Какой молодец, однако, камрад Коммари! Теперь жду от него публикации с названием "Началось". Очень жду и надеюсь...

 

как бы рассказ
Хронотоп капитана Копейкина

Был капитан Копейкин человеком обыкновенным и, в сущности, добрым. На Второй Чеченской оторвало ему ногу, когда в его танк попала противотанковая ракета, проданная врагу каким-то российским толстопузым генералом, который после отставки построил себе в Испании дом с бассейном; возможно, узнай Копейкин имя этого генерала, он бы нашел, что ему сказать, и даже, быть может, несмотря на свою доброту, даже оскорбил бы его действием, но, к счастью, обстоятельств того, как в руки врага попала новейшая разработка советского ВПК , он не знал – а то, что как и все, догадывался, так и мы все о чем-то догадываемся, а что толку с того?

После того, как подлатали его сначала в госпитале в Моздоке, потом в Москве, был Копейкин со службы списан вчистую, получил от государства протез, инвалидность, пенсию и обещание новой квартиры, которое так исполнено и не было – чиновник из Минобороны прислал Копейкину предложение получить квартиру где-то на самой на окраине Первопрестольной, когда же Копейкин справедливо отказался, безжалостной рукой вычеркнул капитана из списка очередников. Тяжба тянулась много лет и с каждым годом шансы Копейкина улучшить свое жилищное положение становились все меньше.

Хотя улучшить было бы надо: жил Копейкин в маленькой двухкомнатной квартире, доставшейся ему от родителей, земля им пухом, с женой и дочкой. Жена не бросила мужа-инвалида, как это иногда случается в семьях военных, потому что была женщиной порядочной, мужа любила и жалела.

Друзья нашли Копейкину непыльную работу охранником какого-то стеклянно-зеркального бизнес-комплекса, сутки через трое, что было неплохо, потому что никто на комплекс не покушался, в закуточке стояла раскладушечка и ночью хоть и не дозволялось, но имелась возможность вздремнуть, хотя денег, конечно, не хватало, потому что жизнь в Москве и так недешева, а учитывая, какие расходы предстояли на получение дочкой приличного образования, так и вообще. Но Копейкин унывать не привык, подрабатывал еще в одной автомастерской, чинил машины, наши и иномарки, и в этом деле не сказать, что уж совсем был асом, но немного разбирался – да и то подумать, что танк, что автомобиль – в сущности средства передвижения, просто задачи у них немного разные.

Вот и в один прекрасный день – а может, и не прекрасный, а может, прекрасный для одних, а не прекрасный для других, как в нашей жизни чаще всего и бывает, возвращался он с автомастерской, где закончил сложные кузовные работы, и зашел в какой-то случайно встреченный по дороге бар выпить кружечку пива. И все было бы хорошо, но, взяв свою кружку, и сев за столик, захотелось ему еще вдруг что-то к пиву купить, и, поскольку лишних денег у капитана Копейкина не было, купить-то он решил всего ничего – пакетик сухариков, и, сказано – сделано, купил, а когда вернулся к своей кружке пива, за своим столиком увидел компанию молодых людей, которые что-то между собой весело обсуждали. Копейкин помялся сначала немного, потом спросил неуверенно у молодых людей о судьбе своей кружки пива, на что не был удостоен никаким ответом. Когда он вторично осведомился о том же, чуть-чуть правда погромче, компания за столиком замолчала, а потом разразилась веселым смехом, а самому Копейкину было сказано, куда идти, при этом в крайне нецензурной форме. Что Копейкина страшно обозлило, потому что не жалко было кружки пива, хотя в баре она стоила заметно дороже, чем в палатке или магазине "24 часа", задела Копейкина сама ситуация – что вот так вот можно поступить с человеком, всего-навсего хотевшим смочить свое горло после трудового дня, потому Копейкин не повернулся и не ушел, как следовало бы – да, еще одной причиной недоумения капитана был цветущий вид молодых людей, в конце концов если какой-то спившийся бомж приделал бы ноги к его кружке, то он бы, вздохнув разве только для порядку, не стал бы поднимать шум, но молодые люди производили впечатление успешных, выглядели гораздо лучше самого Копейкина и в силу своей молодости, и в силу того, что в горящих танках им явно бывать не приходилось, и вообще.

