Ваграм Кеворков

КАЗАКИ ГУЛЯЮТ

повесть

1.

Седым мглистым утром, когда молодые казачки потянулись к реке по воду, сверху - вниз по течению - выплыло что-то огромное и непонятное. А когда разглядели - застыли в ужасе: плыли плоты с виселицами, десятки повешенных на каждом плоту. Опомнившись, бегом к атаману!

Атаман сразу понял: весть им подает Долгорукий - князь, мстит за брата!

Страшной оказалась месть: днем и ночью плыли наводящие ужас плоты, - время от времени! И когда с облегчением думали: не будет больше, - с верховьев появлялись все новые!

Пыль висела над войском густая, ратники кашляли, лошади всхрапывали. Пики нестройным лесом колыхались над конными. Пешие шли сбоку, подале, чтоб не глотать пылюку.

Долгорукий чихал в карете. Но ехать впереди войска опасно. От казаков можно всего ожидать.

Казаки нужны России: они защита от Порты, от Крыма. Россия нужна казакам: помогает свинцом, ядрами, порохом. Но воля? Воля?! Вся Россия - десять миллионов. Казаков - миллион. Миллион беглых крепостных! А земли ничейной на юге немеряно! Есть куда бежать, где селиться! Не раз предлагалось казакам присягнуть на служение Престолу Российскому: "Казак есть человек государев, службу несет государеву!" В ответ: "Казак есть человек вольный!"

Силу свою казаки доказали, взяв в 1637 году - без царского на то повеления - турецкий Азов. В 1641 году султан осадил Азов армией в двести сорок тысяч воинов. За два года осады не вернул Азова.

Азовский "гнойник" грозил обернуться войною с Портой. 30 апреля 1643 года казаки получили царскую грамоту с повелением покинуть Азов. Нехотя подчинились.

Престол пояснил султану, что действия казаков были своевольными и будут наказаны.

Казачье недовольство копилось: не покоряться Москве! Звать к себе крепостных со всей России, давать им землю в надел, - тогда нечем, некем будет воевать с казаками! Тогда казаки с Россией будут на равных!

Петр, захватив трон, начал борьбу с казачеством: все больше крестьян бежит на юг, становится вольниками.

Потому и двинулось войско: пора забрать власть над казачеством. Обложить налогами. Брать в службу царскую, как всех крестьян!

Во главе войска Петр поставил Владимира Долгорукого.

Юрия казаки разбили наголову, а самого умертвили. Пусть же Владимир отмстит за брата, злее воевать будет. Потомки основателя Москвы против казацких смутьянов!

Долгорукий и впрямь долгорук оказался! По Дону и Хопру плывет семь тысяч повешенных! Казаки в ужасе покатились на юг. Там Булавин, там Некраса, там войско казачье!

Булавинское восстание против царя кончилось крахом: тридцать тысяч казаков и крестьян убито.

В 1708 году возле нынешнего Ростова собрались казаки на последний круг. Решали: присягнуть Петру или уйти с Дона? Кондратий Булавин погиб, верховодит Игнатий Некраса. Зовет уйти на Кубань: земли там лучше донских, воды рыбные. За Кубанью - горские племена, платят дань Крыму. Надо подружиться с горцами: у них и у казаков один враг - царь русский. На Кубань Долгорукий не сунется: там придется не только с казаками воевать, но с горцами! А за ними - Крым и могучая Порта.

Режиссер кричит с грузовика в мегафон, объясняет. Казаки-некрасовцы в ярких нарядах, человек триста, толпятся, слушают.

Уже сняты начальные кадры фильма: в открытом окошке казацкого дома мать с грудничком. Сынок - Бабаев Семен - девятьсот девяносто девятый в группе казаков-некрасовцев, переселившихся из Турции в Советский Союз. Родился Семка 21 ноября 1962 года на теплоходе "Грузия", в море, чуть до Новороссийска не дотянул.

"Мадонну казацкую снимаем!" - толковал режиссер оператору.

В 1708 году, на том самом последнем круге, казаки утратили единство: половина покорилась Петру, на Дону осталась; половина ушла с Некрасой.

Ты ж прости, прости нас, Тихий Дон,

Ты ж прости, прости, ты отец и мать,

А тебе, царю-шельме, не за что...

В огромной казацкой книге записано красным: "Не вертаться на землю русскую при царизме!" Книгу эту снимали киношники бережно: книга бесценная, живая история!

Одна из главных записей: "Землей владеет круг". А рядом: "Атаман избирается на один год". "Без труда нет казака". "Ежели поп начнет вмешиваться в дела круга - учить попа плетьми".

К семнадцатому веку на Дону и Днепре образовались республики. Не в пример Англии, без крови и Кромвеля. Крепостные сбежали от барского рабовладения, осели на тучных ничейных землях, создали уклады своего жития - фактически конституции.

Вновь прибывшим беглецам круг давал надел. Два-три года присматривались к новичку: как он обрабатывает землю, что растит на ней. Справный хозяин - круг закреплял за ним землю, разрешал на казачке жениться. Непутевых лишали надела, фактически изгоняли.

Бежав от Петра, некрасовцы достигли Лабы, - реки своенравной, быстрой, - главного притока Кубани. На высоком южном берегу основали станицу. Вручную насыпали огромные глинистые холмы, чтобы стала станица крепостью, чтоб Лаба-кормилица была и заступницей.

Теперь сюда бежали крепостные крестьяне! И постепенно возникла полумиллионная казачья община со своим знаменем и уставом: Войско Кубанское!

Киношники знакомились, беседовали с некрасовцами, и потихоньку шалели: бесценное богатство привалило им - нетронутый временем, "законсервированный" казачий фольклор семнадцатого-восемнадцатого веков. Ведь два столетия казаки жили на острове, в море, не имея никаких связей с Родиной.

