Андрей родился, когда мы жили еще с мамой и сестрой. Он тогда находился в «ясельках» ЦК ВЛКСМ, на неделе. Иначе мы не смогли бы ездить в командировки. В то время, я рассказывала, что декретные отпуска были с гулькин нос. А потом мы получили бесплатную квартиру от того же ЦК, и Б.И. захотела жить с нами, точнее с подраставшим внуком.

Замуж она – не вышла, хотя могла бы… Одной ей было – плохо. Ездить к нам на выходные – тяжеловато. Вот и надумала, напрочь забыв о том, что совершала! И я – смирилась: ради Ильи, ради Андрея, которого она «взяла на себя». Так мы прожили вместе … десять лет. И все эти годы, подходя к дому, я – умирала: начинало барахлить сердце. Останавливалась на «финишной прямой», где Илья в своей эстафете делал рывок… Дышала глубоко, как учили опытные люди, знавшие о моей ситуации… И, обновленная, входила во двор. Десять лет – каждый день.

А ведь больше пакостей Б.И. – не делала! Она, действительно, посвятила себя внуку, и мы с ней никогда не ссорились. Но «организм» помнил другое, хотя мне казалось, что я все плохое забыла. Кардиограммы подтверждали, что такое, увы, бывает, и с этим надо как-то жить. И мы жили. А что делать?

Потом пришло – худшее: Б.И. заболела, вдруг, и через месяц – умерла. Бурная онкология, как у всех её сестер. Она – предпоследняя. И весь этот месяц я пыталась её спасти: консультировалась, договаривалась, возила на осмотры, анализы и всякие процедуры…

Меня медики почему-то жалели, шли навстречу. А потом, когда узнали, что я – не дочь, а невестка, – не поверили: таких невесток – не бывает! Ну, если дочка – куда ни шло: встречается. Но невестка? И еще больше стали мне помогать. Но это было уже – «к холодным ногам», как говорится…

Так какая она – Б.И.? Многогранная, как я поняла в конце. Вот – героически несет носилки с только что умершим мужем… А вот на почте, в Одессе, отправляет в Москву телеграмму родственникам с соболезнованиями по поводу смерти матери (своей матери!), так как приехать на похороны не может.

Нет, она  – не больна, с ней ничего не случилось. Но она совсем недавно приехала в любимый город, где всегда отдыхала, передав дежурство около умирающей матери сестре, тете Ане, и посчитала глупым прерывать заслуженный отпуск после такого напряженного бытия… Ничего же теперь не изменишь? Вот и все.

  А – со мной? Я же – «открытая книга»! Но – в конце: «Если Илюша пойдет (куда-то, по ее «проблеме»), у него ничего не получится… Только – ты!» Но и у меня – не получилось, в итоге. Видно, грехов было многовато… Не прощаемых.

Накануне смерти, вечером, я сидела возле нее. Все в палате уже спали, она как будто бы – тоже. Горела одна лампочка с синим светом. И вдруг Б.И. (накануне целый день находившаяся в забытьи) открывает глаза – совсем ясные, все понимающие, хватает меня рукой за юбку и с трудом, по слогам, хрипло произносит только одно слово: «Спа – си – бо!»

А когда еще говорила, все время спрашивала меня: «Который час?» Не день, а именно час! Будто она – молодая девушка и опаздывает на свидание… Как-то раз, тоже ночью, в темноте, я подошла к окну и увидела на доме напротив, где был кинотеатр, надпись красными неоновыми буквами, которую днем не замечала: «Встреча».

Все правильно. Иного и быть не могло: Б.И. готовится к встрече! Неужели – Там – ее ждет именно С.М.? За столько лет привыкший к ней, к ее сложному характеру? Или химик химика видит издалека? Значит, им будет, о чем поговорить, вспоминая о земном. Надеюсь – приятном…

Между прочим, с уходом Б.И. у меня, около нашего дома, перестало тревожно биться сердце, будто флаг на ветру. Как отрезало! Остается только предполагать – почему. И почему, на ее похоронах, я и слезинки не уронила. Стыдно было, но иначе – не получалось…

Илья, по-моему, тоже не плакал. Хотя я не всматривалась в его замученное предыдущими хлопотами лицо. Но переживал, конечно, несмотря на то, что мамаша помотала ему нервишки… А у него они должны были быть крепкими в то время: и до печального события, и после.

