал потихоньку остывать. Якубович, похоже, разобрался в положении, в которое сам поставил себя. Досаден был необдуманный и неудачный почин. Досаден и возмутителен был обман доверия, которое он оказал своим нанимателям. Это отражено в письмах Якубовича, отрывки из которых приведены выше. Жалобами, высказанными в письмах товарищам, Якубович не ограничивался. Сохранилось дело 1842 г., под названием: "Относительно перевода государственного преступника Якубовича из с. Назимова в г. Красноярск". Оно на 16 листах. Дело, как говорится, последствий не имело.
Ошибка Якубовича оказалась непоправимой. И, как мы уже знаем, он со всеми свойственными ему находчивостью, целеустремлённостью, энергией, азартом ответил на очередной вызов судьбы. Очередной вызов стал последним. Письмо Давыдову, датируемое 25 августа 1843 г., содержит уже не сигналы тревоги (они содержались и в предыдущих письмах), но сигнал бедствия. Да, как и прежде, "от дела голова идёт кругом", "сколько работы проделано - какое пространство изрыскано", как и прежде, чувство ответственности за взятые обязательства: "Я взял на себя обязанность важную - поэтому по совести её выполню". Всё так.
Но впервые возникает открыто вопрос: "Какая цель усилиям, право, не под силу?" - и ещё: "У меня нет цели трудиться". Письмо передаёт душевное смятение Якубовича и касается чего-то для него очень важного, болезненно переживаемого, связанного с отношениями к Давыдову и его семье, чего-то такого, что мы объяснить не можем. "Что ты сделал со мной, друг и брат! - так начинается письмо и продолжается словами: "Ты отнял посох у слепца - последнюю нравственную опору отказом - бог тебе судья, я не сержусь, но сердце кровью облилось, прочитав твоё письмо; ты отказал - и я откажусь, и погодя немного буду с повинной головой просить правительство взять меня с Назимова обратно в Разводную".
В чём отказал Давыдов Якубовичу? Содержание письма допускает мысль, что Давыдов ответил отказом на какие-то деловые начинания Якубовича, на его желание принять ещё какие-то предложения золотопромышленников. Но возможны и иные допущения: "Добрый друг, Александра Ивановна! - обращается Якубович к жене Давыдова в приписке к тому же письму. - Что вы со мной сделали, чем я заслужил отказ? Знаете ли, что вы одним словом разрушили лучшие мечты моей жизни - столько времени, с такими усилиями я стремился к моей цели, и, когда начал помаленьку достигать её, вы одним словом всё стёрли; бог видит скорбь, вами мне сделанную, но я не буду на вас сетовать: вы мать - имеете право располагать вашими детьми; но знайте: я не приму предложение Николая Ивановича (золотопромышленник. - Н.К.); и бог с ними, с их золотом. Осрамлю себя, высказав непостоянным, но через некоторое время оставлю все дела - и с бедностью стану горе мыкать без цели и надежды в мире".
К чему бы ни относился отказ, полученный Якубовичем от В.Л. и А.И. Давыдовых, он явился ударом, крушением, как определил сам Якубович, "последней нравственной опоры", лишил его "лучшей мечты", отнял у него "цель". Возможно, Якубович преувеличивал, что не было ему чуждо. Но горе своё переживал таким, каким описал. Встречается и жалоба на болезнь, и признание: "Я отжил своё - мне жизнь давно не раздолье". И неизменная тревога о близких: "Ты видел Козьму Яковлевича, скажи, брат, что он говорит о моих? Не скрой дурных вестей, я привык к этому давно..."
Якубович тем временем продолжал порученное золотопромышленниками дело, но прежним не был. Затравленный самодержавием, допекаемый местными властями, отверженный роднёй, изнурённый трудом, одолеваемый недугами, он и в своём Назимовском загоне был ещё не вполне одинок, он ещё оставался собой, пока жили в нём его "мечта" и "цель". Эти "мечта" и "цель", конечно, ограничивались личным масштабом - они совсем не те "мечта" и "цель", о которых он так сильно, так страстно писал Николаю I из Петропавловской крепости.
Прошлое не было позабыто, ни обесценено, но будущее, во всяком случае в границах жизни декабриста, надежд не сулило. Но и ограниченные личным масштабом "мечта" и "цель" , о которых мы не можем сказать ничего, кроме того, что масштаб их был личный, служили опорной точкой и прошлому в его историческом масштабе.
Теперь Якубович лишился последней точки опоры, чудом поддерживающей его лучшие идеалы, источавшей романтический свет на жесточайшую действительность и его деятельность в ней. Жизнь подошла к самой чёрной странице, не последней, она ещё будет перевёрнута, но самой чёрной.
На Месяцеслове, 14 декабря 1843 г., сбивающимся почерком, Якубович сделал запись: "С. Назимово. Как перед богом, по совести говорю: после 19 лет лишения свободы, что в этот день 1825 г. я был прав по чувству, но совершенно не знал черни и народа русского, который долго, очень долго, должен быть в опеке правительства".
Заметим, между 14 декабря 1843 г. и 1825 г. прошло не 19 лет, а 18. Описка, выдающая душевное состояние Якубовича. Народ он действительно знал плохо, хотя и здесь необходима поправка: солдата он знал хорошо и находил с ним общий язык во время сражений, как и в военные будни. Но сейчас, пьянствующий и буянивший сброд, который находился в его ведении как управляющего Ермаковской золотопромышленной резиденцией, другие, пришлые с волчьими повадками люди, жаждавшие золота, заслонили от него и рядовых кавказского корпуса, и крестьян, полтавских и черниговских, о жизни и быте которых он всё-таки знал и не по рассказам, а по собственным наблюдениям и впечатлениям.