В сельской столовой устроили вечер для некрасовцев. Совхоз не поскупился: салаты, закуски, гуляш, вино свое. Казаки с охотой пришли, лестно им такое внимание. "Тута мине "Здрастуй!" говорять, а у Тюрции плевалися на нас, христиан, собаками звали!" - это Василий Порфирьевич Саничев, средних лет бородач, казачий староста.

С поселением здесь некрасовцев незадача вышла. Через девять лет после смерти Сталина решили некрасовцы с турецкого Маньяса вернуться в Россию. На Ставрополье, в Бургун-Маджарах и Левокумке, тысячу домов для них поставили. Об этом прослышали некрасовцы с Дуная, - молокане. И первыми вернулись, заняли новострой. А следом, через месяц, приплыли те, ради кого эти дома и ставили: некрасовцы-христиане с Маньяса. Пришлось уплотнять поселившихся, и стал один дом на две семьи. Пополам и участок - кусок глинистой земли неухоженной.

Местные сбегались смотреть, как некрасовцы в поле работают: отвыкли на Руси так трудиться, - истово, от зари до зари. А на глинистых личных участках некрасовских первым же летом появились абрикосовые деревья, яблони, груши, сливы, виноградные лозы!

Директор совхоза поднял бокал за таких замечательных тружеников! Потом второй тост, третий - и все за них, за некрасовцев! Разгорячились казаки, стали песни играть! Киношники тут же магнитофон включили! Целый вечер записывали этот живой восемнадцатый век!

На другой день вытащили магнитофон с динамиками на зеленый травяной берег Кумы-реки, стали молодухи-некрасовки под фонограмму свои курагоды водить!

Алыми маками, синими васильками, розовыми пионами, полевыми лазориками расцвели луга над Кумой - оделись казачки в самые нарядные рубахи свои!

Ока-я-я-ныя ка-я-блу-я-щок

Отва-я-лился-я на-я ба-щок!

Окаянный каблущок!

Я упала на ба-щок!

Тянется курагод, держатся за руки молодые казачки, сами как вишни цветущие, венки цветочные на головах, ленты яркие в косах, сарафаны вышитые разноцветные, на ногах чарыки турецкие с бисерными узорами!

А да не вида-а-ла-я ка-а-як упала-я,

Огля-я-нулы-я-ся-я ля-жу,

Оглянулыся - ляжу

Я на правым на баку!

Царица Елизавета Петровна в отличие от своего отца - неуемного воина - решила с казаками поладить. Послала сватов к Некрасе: женись на царице русской! Игнатий, знавший европейские языки, человек образованный, хитрость понял: не мытьем, так катаньем. Послов царских принял с почетом, почетно и отказал: не пристало соколу с могучей орлицей водиться, орлица высоко летает, куда уж тут соколу!

Пришлось Елизавете вспоминать науку отцову! Перешли Кубань войска русские, стали медленно теснить казаков. Горцев не трогали, объясняли им: казаков изведут и уйдут. Горцам это на руку: казачья станица - растение, которое впивается в землю корнями и охватывает все поле!

А у трона царского тайный резон: казаков не карать, станицы занимать миром, без боя. И укрепляться там! Казаки задумались: куда опять бежать, дома, землю бросать - зачем?

Немногие вместе с Некрасой ушли на Куму, на Терек. Так и распространялось казачество.

Екатерина Великая по своему обошлась с казаками. Донцы царю присягнули, пора Запорожской Сечью заняться! Посулила сечевикам кубанские земли - они плодородней днепровских! Переселила часть запорожцев: и сечь ослабила, и донцов на Кубани разбавила!

И присягнуло на верность русской короне Войско Кубанское!

А против Некрасы Екатерина Суворова двинула! Оттого-то и встречаются на Ставрополье станицы Суворовки.

Погиб Некраса в бою! Оставшиеся в живых непокоренные сторонники его на плотах спустились вниз по Кубани, вышли в Черное море. Там связали новые плоты, на веслах и под парусами пустились в обход Крыма к устью Дуная - этот путь указал им перед смертью Некраса! Приставали к крымскому берегу, запасались пресной водой из речек - и далее! С плотов рыбу ловили.

Казакам повезло: во все их плавание море было спокойно.

Добрались до Дуная. И - ужас! Ненавистный Суворов здесь!

Угодили некрасовцы в самое пекло русско-турецкой войны!

Могучий орел Российский расправлял державные крылья!

Пора бы некрасовцам присягнуть русскому трону (как сделали и донцы, и кубанцы, и кумцы, и терцы, и казаки яицкие - все от одного корня казацкого), служить России верой и правдой, - нет, бежать от Суворова, вперед за призрачной вольницей!

И опять казаки разбрелись, раскололись: одни ушли вверх по Дунаю, в Австрию, осели там, приняли молоканство. Другие подались в Турцию, на черноморский остров Маньяс (по своему стали звать его - Майнос).

 

2.

А на Кавказе между Азовским морем и Каспием строились военные укрепления - в линию. Служба здесь тревожная и опасная. Горцы противятся русским. Солдаты регулярной армии проклинают "трехпогибельный Кавказ" - "Сибирь теплую"! Опора линии - казачьи станицы: Некрасовки, Суворовки, Елизаветинские, Гребенские, Незлобные...

С Хопра, Дона, Волги шли на Кавказ по велению царскому казацкие сотни: строить станицы новые. Шли с пушками, обозами, семьями, скарбом, гуртами скота - двигались по равнине к предгорью.

Горы впереди грозили непролазными чащами, страшными зубцами утесов, - настороженно молчали. У мертвых саклей в брошенных опустошенных ногайских, черкесских аулах вянули от жары кисти белых акаций, сохли без полива яблони, абрикосы и виноградники. Здесь прошла регулярная армия.

У казаков задача задружить, закуначить с горцами, чтобы стали аулы мирными, чтоб не приходилось зорить их.