… Ему предстояла трудная командировка на остров Даманский, где началась крутая приграничная заваруха, и куда он вскоре отправился. Повесил на плечо «крупорушку» (магнитофон, по-радийному), сел в самолет и полетел разбираться с китайцами, которым эти безлюдные острова были нужны, а нам, если по большому счету, – нет. И тут же оказался в центре событий, то есть – боя.

Сначала он не понял, почему командир, заметив прибывшего корреспондента, что-то ему кричит. Потом разобрал, что это – стопроцентный мат и несколько обычных слов. Выглядело это примерно так: «Эй, … журналист! Сними свои … очки! Тебя же … дурака, подстрелят, а нам – отвечать… Мать твою!»

Потом, в журнале «Знамя», Илья опубликовал честную повесть в репортажном стиле о том нелепом «конфликте», об умерших ни за что – совсем молоденьких советских солдатиках…

А я – тоже едва не погибла. Илья, случайно, увидел на карте поселок, в еще мирной тогда Украине, под названием … «Счастье»  и прицепился ко мне: «Прямо ощущаю, как ты всё это «обыграешь», – уговаривал он. – Поезжай, пока никто в Москве на него не наткнулся!»

Уговорил. Но я потребовала от него «чистосердечного признания»: чего это он, с такой охотой, отправляет меня, не в первый уже раз, «с глаз долой?» … «И «из сердца вон», – улыбаясь, закончил Илья. Мы тогда не задумывались над тем, что слова – произнесенные или нет – имеют особую силу: как хорошую, так и плохую. А может, и не знали… Но и тут – обошлось!

«Смена» быстренько оформила мне командировку, выдала кучу денег (2 р. 60 коп. на сутки: день приезда, день отъезда – один день) и вскоре я села в поезд, помчавший меня «в Украину». Но не в большой город, как раньше, а в маленький, с таким теплым названием, где все люди, поголовно, должны быть счастливыми.

Чего-то перекусив, уточнив у румяной, выросшей на вкуснейшем розовом сале проводнице, когда я буду на вожделенном месте, улеглась и, непривычно быстро, уснула. А проснулась от грохота, скрежета, звона бьющегося стекла, от того, что чуть не слетела со своей нижней полки – в проход и увернулась от увесистой тети, которая падала на меня с верхней…

Проснулись даже самые пьяные, отлично погулявшие накануне, пассажиры, которые, потирая ушибы, немедленно стали обсуждать ситуацию. Но никто не знал, что же случилось, а проводницы в вагоне – не было.

Оказывается, их, со всего состава, срочно собрали у начальства, рассказали, что произошло, и отправили на рабочие места: объясняться с пассажирами. Поезд, конечно, уже никуда не поехал, а стоял на месте, и одно это – было удивительным, как потом объяснили понимающие люди. Когда наша «опекунша» вернулась, она уже не была румяной, а стала мраморно-белой, с голубизной… Еле произнесла: «Наверное, кого-то очень ждут!» И стала рассказывать…

Я – ничего не поняла: не сильна в технике. Но вот то, что до меня дошло. Где-то впереди, чуть ли не у сáмого паровоза,  отлетела или сломалась какая-то главная горизонтальная железяка, на которой, слева и справа, держались колеса. Они тоже – куда-то улетели! И я поняла по одному виду проводницы, что мы остались на этом свете – случайно. Даже потому, что состав стоит, а не лежит на боку, что вагоны – не полезли друг на друга, что не было ни пожара, ни взрыва, что никто не умер от инфаркта…   

А еще я подумала, утешая себя, что Илья, наверное, ждал меня назад, когда я еще не уехала. Иначе зачем ему надо было так упорно сражаться с матерью, обрекая себя на страдания? Не желая предавать своё, личное, к чему, с таким напрягом, стремился? Даже – не шел. А из последних сил – ковылял? И это – спринтер, пролетавший мимо «младых дев» с неимоверной скоростью!