Было еще одно обстоятельство, в силу которого капитан Копейкин не мог, не чувствовал себя в праве просто так повернуться и уйти, плюнуть – в фигурально-образном, конечно, смысле, на свою кружку пива. Были молодые люди представителями какого-то северо-кавказского народа, то есть примерно из тех мест, а может даже и прямо из тех мест, где оставил капитан Копейкин нескольких своих товарищей и часть своей плоти. Да не подумает читатель, что относился капитан к тем нашим соотечественникам, которые во всем винят каких-то чужаков, то есть представителей иных национальностей, которые только и помышляют, как бы сделать плохо или унизить великий русский народ. Не по книгам, а в жизни знал капитан достойных представителей и северо-кавказских народов – и военных, и честных тружеников, и никогда бы его язык не повернулся сказать плохое про все эти народы скопом, как это делают некоторые другие наши земляки. Однако эти молодые люди – и по своему поведению, и потому, как они обошлись с нашим героем, с его кружкой пива – явно не были из числа людей, что с уважением и деликатностью относятся к живущим в тех местах, куда они приехали. И вот это неуважение, да и не неуважение даже, а какое-то практически автоматическое пренебрежением именно им, капитаном Копейкиным, вызвало в последнем гнев и возмущение, которое и заставило его, когда один из молодых людей сказал ему что-то грязное про его мать – хотя и была это лишь стандартная речевая формула, показывающая что 1) собеседника ты не уважаешь 2) общаться с ним не хочешь 3) предлагаешь ему уйти – что в устах молодого человека было сформулировано "я твою маму ***", так вот именно это-то и заставило Копейкина взять со стола кружку и вылить пиво молодому человеку на голову.

Незамедлительно вспыхнула драка, в которую немедленно вмешался охранник пивного бара, который быстро возник на месте инцидента, а еще буквально через несколько минут в бар вошли сотрудники полиции, как с недавних пор стали называть сотрудников милиции. После короткого разговора как с охранником, так и с молодыми людьми, при этом во время разговора в фирменный китель сотрудника полиции из кармана одного молодого человека перешла сложенная пополам денежная купюра довольно высокого номинала, капитан Копейкин был скручен, одет в наручники и посажен в заднюю часть полицейской машины. Его же попытки объяснить ситуацию проигнорировались со стороны органов правопорядка полностью.

До отделения полиции путь долог не оказался, был Копейкин препровожден в большую комнату, где несколько бывших милиционеров занимались своими делами, кто писал что-то, кто чистил прямо на письменном столе автомат, кто раскладывал пасьянс "Косынка" на компьютере. Копейкина усадили за стул, задержавшие его перекинулись несколькими словами с коллегами и ушли по своим важным полицейским делам. А один из полицейских – ну вот нет в русском языке слово полиционер, хотя так напрашивается, лениво оторвался от своей бумажной работы, подошел к Копейкину и сказал укоризненно: "Что, мужик, хулиганишь?" Только-только открыл было рот капитан, чтобы сказать и объяснить свое видение ситуации, как вдруг полицейский нанес ему сильнейший удар в лицо, и Копейкин, как есть сидевший на стуле, рухнул с этим же стулом на пол. Без паузы и перерыва полицейский сделал шаг навстречу и пнул еще пару раз Копейкина: "А не хулигань!" А потом плюнул слюной на лежавшего капитана. И вот что странно – если первый удар был болезненный и неожиданный, пиханье сапогом предсказуемым и из ряда вон не выходящим, то последнее показалось Копейкину чем-то особо страшным.

И именно тогда вдруг Копейкин вспомнил, как больше двадцати лет назад сидел он на уроке родной речи и писал сочинение "Кем я буду, когда я буду взрослым". Как сейчас Копейкин вспомнил строчки, которые выводила его неумелая детская рука:

"Когда я буду старше, я буду с оружием в руках защищать свою любимую и великую Родину – Союз Советских Социалистических Республик. Чтобы мирный труд всех советских людей был под надежной защитой армии Советской страны. Я буду учиться у героев Великой Отечественной войны – рядового Матросова, капитана Гастелло, маршалов Жукова и Рокосовского, у товарища Леонида Ильича Брежнева и подвига солдат и матросов "Малой Земли"".

Не спеши, читатель, осуждать маленького Копейкина, не был он приспособленцем, чутко державшим нос по ветру и ловившим актуальную общественно-политическую конъюнктуру – жил он в те времена, когда повесть о военных подвигах Генерального Секретаря изучалась в школах на уроках литературы, издавалась в лучшем литературном журнале страны, читалась выдающимися актерами с экранов телевизоров и по радио, по ней ставились оперы и вроде, если память уже не подводит спустя столько лет, балеты. И за это все эти актеры, писатели, редакторы, хормейстеры и режиссеры получали щедрые премии, награды и иные знаки отличия, о чем они старались не вспоминать, потом, когда ветра изменились. С другой стороны, не нужно впадать и в другую крайность – хоть и не были подвиги Генерального Секретаря столь эпичны, как их называли литераторы и интеллектуалы того времени, но совсем про них забывать было бы неправильно – и под пулями будущий Генсек ходил, и бомбы с немецких самолетов на него падали – и, в общем, был он не самым плохим солдатом той большой войны.

