Дорога  не была особенно прямой. В те далекие времена люди шли вдоль рек, через трудные  переправы на Днепре, по густым лесам и болотам. Зимой распутицы не было, и иноземные послы мчали до русского князя на санях.  Ночевать им приходилось в лесу у костра, завернувшись в звериные шкуры, или в случайной избушке. Меж тем,  это был самый короткий и быстрый способ добраться до Москвы, если, конечно, не замерзнешь в чаще и не наткнешься на разбойничков.            

После того, как в 1570 году Иван Грозный установил государеву ямскую службу,  сообщение стало совершенствоваться, дороги понемногу жить поборами со знатных путешественников. Однако ж, когда   Марина Мнишек в 1606 году спешила на свое венчание с новым русским  царем Дмитрием Ивановичем, более известным в дальнейшем как Лжедмитрий, в своем дневнике она записала:

«Дорога прегадкая, мостов насчитала больше сорока пяти» .

Главным «западом» для Руси в то время была, конечно, Речь Посполитая, о чем хорошо несколько позже сказал Петр Первый  — «Просвещение наших предков не проникало далее Польши». Но и в Польшу-то оно шло по этой дороге. До 16 века Смоленск переходил из рук в руки, и по большей части принадлежал Речи Посполитой. Когда Смоленск был окончательно отбит, в архивных документах появились сведения о строительстве новой смоленской дороги. (теперь, это, разумеется, старая дорога).

В 1678 г. на дороге Москва — Смоленск насчитывалось 533 гати, некоторые из них были длиной до 5-6 верст   - на одну  сажень гати приходилось 10 бревен, уложенных вплотную поперек дороги.

При Екатерине же появилось такое чудесное нововведение, как путевые столбы. Благодаря чему граф Калиостро, получивший высочайшую аудиенцию у императрицы, смог точно указать версту, где у его кареты отвалилось колесо и была утеряна часть багажа…

После войны 1812 года огромный колорит дороге придавали смоленские мужики, особенно ямщики, которые фонтанировали анекдотами и легендами о наполеоновской армии и о самом Наполеоне. Как Наполеон перепутал козу с казаком, как вязли французские повозки с сапогами на переправах. Как всей деревней от француза в овраге прятались вместе со всем скотом, ну и тому подобное…

Кстати,  в письмах своей Жозефине Бонапарт описывает все дорожные трудности как сущий пустяк.  Самая же долгоиграющая дорожная легенда была связана с мемуарами генерала и писателя  графа  де Сегюра, вышедшими в 1824 году. Во время отступления он находился в свите Наполеона. Наиболее интригующей в его книге оказалась следующая фраза:  «От Гжатска до Михайловской деревни между Дорогобужем и  Смоленском  в  императорской колонне не случилось ничего замечательного,  если не считать того, что пришлось бросить в Семлевское озеро вывезенную из Москвы добычу: здесь были  потоплены  пушки,  старинное оружие,  украшения Кремля и крест с Ивана  Великого.»

«Трофеи,  слава,  все  блага,  ради  которых  мы жертвовали  всем,  стали  нам в тягость,  теперь дело не о том,  каким образом украсить свою жизнь,  а в том, как спасти ее».

В советское время, и в наши дни клад пытались отыскать. Но Семлевское озеро, более похожее на болото еще при Наполеоне, фактически затерялось среди топей. Не осталось даже названия. Однако не перевелись романтики, которые ищут это озеро до сих пор.

Во первой половине 19го века случилась на смоленской дороге обыкновенная русская история. Разумеется, в стиле гоголевского ревизора. И закончилась она большим скандалом и судом над неким Хмельницким, в ту пору губернатором Смоленска. В течение нескольких лет чиновники осуществляли дорогостоящий ремонт мостов и перестройку дороги, по большей части на бумаге. Выяснив, что на каждую версту они якобы тратили по тридцать пять тысяч рублей, что в10 раз дороже реальных затрат, Николай I воскликнул:

«Дешевле вымостить эту дорогу серебряными рублевиками, чем камнем!»

И все-таки, после войны 1812 года дорога от Смоленска до Москвы была выправлена и починена. На ней появились постоялые дворы, почтовые станции. Жители же окрестных селений всем миром возводили плавучие мосты  через Днепр.  Деревни и города на берегу смоленской дороги переживали небывалый расцвет… Затем грянула революция, и пространство заполнилось новым людом. Сама дорога спешила измениться.

Киррилица

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.

"Мы вас подождем!"- говорили нам пажити.
"Мы вас подождем!"- говорили леса.

Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

Константин Симонов