Б.И., когда мы уже жили вместе, почему-то рассказала мне один случай, связанный с Ильей. Это было то время, поняла я, когда она особенно активно «сражалась» со мной, но никаких параллелей в рассказе ее – не просматривалось. Забыла всё, что ли?

… В квартиру позвонили, и она пошла открывать, хотя не ждала никого (в то время люди еще не были так напуганы!). На пороге стояла незнакомая ей, миловидная девица, с длинными волосами, как всегда нравилось сыну, сразу вызвавшая доверие. «Вам кого?» – «Илюшу!» – «Его нет дома».

Гостья представилась. Оказалась студенткой из его института. И вдруг – заплакала, причитая: «Я так его люблю! Так люблю! А он – нет…» Б.И. даже посочувствовала ей: «Чем я-то могу помочь? Это надо с ним говорить…» – «Я говорила, но он и слушать меня не хочет… А как же – наши дети?»

Вот тут Б.И. – чуть не рухнула на пол. Хорошо, муж, стоявший в глубине коридора и все слышавший, подбежал, подхватил. «Какие дети?» – «Да будущие!» – пояснила девица бестолковой мамаше, по-прежнему хлюпая носом. (Неплохая сценка, не правда ли?)

Уж как они её выпроводили – не знаю. Знаю только, что Илье, вечером, – досталось: «Откуда у нее наш адрес? Что у тебя с ней было?» – «Ничего не было! И быть не могло… Адрес узнать – легко. Мы же все – свои! Зашел в деканат… Что-то наговорил… И он – у тебя. Незнакомцу, конечно, не дали бы… А девочка эта – больна на голову! Меня предупреждали. Но я думал, что она не посмеет заявиться к нам домой»…

И после этого случая «нарисовалась», как теперь говорят, я: старше его, пусть и не намного, с двумя реальными детьми. Б.И., рассказывая, что-то готовила у плиты и при этом – посмеивалась, не замечая, что мне – неприятен этот «сюжет», что всё это вызывает не самые лучшие воспоминания: «раскрытую книгу», например… Да и девчонку жалко, тем более – явно нездоровую!

До поселка «Счастье» я тогда все-таки добралась. Потом сделала – тоже «счастливый», судя по откликам, – материал. А рассказывать про аварию не стала. Илья бы задергался, что его «инициатива» могла кончиться по-другому… У него и без того – хватало негатива: две смерти родителей впереди!

Какое-то время спустя я проговорилась, свалив удачную развязку – и на его «спасительные» думы обо мне, и на неизменно заботливый, по отношению к нам, «сиреневый туман»… В песенке той есть, правда, непонятная фраза про то, что «с девушкою я прощаюсь навсегда»… Так что – не будем о грустном! Лучше  – о веселом. Хотя бы о том, что, кроме Б.И., нас очень хотели разлучить другие люди. Из «компетентных органов», ни много, ни мало! Весело, не правда ли? (И опять вспоминается – то «понос», то «золотуха»…)

Однажды Илью вызвали в «тайный» кабинет на радио, о котором многие знали, так как бывали там, и не раз: сотрудники Иновещания часто выезжали за рубеж, а иные, семьями, направлялись туда «на долгое оседание» (существует такой специальный термин, который понятен – для «специальных» людей).

Сотрудник радио представил Илью какому-то человеку, оставив их тут же наедине. И дружелюбный мужчина, не теряя времени, в открытую, стал вербовать Илью, зная и про службу в армии, и про национальность, и про образованность с логическим мышлением, и про наклонность к творчеству…

То есть – явно была проделана большая работа! Оставалось лишь посмотреть на «объект», нужный для долголетней «командировки» в одну из проблемных восточных стран, на которую был сделан незначительный, но сразу понятный, намек.