Казачья сотня донцов стала перед горами: на высоком берегу чистой, бурливой реки; расседлали коней, сварили кулеш, в накатившей мгле выставили дозоры, и уснули на теплой земле. Утром проснулись - горы и окрестные холмы заволокло пеленой, а в кольце тумана - над рекою и лесом - огромное голубое окно. В нем высоко ходят орлы. От реки, от могучих дубов, кленов и осокорей на берегу тянет холодом.

Из крепости Святого Георгия, верстах в сорока отсюда, стали завозить на волах камень; здесь же, на берегу, копали глину. Понизу береговых откосов вырыли ров, на верху насыпали вал. Поставили крепкую дубовую ограду с надежными воротами. Повыше вала укрепились каменной кладкой, там, на выложенной площадке, пушки. Их жерла зорко глядят на дорогу, ведущую в Кабарду, Осетию, Грузию, Дагестан, Персидское, Турецкое царства и еще Бог весть какие земли, казакам не ведомые.

А на Маньясе...

Быстро падали черные южные ночи, зажигались мохнатые яркие звезды. Ласково шелестело море.

Маньяс казакам понравился: дни сплошь погожие, вода родниковая вкусная, и леса есть. А главное - рыба! В прозрачной соленой воде ходит стаями - крупная, жирная, непуганая! Казаки - потомственные рыбари - прошли сетью как бреднем. Полнехонько взяли! На берегу костры, над ними котлы, в котлах рыба! Вкусная! Куда речной!

А простор! Со всех сторон море! Никто их здесь не достанет! Нет врагов! Одна воля! И молились казаки, и поминали Некрасу: прав был!

День занимался яркий, как сверкач драгоценный. Солнце взошло из-за леса, отразилось в широком разливе реки, как в огромном медно-красном тазу.

Пикеты на валу только что поменялись. Кругом тихо. Звучно хрупали сочную траву кони.

Братья Кондрат и Игнатий ставили себе хату. Месили глину, добавляли в нее резаный тростник, формовали крупные кирпичи, сушили их. Высохнут - положат стеною. На деревянных растяжках воловьи пузыри для окна. Так строят кунаки-горцы.

Кондрат - рослый, плечистый, сильный. Игнат - пониже, часто садится передохнуть. Оба чубастые, светлые, сероглазые.

К ним подошел встревоженный сотенный: "Кондрат! Атаман кличет!" - "Чего?" - "Крымцы набег готовят! Орда придет!" - "Откель ведомо?" - "Верховой прибег!"

Кондрат, помянув черного, вылез из глины, пошел к колодцу. "Мойся и приходи!"

Атаман - лицо в красных пятнах - сидел за столом с незнакомым казаком. "Из крепости!" - сообразил Кондрат. "Вот! - атаман кивнул на гостя. - Весть пришла! Верный кунак шепнул!" И жене: "Мария, подай чего-нибудь!"

К станичным воротам подъехали две упряжки. Кони, тяжело поводя боками, втащили на косогор пушки. "Гей, казаки, открывай затворы, Петровны идут!" Подмога из крепости.

Кондрат встретил гостей, отвел на станичный двор; распряг коней, напоил, привязал к Петровнам, бросил сена.

На другой день братья вместе с гостями вкатывали орудия на каменную стенку, выкладывали защиту для них - бойницы. Около крутились мальчишки, глазели; шушукались молодайки.

Вечером кликнули гостей к атаману, налили вина. Атаман приветствовал наставительно: "Вино есть млеко старцем, а в юности огнь подаяяй!" - "Вот и мы вам огня!" - ответствовал гость Ляксандра. "Спаси, Христос! Кто с огнем, у того сила!"

Беседою выяснилось: лазутчики, пойманные у крепости Святого Георгия, показывают набег на Тихую. "А мы-то причем? - радостно удивился синеглазый атаман. - Тихая вон где!" - "В Тихой солдат полно, туда не пойдут, брешут! Сюда пойдут! У тебя ведь казаков и полсотни не будет?" - "Меньше! - чуть слукавил атаман. - К вам же в крепость забрали!" - "То-то!" - "Вернули бы!" - "У нас у самих пятьдесят казаков, целая сотня на смотр ушла, в Сам Питербурх!" - важно поднял указательный палец Ляксандра.

А на Маньясе... Мало-помалу привыкли некрасовцы к островной жизни. Ловили рыбу. Рубили лес, превращали деревья в бревна. Ставили избы. Жили в землянках (часть плотов разобрали, в накаты пошла). Воду морскую подолгу во рту держали, чтоб не хворать зубами. Единственным плугом землю вспахали, пшеницу посеяли (не все припасы с Дуная съели - о семенах не забыли). Но, как не крути, на острове того нет, сего нет. Пришлось на плотах к турецкому берегу плыть, менять там сверкачи драгоценные, с церковных книг снятые, на муку, масло, соль, семена. Повезло: попали на христиан, армян да греков. Те отнеслись участливо, толмачи их сразу предупредили: к туркам не ходите, все отберут, а самих изобьют. Старайтесь на глаза им не попадаться: со своими бородами и волосьями светлыми вы - люди приметные, чужаки!

Почуяли опасность некрасовцы. Поняли: не так-то просто им будет жить на острове.

На прощание греки - тоже рыбаки - уступили им за сверкачи свой карбас. Посмотрели на плоты, покачали головами, поговорили по-своему, и пожалели их - уступили!

Приободрились казаки, приподнялись духом: теперь у них карбас есть, можно в море ходить за рыбой!

Простились сердечно. "Засем суда? Руси луси!" - улыбнулся толмач напоследок.

Стемнело. В хатах затеплились огоньки. Блеял скот. Звонко перекликались казачки. Тянуло дымком.

"Вдруг и вправду нагрянут! - ломал мозги атаман. - Запылают хаты, полетит орда зорить-убивать, баб насилить! Пронеси, Господи!" В спаленке шопотом молилась Мария: "На тя, Господи, уповахом!" - "Аминь!" - вздохнул атаман.

На рассвете кликнул Кондрата с Игнатом, еще четверых: "Скачите по соседним станицам, зовите подмогу!"