Так вот, вспомнив свое детское сочинение многолетней давности, стало вдруг Копейкину крайне обидно. Так обидно, что он встал, и, собрав в кулак всю свою ярость – ярость, в которой накопились не только неудачи и унижения дня сегодняшнего, но и многое другое, что в каждом человеке копится, когда живет он на нашей Родине, – и нанес удар своему обидчику в форме полицейского. И - то ли ярости этой было так много, то ли просто все так сложилось согласно законам физики – но удар оказался столь сильным, что полицейский не просто пролетел через всю комнату до окна, а угодил в это самое окно, проломил его своим телом и сквозь него выпал на улицу.

Тишина, возникшая в комнате, сравнится может только с тишиной в финале пьесы великого малорусского писателя Николая Васильевича Гоголя "Ревизор", только вместо "Как ревизор?" кто-то сказал: "Ну ты, мужик , и попал. Годков на десять!" Капитан Копейкин, хотя и был не очень сообразительным человеком, но тоже, наверное, пришел к выводу, что - вольно или невольно, - но случилось то, что случилось, и жизнь его уже никогда не будет такой, каковой она была прежде, и поэтому, не раздумывая ни секундой более, шагнул он к столу, на котором лежал почти собранный полицейский автомат, воткнул туда рожок, направил ствол к потолку и нажал на курок. Автомат выплюнул в потолок свинцовую очередь. "На пол все, крысы полицейские!" - зычно крикнул Копейкин, и полицейские, не успев даже понять, что случилось, поспешно рухнули на пол, не выбирая места где почище.

Обезоружив лежащих полицейских от их пистолетов, Копейкин выгнал их в коридор – какое-то шевеление там он остановил еще одной очередью в потолок, загнал полицейских в КПЗ, по дороге прихватив с собой дежурного – дежурный при этом всячески умолял капитана не убивать его, после чего наш герой посетил оружейную комнату, из которой он вышел, обвешанный как новогодняя елка автоматами, плюс в пластиковом пакете с ручками и надписью "Десяточка" лежала целая горсть пистолетов вперемешку с коробками патронов. Дверь в оружейку Копейкин аккуратно запер, а ключи от нее положил в карман.

Пока он занимался всеми этими делами, на улице перед полицейским участком между тем происходила своя жизнь и свои события, иногда весьма интересные, а некоторые и с долговременными последствиями. Так, когда из окна вылетел полицейский и рухнул на снег, а затем внутри полицейского участка прозвучала сначала одна, а потом другая автоматная очередь, прохожие, проходившие мимо, превратились из прохожих в зевак, то есть остановились и стали наблюдать за тем, что происходит. В том числе как на земле охает и ахает к счастью не убившийся до смерти незадачливый полицейский, вылетевший из окна. Когда же подошедшие позже поинтересовались, что происходит, кто-то ответил: "НАЧАЛОСЬ!" И слово это, словно огонь в пересохшей степи, начало с необычайной скоростью распространяться по городу. Возможно, немало этому поспешествовало и довольно широкое распространение среди москвичей разного рода современных средств связи, плюс необыкновенная популярность среди россиян разного рода социальных сетей. Не вышел еще капитан Копейкин из здания полицейского управления, а уже даже в далекой Финляндии блогер с ником kommari написал в свой Живой Журнал: "НАЧАЛОСЬ?"

В общем, когда Копейкин вышел на улицу, увешанный автоматами, к нему молча подошли какие-то люди и практически не говоря лишних слов, сняли с него лишнее. А куда идти – вопроса-то и не было. Как все дороги в России идут в Москву, так и все дороги в Москве идут к Кремлю. Куда капитан Копейкин со своими спутниками и отправился. А по пути они видели необычайные вещи – там из пентхауза какого-то "Росалюминия" или "Русмолибдена" вылетал в свой последний полет очередной топ-менеджер, тут бывшие полицейские заклеивали на своей униформе первые три буквы в слове ПОЛИЦИЯ, и писали поверх три буква МИЛ. И везде неслось слово "НАЧАЛОСЬ!"