И начался своеобразный диалог: один – коротко спрашивал, второй – коротко отвечал. Потом, первый – делал заключение. Илья: «не умею», «не знаю», «не буду»… Незнакомец: «объясним», «потренируем», «научим»… И так далее, в этом роде. Только слово – «заставим» – не произнес: лишь улыбнулся, покивав головой. Тактичный человек! Да и не те времена уже были… Не те нравы… Так они расстались.

А на следующий день был звонок мне, в «Смену» – четко по моему телефону. Говорил со мной какой-то Иван Иванович или Петр Петрович, называя меня по имени-отчеству: «Хотим вас видеть. Сегодня». Далее – точное время. И еще – более точное: здание МИДа и подъезд. «Кабинет? К кому?» – «Это неважно: вас встретят»…

И началось! Парикмахерская… Улучшение гардероба… «Возьми мой шарфик!» – суетились, побросав все дела, «сменовки»! – «Нет, моя косынка больше подходит»… – «А что у нас с обувью? Покажи-ка!» «А как насчет парфюма? Или вот этих бусиков?» Еле их успокоила…

Минута в минуту, когда сопровождающий оставил меня возле нужной двери, я постучала и вошла в комнату, не дождавшись ответа. Она была – пуста. Не видно ни письменного стола, ни кресла… Только стеллажи с книгами вокруг, делавшие ее похожей на библиотеку.

Я, осмотревшись, не стала никого окликать: дала человеку, явно прятавшемуся за полками, получше рассмотреть меня. Они тут почему-то считают, что все, кроме них, – балбесы! Я же сразу раскусила этот дешевый «финт ушами». И другие, подобные, когда работала над романом «Конец – молчание…» Про наших разведчиков-нелегалов. И мне (тогда и потом), по-дружески помогал Юлиан Семенов, с которым мы сидели в «Смене» в одной комнате. Для меня – Юлик, щедрая душа…

Наконец, в «библиотеке» реализовался мидовец (или кто-то еще), который мне звонил, извинился, принес из своего «убежища» пару стульев, усадил меня напротив и «запел» насчет почетного предложения Илье, который – и это так странно – отказывается от него.

Мой небольшой животик, с Андреем внутри, он, конечно, рассмотрел и даже не заговорил о нем, поведя речь – о другом. (Хотя Илья назвал предыдущему товарищу мое состояние – основной причиной отказа). «Илья Семенович сначала уедет один. Осмотрится, обустроится как солидный богатый человек. А позже вы к нему приедете, уже с ребеночком… Все логично!»

И тут слово взяла я. «Вы что – хотите, чтобы ваша «игра» пошла насмарку? Чтобы всю «сеть» через неделю, самое бóльшее, – накрыли? Тогда нужно нанять именно Симанчука. Он вам, уже через пару дней, все разрушит, что вы так долго создавали. Простите, но у вас не именно такая цель? Может, вы «дружите» против кого-то?

Тогда Илья Семенович – самый подходящий для этого человек! Он все сделает. Но – результат… Потом сами будете отвечать: за подбор «кадров». Более далекого от разведки человека – не придумать! Кто вам его порекомендовал?»

Ответа на вопрос я не получила. Меня быстренько выпроводили, поблагодарив за откровенность. Больше мне не звонили ни Иван Иванович, ни Петр Петрович… А Илью – не вызывали в «тайный» кабинет на радио.

В благодарность за «подвиг» он пригласил меня в кафе «Националь»: на чашку чая и яблочный «пай», который мы давно полюбили. Это было нам уже – по карману. Но в редких случаях. Илья счел этот – заслуживающим внимания. И ничуть не рассердился на данную ему характеристику!

Он, действительно, не годился для такой работы. Впрочем, как и я, которая вынуждена была бы – ему помогать. Не только рацией или чем-то еще, даже старой пишущей машинкой плохо владела: еле тюкала… Не то, что швейной! До сегодняшних «гаджетов» (и в шпионском деле) было еще очень далеко! Так я спасла Илью от лишней, по-шавензовски, – «нервотёпки». И нашу семью – тоже.