Через день в низком тумане, растекшемся вдоль реки, дозорные увидали двух всадников, - те бешено, через кусты и брод, гнали к воротам. "Наши!" - признали.

Пока открывали ворота, Кондрат с Игнатом подскакали к ограде. Кондрат страшен: лицо в крови, рубаха в крови, левая рука висит плетью. У Игната через все лицо багровый рубец, рубаха изодрана.

Влетели в ворота. "Тревога!"- крикнул Кондрат. Конь под ним захрапел и упал. Кондрат едва успел соскочить. Казаки загомонили, окружили братьев. "К атаману! На колокольню! Бегом!" - горячечно выкрикивал Кондрат. Игнат дикими глазами смотрел на дозорных: "Беда! Орда! Едва ушли! Воды дайте!"

С колоколенки загудел набат.

Люди бежали к площади. Казачки, подростки, редко - вооруженный казак. Перед церковкой волновалась толпа. Тревожно бил колокол, медный голос его накрыл всю станицу.

На церковное крыльцо взошел атаман. С ним казаки. Атаман поднял руку. Набат стих.

"Cтаничники! Идет на нас орда!" Толпа зашумела, испуганно вскричали казачки. "Будем же биться! Берите ружья, пистоли, шашки! Косами и серпами рубите нехристей! Колите вилами! Ступайте, готовьтесь к бою!"

Женщины заголосили и побежали по хатам. Атаман с казаками начали выкатывать на улицу повозки - преграда на случай прорыва вражеской конницы. Детей и дряхлых стариков укрывали в погребах и землянках. Пушкарям раздавали свинец и порох.

Все понимали: не сдержит натиск станица - гибель казакам, поругание и плен казачкам.

За годы жизни на Кавказе мелкие нападения горцев стали для станичников делом обычным. Горцы налетали, бились с линейцами, захватывали пленных, теряли своих, уходили.

Но сейчас на станицу, где женщины, дети, старики и пять десятков строевых казаков, шел, по слухам, отряд в две тысячи.

А на Майнос завезли живность. Последние камешки содрали с церковных книг казаки, зато теперь и куры, и гуси, и индейки! И овцы блеют! И коровы мычат! Сразу родным повеяло!

Чтоб чаканы не стравить скоту раньше времени, овец, ягнят, телят и коровок пасут, пока хоть какая-то трава есть.

Разбрелись казаки по острову, разбежались их дома далеко друг от друга. Стада единого нету, каждый пастушка нанимает, а то сам пасет. Старается подальше от моря. Там опасно: подмытый волнами край рушится целыми глыбами.

Как на грех, два резвых теленка, взбрыкивая, понеслись прямо к берегу. Передний, заворачивая у кромки обрыва, уперся, было, копытцами, да так и поехал в пенистые буруны вместе с кустами, землей и камнями. Пастушок завопил перепуганно. Сбежались казачки, глянули: теленок барахтается в волнах. Его то подносит к самому берегу, то уносит обратно.

"Ах ты, галмес! - вскрикнула дородная тетка Матрена, и схватила пастушка за вихры. - Куда глядел? Сказывали тебе: телят на притыке паси!" - "Чей телок?" - спросила девка Феклуша. "Ще-пе-ле-евых!" - плача протянул пастушонок. Матрена стукнула его по затылку: "Бабай! А ну, плыви за ним!" - "Бою-усь!" заревел мальчишка. "Приведи челн! - велела Матрена. - Выручим телка, бабы! Пропадет - Щепелеевым горе, и так есть нечего!" - "Страшно, Матрена! - всполошилась молодайка Настена. - Чать, погибельно!" - "Казаки в море, так что не боись, Настена, окромя нас некому! Айда!" Спустились тропкой с крутого берега. Пастушок подтащил на бечеве челн, столкнул в воду. Матрена, Феклуша и Настя с трудом влезли в челн. Матрена села на весла.

Дозорные смотрели на юг.

В степи волнами ходило марево. Вдали призрачно проступили очертания снежных вершин.

Все население станицы высыпало на вал. Казачки, на случай гибели, разряжены в белые рубахи и яркие сарафаны.

Орда не показывалась. Атаман отослал часть женщин домой, оставшимся приказал греть на кострах смолу, кипятить воду. Детям велел щипать корпию. Подростков отправил собирать и укладывать в большие кучи снаружи за валом хворост, чтоб зажечь большие костры, если неприятель подойдет ночью.

Солнце ушло за горы. Над степью разлился пышный пунцовый закат. Похолодало. Яснее слышался шум реки.

На ночь расположились вдоль вала у костерков. Варили смолу, готовили пищу. Старухи приносили младенцев, молодайки тут же у пляшущих языков огня, кормили их грудью. Шептались, пересмеивались молодые ребята и девки.

На верху укрепленного обрыва, где стояли станичные пушки и две Петровны, расхаживал атаман, поглядывал вниз, задумчиво почесывал бороду. Прислонив голову к массивному стволу орудия, Игнат смотрел в темную степь. Край неба багровел, в ночной степи появились красные жгуты. "Степь горит!" - испуганно воскликнул Игнат. Атаман остановился, прищурился: "До Сторожевой - сорок верст, до Предгорной - того меньше! Могла бы уж подойти подмога!"

Прикрывая платком маленький слюдяной фонарь, к атаману подошла жена, Мария. За ней Кондрат: "Тихо, атаман?" - "Пока тихо!" - "Прикажи, атаман, Дашке домой идти, - заговорила Мария. - Ей рожать впору, а она сюда явилась: дома, мол, боязно, здесь рожать буду!" Атаман досадливо поморщился: "Ты, Мария, сама ей вели!" - "Не слухает!" "Мальца родит, пойду в крестные! - оживился Кондрат. - Имя свое дам!" Мария усмехнулась: "Не попал, казак, завтра день святых апостолов Варфоломея да Варнавы, так батюшка сказывал!" - "Ну Варфоломея, так Варфоломея!" - согласился Кондрат. "Ты, никак, до попа ходила?" - спросил атаман. - "Поп сам пришел!" - "Где он?" - "Собрал девок, ребят, чего-то бает им!" - "Пойду к нему!"