Перед Кремлем стоял ряд похожих на космонавтов спецполицейских, название которому вместо привычного ОМОН пока не придумали. А к Копейкину подошел какой-то генерал в фуражке с высокой тульей. Генерал набрал в грудь воздух и сказал, набычившись: "Предлагаем вам немедленно разойтись!" Копейкин оглянулся. За ним стояло два миллиона москвичей – от работяг с разводными ключами до офисных хомячков, вооруженных табуретками. Ну и автоматов тоже прибавилось, надо сказать. Потому восстановив визуальный контакт с генералом, Копейкин сказал только: "А не пошел ли ты, генерал, на! Со своими псами!" Генерал и пошел. Говорят, они уже перешли уральские горы, и идут куда-то на восток, к океану (наверное, все-таки где-то в том направлении находится то место, куда у нас принято посылать). Русский народ отходчив, поэтому усталым и одетым в обноски бывшим полицейским дают что-то поесть, хотя в спину им все-таки по привычке плюют.

С убытием генерала и его космонавтов Копейкин прошел внутрь Кремля через ворота, названия которых он так и не смог запомнить, а там уже добрые люди показали, и куда идти дальше, и в какие двери войти, и на какой этаж подняться, и в какой комнате нужное Копейкину и его спутникам находится. Поэтому, войдя в обитую кожей дверь, Копейкин увидел Тандем. Тандем был бледен и угрюм, и спросил сразу, без обиняков: "Бить будете?" "Посмотрим", ответил Копейкин, а народ помог Тандему выйти на улицу, где его крепко держали за руки, чтобы он, паче чаяния, не удрал. Встал, однако, вопрос, что дальше. С чемоданчиком, в котором хранились важные кнопки, от которых зависело, чтобы страну не расхватали на части соседи, разобрались быстро – какой-то седенький отставник в форме генерала Советской Армии чемоданчик быстро забрал, сказав, что присмотрит за ним, пока для Кремля не найдется хозяин. А вот с хозяином Кремля вышла заминка. Сначала выскочил какой-то лысый, который толкнул целую речь про то, что теперь, когда жиды и инородцы, слава Богу, из Кремля выгнаны, русский человек может вздохнуть спокойно и строить свое, чисто русское государство без всякой неруси. Копейкин подумал немного, и сказал на это, что был в его отряде лейтенант Гоша Хайкин, который получил пулю под Шали от чеченской снайперши, и был он русским и вообще за Россию больше, чем какой-нибудь Иван Иванович Иванов, и потому пусть идет лысый товарищ в баню. Товарищ и пошел. Сейчас, говорят, живет где-то в Иерусалиме, банщиком работает.

Тут же вылез другой господин, кучерявенький какой-то, который пошел рассказывать про прелести рыночной экономики и о заветах Егора Гайдара, к которым надо вернуться. Договорить ему не дали – толпа взметнулась, как удав при виде кролика – и от товарища осталась только левая кроссовка фирмы "Адидас".

Возникла неловкая пауза. Почесав голову, капитан Копейкин спросил у толпы: "Слушайте, а нет тут коммунистов?" Толпа пошумела, из нее пинками и подзатыльниками вытолкали несколько человек разного возраста, которые огрызались и ругались матом: "Чего толкаетесь? Чуть что – сразу коммунисты!" К ним капитан Копейкин и обратился: "В общем, кроме вас, получается, рулить тут в Кремле как бы и некому. Все остальные – или гады, или уже совсем полнейшая сволочь. Так что занимайте кабинеты, да смотрите, чтобы так криво, как в прошлый раз, не получилось!" Коммунисты, хоть и бывают у них ошибки вроде Горбачева или Ельцина, все-таки люди дисциплинированные – поэтому послушно разошлись по кремлевским кабинетам, чтобы начать управлять страной.

Решив все эти проблемы, Копейкин сдал автомат какому-то военному с красной повязкой, и пошел домой. Дома все тоже устроилось хорошо - жена, словно предчувствуя неудачу Копейкина с пивом, купила ему бутылку, которую Копейкин и решил принять после ужина. Он сел у телевизора, нажал кнопку на пульте. По одному из каналов били Николая Карловича Сванидзе. Да ведь не то что и били – так, давали подзатыльники, при этом со Сванидзе слетали очки, и суровые мужики, державшие его в полукольце, спрашивали неспешно: "Будешь еще врать, гад?" "Нет", отвечал Николай Карлович, одевая свои очки, но какой-то убедительности в его голосе не было, потому что все повторялось снова. Капитан Копейкин устроился в кресле поудобнее, по телевизору наконец начали показывать что-то путное. И вообще – жизнь явно налаживалась.
 

(с) КОММАРИ