И снова – несколько слов о маленьком украинском поселке, до которого я могла не доехать, и о том, что, побывав там, я была им просто очарована: не нашла другого слова, лишь это, старинное. Как же мирно, дружно и обеспеченно жили в нем люди! Будто – большущая семья… Будто все – родственники…

И еще тогда – после «приключений» с поездом – меня не оставляла мысль: как хрупка человеческая жизнь. Как  ее надо холить и лелеять. Не хватает опыта? Скорее – ума!

Недавно увидела на экране телевизора репортаж из Украины. И вдруг – знакомое название: поселок «Счастье»… Боже, что с ним сделали, с этой белоснежной игрушкой! Все разрушено. До основания. «А затем?» Пока неясно. Остается надеяться на неистребимый дух человеческий, который, во все времена, невозможно было убить до конца.

Он, увертливый, совершал, в основном, «правое дело». Так соверши и теперь! Немного отдохни от горя-страдания и соверши! Тогда будет всем – заслуженное счастье. И другое название у того поселка, например: «Новое счастье»? Или что-то в этом роде. Лишь бы старого – не забывали…

Как было у нас с Ильей. Как у меня, уже одной, в воспоминаниях. Они, за эти шесть лет, что его нет, становятся  с каждым годом все реальнее, вместо того, чтобы тускнеть и исчезать… Похоже, что расстояние между нами, когда-то – огромное  (целых три с половиною года!), все уменьшается, уменьшается, и скоро мы снова объединимся. Уже навсегда.

А пока – еще немного вашего внимания. Я – из группы «дожития», поэтому надо торопиться рассказать всё. Или – почти всё. Теперь это – мой почетный «титул», которым наградило меня государство и который я гордо ношу, наряду с другими, коими отмечена. И за такое – спасибо. Ведь могли бы – еще хуже придумать!

Раньше, вслед пожилому человеку, иногда слышалось: «Старьё берём!». А сейчас – культурно подгоняют: «Доживайте, черт побери, побыстрее! Сколько можно здесь торчать? Дайте дорогу и уступите территорию – молодым, неглупым созданиям, которые даже говорят не так, как «старьё», а по-современному. Например: «Типа того»… «Без понятия»…  «Как бы»… «Лайкать»… «Жесть»… Или совсем просто: «прикольно», «супер», «круто» и так далее…

У знаменитой Эллочки-людоедки в запасе было тридцать подобных слов и выражений. Теперь, в специальном словаре, – тринадцать с половиной тысяч таких «перлов»! И он каждый день – пополняется. Хочется взвыть, а не провозглашать, как господин Тургенев: «О, великий русский язык!» Даже – могучий. И еще какой-то…

Накликал. Накликал тошнотворный «сленг», на котором разговаривает и общается масса людей, считая, что они – «продвинутые». Только – куда? Не мешало бы их не про - двинуть еще дальше, а совсем за - двинуть, чтобы не видеть и не слышать этого позора, которому уступает даже тюремная «феня»…

Недавно Андрей, совсем не древний товарищ, которого я редко хвалю, сказал мне про подобное явление: «Это – язык дождевых червей!» Образно сказал, хотя он не лингвист, не писатель или поэт, а художник, но червей никогда не рисовал. И я порадовалась за него…

А вот дочь моей подруги, Инги, человек с двумя высшими образованиями (журналистским и юридическим), говорит со мной так: «Ко мне подошёл как бы мой сын, а потом он отправился как бы к мужу…» Я ее чуть не убила! Но по телефону это сделать, увы, невозможно. И она – не придуривается. Только немного молодится, вероятно, надеясь, что таким макаром можно стать юной и привлекательной.

Когда я, мысленно, общалась с Ильей и передала ему остроумную, по-моему, фразу Андрея про дождевых червей, он слушал с любопытством и был очень доволен «ребенком». Многие уже знают и верят в то, что – «внизу», то и – «наверху». И – наоборот. Верят в такое реальное общение, разговоры… И ни себя, ни других не считают – психами.

Потом Илья переключился на то, что ему поинтереснее червей: на свои стихи, опубликованные давно в сборнике, посвященные мне, но не забытые. Вдруг я, в сегодняшней круговерти, их не помню?