Мария стала у края площадки, глядела на багровое от пожарища небо: "А ведь это у Ахметки горит!" За рекой высоко взлетел столб пламени. Дрожащий отсвет заплясал на стволах орудий, озарил площадку. Кондрат привстал: "Гха! Точно у Ахмета! Выручил он нас с тобою, Игнат, не то быть бы нам на аркане!" Пояснил Марии: "Аульцы тайной тропой от орды уходили, и нам помогли выйти к броду! Ахмет вывел!" - "Ахметка кунак верный! Отец его сказывал: еще прадед ихний ходил с князьями к царю Ивану, просить защиты от хана крымского... Эх, горит аул!" - "Скоро у нас начнется!" - веско сказал Кондрат. "За атаманом сходить?" - вскочил Игнат. "Ни к чему! - ответила Мария. - Ты, Кондратушка, сам по валу пройдись, погляди, если кто из баб пужается, подбодри!.. Атамана, видать, поп заговорил!"

Батюшка сидел у костра, окруженный парнями и девками. Был в белой предсмертной рубахе и шароварах, заправленных в сапоги. Грива заплетена в косу. "Не зря говорят, поп и в рогоже заметен!" - подумал атаман, выходя на свет костра. Увидев за поясом у попа рукоять пистоля, попросил: "Батюшка, отойдем на час!" Поп шагнул к нему, вместе отошли в сторону. "Ты чего, воевать пришел?" - "Может, и повоюю! - похлопал поп о пистоль. - Начнется - и мне труд найдется!" - "С первыми выстрелами домой! - зашумел атаман. - Убьют тебя, кто будет крестить-отпевать? Не уйдешь, связать прикажу!" - "Не посмеешь, - усмехнулся поп, - на мне сан!" - "Без рясы, чать, можно и тебя скрутить!" - "Отобьюсь!" - поп ручищей своей так хлопнул по плечу атамана, что тот присел.

"Ушел батюшка?" - спросила Мария, когда атаман вернулся к бойницам. "Уйдешь его, долгогривого! Да он и тут не без проку будет, лишь бы на рожон не полез!" - атаман потирал плечо.

Вернулся Кондрат. "Ну, как бабоньки?" - "Шутят!.. Слышите? - вдруг навострился Кондрат. - Река!" Ровный, монотонный шум воды сменился яростным низким гулом. Река рычала, как потревоженная медведица. Поняли казаки: брод запружен конницей. "Идут!" - прошептал атаман и вскричал в темноту: "Костры!!!" Подростки, с вечера дежурившие у костров, зажгли хворост. Между рекой и станицей заплясали языки пламени. Казаки увидели конские морды, полосатые халаты, бурки, папахи: вот она, орда!

Высокий огонь костров привел в замешательство первые ряды. Послышались гортанные крики. Со стенки грянули залпы, затрещали выстрелы.

Прыгая от пушки к пушке Ляксандра наводил орудие, кричал: "Пли!" Игнат подносил к затравке тлеющий фитиль, пушка, рявкнув, откатывалась назад, ядро или картечь врезались в массу всадников.

У реки замелькали вспышки ружейных выстрелов, из темноты полетели пули, высоко, по-осиному, запели стрелы.

Внизу перед рвом послышался близкий вой, топот, крики - атака!

Весь день станичники ждали этой минуты! Схватились на валу! В руках казачек вспыхнули факелы. Казаки стреляли из пистолей, рубились шашками, казачки рубились серпами, косами, кололи вилами, - гибли.

С тяжелым палашом в руках Кондрат кидался навстречу врагу: палаш сверкал в свете факелов, опускался на головы, руки, плечи. Не один смельчак, появившийся на валу, рассеченный надвое, скатывался в ров.

Казачки таскали от костров черпаки со смолой, кипятком, - лили вниз, сбивали лезущих на вал длинными пиками.

На гребень крутого вала взобрался высокий горец с шашкой. За ним лезли гикающие, орущие, в чалмах и папахах. Сюда подоспели пушкари - с начала рукопашной пушки молчали.

Молотя банником, как цепом, врезался в гущу врагов Игнат. За ним спешил юркий Ляксандра с пистолями в обеих руках. Подбежавший сотенный и казаки заработали шашками, пиками.

Атаман рубился с высоким горцем, тот отражал все удары, потом ловко выбил из рук атамана шашку. Атаман схватился за пояс - пистоля не было. Горец замахнулся для удара и с воем выронил клинок: Мария ткнула ему в носастую рожу горящим факелом. Подоспевший казак прыгнул на высокого, схватил за горло, повалил, ударил рукояткой пистоля по голове, и тут же сам был убит выстрелом в спину. Горцу скрутили руки, оттащили в тыл.

Ночь заканчивалась, серый предрассветный сумрак обнаружил усеянный полосатыми трупами вал, враги откатились, вслед им ударили ожившие пушки.

Кондрат, при виде массы трупов, почувствовал тошноту, разорвал ворот, сбросил пропахшую кислым запахом крови рубаху.

Атаман бережно прислонил к стене бледного Игната, одной рукой обнял, другой поднес ко рту его сделанную из тыквы флягу с вином: "Выпей, сынок, все пройдет!" - "Ранен?" - тревожно спросил Кондрат. - "Со страху у него... бился, как лев, а теперь испужался! Спервоначалу бывает... Выпей, сынок!"

Атаман послал сотенного узнать, велики ли потери, взял пистоли, кинжал, приказал привести захваченного в плен высокого горца. Тот ненавидяще смотрел одним глазом (другой заплыл), дергал обожженной рожей.

Атаман коротко спросил по-татарски. Горец молчал. Атаман повысил голос. Пленный заговорил, обнажая желтые от кальяна зубы.