Плохо было Якубовичу в полночь 14 декабря 1843 г., когда так же не вовремя он пытался продумать и оценить испытанное и пережитое; нехорошо человеку быть одному - это с трагической силой подтверждает его запись. Назимовский опыт жизни Якубовича наслоился на прошлое, даже на то недавнее, когда он жил под Иркутском.
Добытчики, невесть откуда появившиеся в Назимово, частью же завербованные для работы на приисках, были, вероятно, народом "отпетым", в самом деле чернью, развращённой и опустившейся. Это они отвечали характеристике, данную им Якубовичем: "разврат, пороки, изуверие, невежество", это для обуздания их и подобным им анархических элементов казалось Якубовичу подходящей "сильная централизация правления", "самодержавие" - народ здесь был не при чём.
А, может быть, изнанкой неправедного гнева Якубовича как раз и было отчаяние в готовности народа решающе воздействовать на ход истории? "Боже, прости меня! В полночь 14 декабря" - этими словами кончается запись. Всё-таки "царь, прости меня" было бы много хуже.
Чёрная страница была перевёрнута Якубовичем уже две недели спустя. В тот же Месяцеслов Якубович вписал и другую - откуда только прибавилась сила духа! - страницу: "Вот и 43-й год кончился, 20-й год ссылки, гонения, бедности, труда наступает. Боже! даруй мне сил выполнить долг человека-гражданина и мою лепту в скарб отечества принесть: не запятнанную, не осквернённую гордостию и самостию, но выраженную любовью и правдой. Я очень болен, мне 59 лет (описка. - Н.К.), раны мои напоминают, что скоро конец, служащий началом".
Итоговая запись. Возвращение к началам, не тем, о которых скорбно писал Якубович, а тем, которым отданы были лучшие надежды, высокие побуждения, молодые силы, возвращение к лепте в "скарб отечества", которую принёс он, "человек-гражданин". И пришедшее, наконец, освобождение от демона исключительности, ибо "лептой в скарб отечества" Якубович считал всё им содеянное за вычетом того, что "пятнало" и "оскверняло" принесённую лепту "гордостию и самостию". Жизнь покидала Якубовича, но дух его светлел.
14 сентября 1844 г. Якубович написал прощальное письмо Давыдовым: "Мне плохо - скоро всему будет конец; водяная меня душит". Он просил "принять кое-какие безделки на память и помочь бедным нашим товарищам из капитала, который я назначил на сей предмет". Он не расставался с памятью о родных: "Уведомьте после моих родных, что я угас". К этому времени относится попытка Якубовича получить лечение в Красноярске.
Сохранилось дело на трёх листах под названием "По представлению Енисейского гражданского губернатора о дозволении государственному преступнику Александру Якубовичу переселиться в Красноярск для лечения болезни". Власти с разрешением на перевод Якубовича в Красноярск не торопились. Последнее из дошедших до нас писем Якубовича обращено к Я.Д. Казимирскому и датировано 17 июня 1845 г.: "Милостивый государь, Яков Дмитриевич! Вот уже год, как я болен, страдания мои невыносимы, но надежда, что мне позволят вылечиться, переменив место моего жительства, подкрепляла меня до сих пор; но я вижу, что решительно отказались довести до сведения государя императора мою просьбу и причину оной, чем осуждают меня на медленную хуже пытки смерть. Я потерял почти рассудок, войдите в моё положение, пусть меня свезут в Красноярскую больницу и там решат достояние ли я проклятого Назимова или погоста Новокрещенска Красноярской церкви. С чувством глубочайшего уважения, честь имею быть вашим, милостивого государя, покорным слугою Александр Якубович". На письме рукой Казимирского пометка: "Ответил 14 июля".
2 сентября 1845 г. Якубович был доставлен в больницу г. Енисейска. На следующий день он скончался. Причина смерти - "грудная водянка". Вероятнее всего, это был рак лёгкого.
5 сентября 1845 г. Якубович был похоронен на Крестовоздвиженском кладбище (другое название Севастьяновское), без напутствия, притчем Троицкой церкви. В метрической книге Богоявленского собора была сделана запись за № 33: "Государственный преступник Александр Якубович, 60 лет (описка. - Н.К.), умер от "водяной", погребён по отношению старшего лекаря Большанкина от 5 сентября на Крестовском кладбище". Могила декабриста не сохранилась.
25 января 1846 г. в Кургане ослепший уже В.К. Кюхельбекер продиктовал стихи "На смерть Якубовича". Якубович и некогда назвавший его "пламенным любовником свободы" Кюхельбекер давно не были дружны. Но на далёкую енисейскую могилу Якубовича Кюхельбекер бросил свои "три горсти земли". Самое значительное, в следующих строфах:
Он был из первых в стае той орлиной,
Которой ведь и я принадлежал...
Тут нас, исторгнутых одной судьбиной
Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал...
Так мудрено ли, что я в своей пустыне
Над Якубовичем рыдаю ныне?
Ты отстрадался, труженик, герой,
Ты вышел наконец на тихий берег,
Где нет упрёков, где тебе покой!
И про тебя не смолкнет бурный Терек,
И станет говорить Бешту седой...
Крестовоздиженская церковь и кладбище в Енисейске, на котором был похоронен А.И. Якубович.