                  

Когда получаешь права,

                   Больше жизни любя,

                   Сказать простые слова:

                   «Я люблю тебя!»

 

И я – здесь, «внизу», продолжаю тихонько за ним, который уже – «наверху».

                   Не то, чтоб тысячи лир

                   В душе зазвенели вдруг,

                   Другим становится мир,

                   Другими люди вокруг…

 

Все помню! И главное – тоже.

                   Любые ищи пути,

                   Любовь тебя поведет.

И он – искал. Потому что Она его вела, еще не найденная, не ощущённая. И – упрямая надежда. Недаром, практически на прощание, при Марине и Андрее, приехавших к нам и буднично ужинавших на кухне, он сказал те «простые» слова, на которые Андрей – аж крякнул и растерянно произнес: «Ну, ты даешь, папаша!» Но об этом – в заключение…

А пока о другом: о том «соревновании», которое Илье приходилось выдерживать, уже найдя свою любовь. Не в безвоздушном же пространстве всё происходило! Не на необитаемом острове, где случайно оказались «он» и «она»!

Да, у меня были давние, проверенные временем, поклонники, заслуживающие «внимания», как они считали. Особенно тогда, когда я была опять свободна. Для примера возьму лишь двоих, которых мне было очень жаль. Я к ним до сих пор нежно отношусь! Но и только…

 

Слава появился в доме Инги, школьной подруги, много лет назад, вместе со своим закадычным дружком – Володей Б. И мы с Ингой, и они – заканчивали школу. Его мать и Ингина очень хотели познакомить взрослеющих детей. Вдруг понравятся друг другу? Они, вроде, и приглянулись.

А Слава в тот день, давно серьезно увлекшийся фотографией, листал её альбом со снимками. И, неожиданно, спросил, показывая пальцем на мою «открытку: 9 х 12» (для понимающих): «Кто это?» Инга сказала: «Подружка по школе». Назвала мое имя, домашнее, собирается, мол, поступать на журфак МГУ… Слава попросил у нее фото, с возвратом, конечно. И объяснил, что хочет переснять его. Инга, наслышанная о его увлечении, спокойно отдала ему снимок и снова переключилась на Володю.

С тех пор Слава ежедневно изнурял друга, а через него – Ингу: хотел увидеть меня, познакомиться… И – увидел. Года через три. За которые они с Володей – стали студентами МАИ, а я – факультета журналистики. К тому же, я успела выйти замуж и родить дочку. А Слава, измучив Ингу, ходил с ней вокруг моего дома и заставлял ее звонить мне из автомата: можно ли, на минуточку, зайти им вдвоем?

Но Инга, поговорив со мной и услышав категорическое «нет», объясняла Славе: «Очень занята», «Только что и душа – с полотенцем на мокрых волосах», «Неважно себя чувствует»… И тому подобное, каждый раз – новое. Но однажды, на 7-е ноября, она вытащила нас с мужем к себе: отдохнуть, спокойно посидеть, пообщаться. И как я, простуженная, ни сопротивлялась, пришлось идти, хорошо – недалеко.

Вошли, увидели толпу народа, что-то нервно обсуждавшую, решили: не раздеваясь, повернуть назад, раз тут – все переигралось. Тем более, мне становилось все хуже… А ватага, собираясь в другое место, принялась уговаривать нас ехать с ними: там будет очень клёво!

Пока мы – отнекивались, открылась дверь, и в комнату вошли еще двое запоздавших гостей: Володя и Слава, как Инга потом подтвердила, загородив собой дорогу на выход. Первого – я иногда встречала у подруги. А вот второй, который безотрывно смотрел на меня, конечно, Слава. И что же он увидел, наконец?

Сопливую, со слезящимися глазами и красным носом, истрепанным носовым платком, чихающую женщину, в материнском старомодном пальто и платочком, для «сугреву», на голове.