Чем дольше говорил он, тем яростнее булькали гортанные звуки, страшнее становилось лицо.

"Врешь, пес!" - тихо сказал атаман.

Пленный, задыхаясь, начал угрожающе выкрикивать. Атаман побледнел и выстрелил.

На площадку собирались казаки, глаголили; когда высказались все, заговорил атаман: "Татар под станицей тысяча, да кабардинских князей и узденей двести... Крымчаки разбоем живут. И князья кабардинские с ними храбры стали! - Атаман пнул ногой тело убитого горца. - Он, собака, сказал: "С казаков сдерем кожу, молодых женщин возьмем в наложницы, старухам вспорем животы и зашьем туда младенцев!.."

Напряженную тишину вдруг разорвал крик такой силы, что казаки и атаман вздрогнули. Это заголосила над телом убитого сына казачка.

"Ребят наших, - продолжал атаман, - что побегли просить подмоги, татары схватили, замучили". Атаман, за ним казаки, склонили головы. Помолчав, атаман вздохнул: "Надеяться нам не на кого. Быть всем на местах. Ступайте. Бабы пусть принесут нам поесть".

На площадке остались пушкари, Игнат и атаман. Труп князя сбросили с обрыва. Во рву, на откосах вала, на лугу за рекой лежало немало убитых в ночном бою крымчаков, горцев. Игнат, сидя на стволе пушки, начал, было, считать их, но после двухсот бросил.

А на Майносе валы неслись бешено, мощно накатывали на берег, с огромной силой били в него, вздымались могучей стеной.

Казаки измучились: ушли за рыбой - волны малые были, а сейчас никак не могут пристать.

Когда, наконец, пристали, послали за женами и детьми - помочь улов выгрузить, в дома отнести, - не дождались подмоги. Пришлось тяжеленные карбасы с рыбой на берег вытаскивать, чтоб волны их не стащили в море.

Подошли к домам - сараи порушены, сожжены! В дома вошли - по самые по глаза наелись: истерзанные жены, девки ревут, вой да стон, да позор, да горе! Пока в море были, турки на остров высадились! Грабили, убивали, насиловали!

Избитая, опозоренная Феклуша рыдала: "Матрена двоих аскеров серпом зарубила! Ага ее застрелил! Настену с собой увезли!"

Хватились казаки ружей - нет ружей! И ружья, и кинжалы кавказские - все аскеры с собой унесли! В церкви все вверх дном - золото, сверкачи искали!

Кинулись казаки к турецкому берегу плыть, начальству турецкому жалиться - нельзя в море, волны погибельные!

С мукою в сердце, среди воя и слез, ждали, когда стихнет буря.

Поплыли к берегу! Сперва к знакомцам - грекам: толмача одолжить. Сразу им все рассказали. Те давай руками махать на них: у турок печальные дни сейчас, оплакивают пророка, ходят по пояс голые, цепями бьют себя, волосы рвут, - злые, как псы, - никак нельзя сейчас к туркам!

Тогда казаки стали просить: камней-сверкачей у них нет более, а надо оружие! Помогите! Нашлось пять кинжалов.

Наточили некрасовцы кинжалы, серпы да косы, укрепили вилы. С турецкой стороны на берегу чаканы поставили. Рядом держали малый огонь: чуть что - дозорный сразу подожжет сено!

И чаканы запылали!

Скорей баб-девок-детишек в землянки, сверху чаканы ставить!

Аскеры дома обошли - нету баб! Стали ворошить сено! Тогда разом кинулись казаки, перебили аскеров, перерезали глотки им!

А дальше что? Трупы в землю закапывать? Нельзя: хватятся пропавших, станут искать - весь остров обыщут, всю землю разроют, все чаканы разметут.

Погрузили аскеров в карбас, привязали им камни к ногам, отплыли далеко в море, кинули за борт! Аллах с ними!

Алела заря. Тянулись за рекою дымы костров, смешивались с туманом, заволакивали лес; туман постепенно редел. Проступили белые палатки и шатер за лесом, на невысоком курганчике.

На земле лежала прохлада, наполненная мерным шумом реки. От станичных укреплений доносились негромкие разговоры, сдержанные стоны раненых, глухие причитания женщин. Казалось, станица тревожно вздыхает, как сильно истомленный, охваченный сном человек. Но станица не спала. Пушкари сверху разглядывали, оценивали линию обороны. По валу похаживали часовые. У костров женщины снимали с огня котлы с варевом, резали хлеб. От вала вглубь станицы тянулись повозки с тяжелоранеными и убитыми.

Атамана окликнули: казачки принесли вареную баранину, водку, лепешки. Атаман, отгоняя сон, помотал головой, встал. Женщины, всхлипывая, рассказывали, кто убит, кто ранен; что поп не ушел с вала, лихо бился! А сейчас помогает раненым... Дашка разрешилась - мальчишка!.. Атаман покосился на Игната: мол, слышишь, брат твой обещал крестным быть!

Игнат, сидя бочком на стволе пушки, жевал и глядел на реку. Потом перестал жевать, прищурил глаз и наклонился вперед, будто прицеливался. "Атаман, подойди!" - тихо позвал он.

Из-за дальних курганов выкатывалось солнце. В пойме реки, на верхушках дубов и осокорей заиграли красноватые блики. За лесом, на курганчике, поверх шатра, загорелся кровавым глазом значок.

У реки часто показывались кучками и в одиночку всадники. Перед шатром двигались фигурки конных и пеших. Среди них появилось трое в белых одеждах, скрылись в лесу. Вылетели из чащи и низко закружились над лесом чем-то встревоженные птицы. Под ними вдруг шевельнулась, плавно поплыла в сторону розовая вершина дуба. Цепляясь ветвями за соседние деревья, дуб рухнул. Птицы испуганно взмыли.

Игнат протянул руку к лесу: "Смотри, атаман!"

Закачался и повалился второй дуб. "Разумеешь, зачем они дубы валят?" - "Разумею: кряжами ворота крушить!"

Помолчали. Смотрели на птиц, поднимающихся все выше в ясное небо. Атаман задумчиво произнес: "Надо бы..." И ушел с вала.

К воротам, что смотрели на реку, подвезли со стены две Петровны, с десяток бочек пороху. Орудия установили саженях в пятнадцати до ворот, на дороге, сбегавшей по откосу к реке. Между пушками, от колеса до колеса, оставили проход шириной в сажень. Бочки с порохом положили набок, одну за другой, рядом с пушками; закрепили колышками.

Зарядили орудия картечью. Навели жерла на ворота.

Оставив у бочек Ляксандру, атаман вернулся на площадку к валу. Три пушки у бойницы зарядили ядрами.

Старый пушкарь прицелился: "Господи, благослови, царица небесная!" Поднес фитиль. Из ствола вылетел язык пламени, над поймой загремело эхо.

В нескольких шагах от шатра взлетело облако пыли. Пестрый муравейник бросился врассыпную.

Старик выругался, кинулся к соседней пушке, быстро навел, и поднес фитиль. Орудие рявкнуло, на курганчике взвилось и опало в пыли белое полотнище. Пушкарь прищурился, дернул себя за ус. "Попал, попал!" - закричал Игнат.

"Други! - остановил его атаман. - Сейчас они всей ордой пойдут на приступ. Страшно будет. Но зря не палите. Не раньше, чем они выбегут из лесу. И тут уж - наверняка! С Богом, ребята!" Молча перекрестил их двуперстием, тяжко вздохнул, пошел с площадки.

В станицу начали залетать пули. Одна из них, прогудев шмелем, жахнулась в стену прямо над спящим Кондратом. Проснувшись от звука пули, Кондрат сперва ничего не понял, а потом, увидав комочек свинца, влипший в саманную стенку, стал его выковыривать. Комок был еще теплый.

От реки донеслись крики, частый треск выстрелов. "Матушка!" Но мать уж сама проснулась, пробовала большим пальцем косу - остра ли? Вышла, отворив скрипучую дверь сарая. Тяжело ступая по пылюке босыми ногами, пошла к валу. Кондрат за нею.

Толпы неприятеля высыпали на освещенный солнцем луг. К валу понеслись пули и тучи стрел. Враги разом кинулись к укреплениям у ворот. Станичники дрались на смерть: пистоли, серпы, косы, приклады, пики, шашки, горячая смола, кипяток - все пошло в ход.

В разгар боя из леса на луг выскочил второй отряд и устремился к воротам. Среди атакующих быстро двигались огромные "сороконожки": это пешие крымчаки на руках тащили бревна - разбить ворота. По этим атакующим непрерывно палили из ружей и пушек. "Сороконожки" замедляли бег, и тогда всадники, крутившиеся рядом, хлестали ногайками по головам и плечам облепивших бревно.

Расстояние между воротами и нападающими быстро уменьшалось, осталось каких-то полсотни сажен.

Неожиданно ворота распахнулись. Ляксандра, стоя у Петровен, видел через распахнутые по его сигналу ворота: злыдни в сорока саженях.

Ляксандра уже мог разглядеть лица нападающих - злобные, яростные. Осталось тридцать сажен!

Двумя огненными хлыстами картечь врубилась в самую гущу штурмующих. Одна "сороконожка" покатилась по косогору, вторая остановилась. Ляксандра прыгнул к бочкам: "Эх, ма!"

Станичники, оборонявшие ворота, услышали среди грохота пушек, треска ружейных выстрелов, воплей, - вроде бы, кто-то поет!

Ляксандра пел во всю силу легких:

"В тихи ночи казаки, казаки гуляют!.."

Выдергивал колышки, вбитые между бочками, вкладывал в донные дыры куски тлеющего фитиля, толкал бочки ногой!

"И про службу, про свою песни распевают!"

Темные снаряды, один за другим, стремительно выкатывались из ворот, подпрыгивали, сбивали атакующих, обрушивались на головы и - взрыв! Взрыв! Вокруг разметанные, разорванные тела!.. В рядах злодеев смятение!

"Лучше в поле умирать, дома не годится!

Если в хате умирать, лучше б не родиться!"

Взрыв! Пешие бросают стволы дубовые, бегут от смертельных бочек! Одна бочка не взорвалась, и три десятка всадников проскочили в ворота!

"Нам не в первый раз рубать подлую ордюку!"

Всадники рванулись к Ляксандре! Он, увидев это, вскочил на бочку и, размахивая фитилем, закричал: "Казаки..." В ту же секунду правый бок прожгла острая боль, из горла вырвался хрип: "гуляют!" Пронзенный стрелой, Ляксандра упал. Передний всадник уже замахнулся шашкой, но Ляксандра, теряя сознание, последним движением все же сунул в бочку горящий фитиль! - Пушки, всадники, сам Ляксандра, бочки - все взлетело, исчезло в буром облаке взрыва!

Станичники бросились к воротам, закрыли их на затвор! Уцелевшие всадники заметались под перекрестным огнем пистолей и ружей...

Когда - вслед за несколькими взрывами на косогоре - раздался ужасающий грохот и огромные клубы черного дыма взмыли за воротами, в самой станице, на флангах наступила отчаянная минута! "Орда ворвалась!" И сами себе не поверили, увидев, что ордынцы разрозненными стайками бегут от ворот к реке, а вслед им с вала гремят-режут картечью пушки!

Растерянные, обессиленные станичники, не понимая, что же произошло, смотрели, как откатывается, уходит орда - за реку, в степь!

"Бегут!" - выдохнул атаман, и опустился на землю.

Поздно запылали сигнальные чаканы, - проспали дозорные: ага с аскерами уже высаживался на Майнос.

Еле успели казачек с детишками свести в землянки, а чаканы сверху уже не сметать!

Казаков на острове с гулькин нос, почти все ушли в море за рыбой.