А я, в эти секунды, что он – в упор – смотрел на меня, ликовала: «Гляди! И  жалей о потерянном времени! О гибели романтических мечтаний! Вот тебе – и «Дина Дурбин», как говорил кое-кто, глядя на то – удачное, вероятно, – фото! Американская кинозвезда, красотка! И – ранняя мамаша, вечно голодная студентка, для которой новое пальто, а не мамины обноски, – проблема!

Почему-то я мстила Славе. Наверное, потому, что сама была романтиком. А еще потому, что мне было – не по себе: за мой вид.

Все-таки нам пришлось поехать вместе со всеми. И двое молчаливых друзей тряслись в холодном трамвае рядом с нами. И тот, изучающий, взгляд не отпускал меня ни на миг. Но это было – только начало…

Когда все расселись за длинными столами, уж не знаю, какой «буквой» они были, мы с мужем оказались с краю одного из них. Инга – где-то вдали от нас, со «своим» Володей. А рядом с нами, в самом торце на одного человека, – Слава. Он же собирался поснимать кампанию, поэтому ему нужна была возможность вставать, садиться и снова – вставать…То есть скакать! Почему же не воспользоваться услугами бесплатного фотографа?

А «пир на весь мир» начался с того, что Слава, не приседая ни на минуту, снимал … только меня. Он устроился по другую сторону стола и, никого не стесняясь, даже моего супруга, щелкал и щелкал затвором аппарата, стараясь уловить каждое мое движение, вне зависимости от тостов.

Интересно, что после второй рюмки горячительного я забыла про насморк, про больное горло и, обрадованная этим, громко смеялась над прыгающим перед самым моим носом Славой, над пухленькой хозяйкой дома, привлекавшей внимание модным платьем «в горох», мелодичным голоском, певуче повторявшей то и дело: «Держите меня семеро!» И даже попытками – станцевать на столе, которые тотчас пресекались еще не наевшимися гостями…

Мы ушли раньше всех – по-английски: незаметно, в перерыв, в сутолоке. Потом Инга рассказала мне: Слава обнаружил её со своим другом – на лестнице, целующимися. И, не обращая на это никакого внимания, произнес вслух, не опасаясь, что кто-то еще может услышать его горькую, до отчаяния, фразу: «Я отдал бы полжизни, чтобы она не была замужем!»

Так закончилась наша первая встреча, на которой мы ни словом не обмолвились. Но была еще – вторая. Лет пять спустя. Совсем уж – неожиданная! И – весьма тревожная…

У Инги с Володей почему-то ничего тогда не получилось. Я – не выясняла: к чему бередить уже подживающие раны? Зимой я приехала из Саранска в Москву – хлопотать о восстановлении прописки в родительской квартире, из которой мы, перед отъездом в Мордовию, по дурости, выписались. Той осенью внезапно умер мой отец, и мама осталась одна с сестрой-студенткой. Им, естественно, нужна была всяческая поддержка. Да и трехлетний срок работы в Мордовии, который, кстати, нигде не был оговорен, подходил к концу!

По началу мне нагло отказывали. И тогда я связалась с отцовскими сослуживцами из Моссовета, которые сразу же подключились к нашей беде. И немедленно была назначена встреча с высоким милицейским начальником по такому пустяковому вопросу! Но я все же – нервничала. Хотя, что случится от того, если в двухкомнатную квартиру, где теперь живет только мать с младшей дочкой, возвратятся родственники, которые и были там прописаны, но «отлучились» потому, что считали нужным отдать «долг» государству?

А в Саранске ждали результата моей поездки в столицу и муж, который еще работал, и дети, которых надо было «изымать» из детского сада, а также – «яселек»… Все были в подвешенном состоянии. Они – там, я – в Москве… Поэтому, когда Инга позвала меня на свадьбу «своего» Володи, с которым она давно не встречалась, я отказалась поддержать её.

Но увидев, как она переживает эту, неприятную для нее, ситуацию, – согласилась. И все же спросила: «А вдруг там будет Слава? Он, наверное, – свидетель?» – «Понятия не имею!», – сказала подруга, расстроенная своими воспоминаниями. – «Это, наверное, знают наши мамочки. Они до сих пор надеялись, что мы – вернемся друг к другу. Теперь понятно: не судьба!»