Ага обходил дом за домом. Толмач спрашивал: где аскеры, которые были на острове неделю назад? Казаки пожимали плечами: не было здесь таких! Ага впивался черными жгучими глазами в лица неверных. Казаки смотрели невозмутимо.

Тогда аскеры пошли в землянки, стали выгонять оттуда баб с детишками. Бабы заголосили: "Не знаем мы ничего, никого не видели!"

Ага узнал Феклушу: "Не скажешь правды - заберем тебя!" В ужасе Феклуша ревмя ревет, кричит: "Не знаю, не видела!" Ага через толмача казакам: "Не скажете правды - возьмем ваших! Будем пытать их!"

Переглянулись казаки, сжали кулаки, но не решились некрасовцы: если и этих порезать... да и как порежешь? У аги и аскеров пистоли, - серпами и кинжалами против них? Так их раза в три больше, чем некрасовцев!

Забрали аскеры десять казаков и Феклушу, увезли с собою в карбасах.

С берега молча, потеряно смотрели им вслед казаки, голосили бабы.

Что-то будет?

Женщины подтолкнули к атаману бритоголового ордынца со связанными за спиною руками. Атаман оглядел его: дорогая одежда, бледное холеное лицо с рыжей крашеной бородой, надменный взгляд. "Видать, важная птица!"

"Ты кто?" Пленный зло покосился на женщин, рванулся. Но бабы крепко держали его. "Ты кто?" - повторил атаман.

"Я брат калги Гирея! - надменно произнес иноверец по-русски. - Прикажи уйти твоим женщинам! Когда говорят воины, женщинам не место!"

"Отчего же? - возразил атаман. - Бабы тебя побили, бабы в плен взяли! Так что тут им самое место!"

"Пусть уйдут! Таков закон!"

"Зако-он?! - вскипел атаман. - А по какому закону ты в драку полез? Кровушки захотел, кровосос?!"

"Вы убили моего сына в шатре!"

Атаман встал: "А как ты хотел?! Вы нас смертью пытать, а мы вас?!" Пленник плюнул в лицо атаману. "Ах ты, собака!" - схватился атаман за кинжал. Потом охолонул, утерся. "Бабы, отведите его на станичный двор, посадите на цепь!" Ордынец вскрикнул, рванулся. "Стерегите его, чтоб кто-нибудь не убил! Обменяем, если наших кого схватили!"

Калгин брат рвался, шипел, - женщины набросили ему на шею веревочную петлю и, подгоняя тумаками, повели сажать на цепь. Пленный извергал ругательства.

Атаман спустился к поваленным Петровнам. Прислонившись спиною к орудию, сидел Кондрат, держась за окровавленное, простреленное колено. Игнат ухаживал за лежащей матерью, перевязывал голову ей. Мать стонала, по плечу текла кровь. Рядом лежал убитый сотенный.

На месте взрыва неглубокая, темная от пороховой гари яма. Атаман сморщился, зажмурился, медленно провел по лицу рукой, стал на колени, бросил горсть земли в яму. Перекрестился: "Царство небесное, вечный покой!"

А поп умирал. Голова, шея, грудь - все в крови. В горле булькает, на губах кровавая пена.

Бабы плакали: "Не умирай, батюшка, кто ж без тебя требы справлять будет?"

"Бог поможет!" - прошептал долгогривый, вздохнул и застыл навечно.

Бабы заголосили.

Вой стоял над станицей. Оплакивали жен и мужей, сестер и братьев, сыновей, дочерей, матерей и отцов. А от вала все везли и везли раненых и убитых.

Поседевший на глазах атаман, не спавший все эти дни и ночи, стоял на валу, и, борясь с нестерпимым желанием спать, тяжело думал о завтрашней битве: орда могла вернуться!

3.

По Левокумке, Бургун-Маджарам, Прасковее, Прикумску носился на мотоцикле молодой поп - в скуфейке, рясе и брюках, заправленных в сапоги. "Мотопоп" спешил на крестины и отпевания.

Окрестил он и Сеньку. Маленький Бабаев плакал, - вода попала в глаза; родители и крестные радовались: еще одна казачья душа вошла в христианство!

Когда "мотопоп" узнал, какие древние рукописные книги оставили некрасовцы на Маньясе ("Мы их у церкву заперли!") - долго укоризненно качал головой: "А что ж ваш батюшка?!" - "А мы без яво жили! Ежли што, до греков на лодке бегали!" - "Что, православие приняли?" - "Кто принял, кто в староверах остался!"

А Сенькина бабка: "Выйду, бывало, из церквы на Майнясе, посмотрю на своих ребят - все молодые, красивые и работники! От приедем мы на свою Родину, посмотрят на нас и скажут: от какая племя взворотилася!"

"Нас пугали: доедитя - в Сибирю вас сошлють! А из Америки, с Канади прибегали, чтоб мы в Россию домой не пошли, а наш народ не послухал!" - это Кирила Никитич Пушечкин, седой плотный казак с окладистой бородой; на Маньясе он оставил паровую мельницу и два трактора.

В Сибирь некрасовцы, действительно, угодили. Только много раньше, в 20-х годах. После свержения царя и октябрьского переворота решили бежавшие за рубеж некрасовцы вернуться на Родину - на Кубань. Вернулись. Обосновались в Некрасовке на Лабе. А Сталин решил: один раз Родину предали - и другой предадут! И всех их в Сибирь!

Только после смерти "вождя народов" Хрущев вызволил их. Вот тогда-то некрасовцы с Маньяса, с Дуная решили: "вертаться!" И, сами того не ведая, вернулись к тем самым местам, где погиб когда-то Некраса, где бились с ордою Кондрат и Игнат. Домой - через века!

Как на речке было на Камышинке,

Собирались люди, казаки вольные,

Атаманом был у них Ермак Тимофеевич,

Есаулом был Гаврюшка Лаврентьевич,

Собирались казаки во единый круг -

Все донские, гребенские да яицкие.

 

"НАША УЛИЦА" № 98 (1) январь 2008