И вот мы попали, почти последними, на домашнее мероприятие, которое – раньше – было чаще, чем теперь: в ресторанах да кафе. В одной из небольших комнат сняли пальто, сапоги, чуть привели себя в порядок перед зеркалом и отправились в просторную «зàлу», как некоторые говорили в то время.

Инга, с трудом оторвавшись от меня, так как безумно волновалась, направилась к «молодым», стоя принимавшим поздравления и подарки, со своей нарядной коробкой, в которой уютно лежали разноцветные хрустальные бокалы: мы, вместе, их накануне выбирали. Я же – отправилась в «залу» и, на мгновение, остановилась на пороге, ожидая, что Инга вот-вот подойдет ко мне, и обеим станет немного легче.

Как вдруг увидела, прямо перед собой, в углу нарядной комнаты, Славу, стоявшего возле тумбы с открытым патефоном. Да, это был не тот паренек с фотоаппаратом, который снимал меня и – так, и – сяк… Это был высокий, красивый мужчина, похожий на киноактера Абрикосова-младшего, часто снимавшегося вместе с отцом, если кто помнит… В темно-синем элегантном костюме, при галстуке, державший обеими руками большую тяжелую пластинку, по-видимому, собираясь поставить ее на диск. На таких, с двух сторон, обычно записывали много вещей, и они были – весьма дорогими.

Мы, секунду-другую, смотрим друг на друга, и тут, на глазах подошедшей ко мне Инги и других гостей, пластинка вырывается из рук Славы – из двух рук – и, как в кино, в замедленной рапидной съемке, падает на пол и разбивается вдребезги… В мертвой тишине этот звук был – оглушительным! Вот такой оказалась прелюдия к застолью. Похоже, большинство гостей не посчитало именно меня – причиной такого казуса. Ну, не повезло человеку! Кроме – некоторых, пока что – не определившихся…

Осколки мгновенно убрали, ведущий вечера пригласил всех за стол: рассаживайтесь, кому где удобнее! Мы с Ингой скромно сели за ближайший для нас край стола, неподалеку от того патефона. И я подумала еще раз: не надо было нам  – мне, по крайней мере, – приходить сюда. Ну, кто я – молодому мужу? Да и Славе – тоже? Еще Шекспир настойчиво вопрошал устами Гамлета: «Что он – Гекубе? Что ему – Гекуба?» (Речь – о пожилой троянке, жене царя Приама. Если говорить по-одесски, эти люди – тоже имели свои проблемы. А когда и у кого их не было?)

Я не сомневалась, что Слава, сразу узнавший меня, сядет около новобрачных. Он был в курсе моей жизни (спасибо Инге), хотя бы того, что я родила еще мальчика: это свидетельствовало о крепости моей семьи и говорило о том, что Славе уже не нужно жертвовать половиной своей жизни.

Но – ошиблась: не заметила, как тот оказался рядом со мной. Инга – слева от меня. Он – справа. Я такому, честно, не обрадовалась. И так – на нервах… Вдруг начнет о чем-то спрашивать? Мы же с ним никогда не разговаривали: такая была обстановка. Я и голоса его не знала!

Он же ни о чем серьезном за трапезой не говорил. Почти не ел. Только тихо спрашивал обволакивающим баритоном: «Это положить? А это попробуешь?» Почему-то на «ты». Впрочем, и на «вы» – мы никогда не были. А у меня – никакого аппетита! Хотя за целый день во рту не было … «маковой росинки», как смешно говорила моя бабушка, приехавшая в Москву с Украины. Что это такое – я до сих пор не представляю…

Но меня смущало еще другое: он сидел как-то странно. Если я все время смотрела только вперед и, практически, не видела его лица, то он, отвернувшись от своей соседки справа, за которой, по этикету, должен был тоже ухаживать, все время пытался посмотреть мне в глаза. И это – напрягало. Как и то, что он даже не пытался придвинуться ко мне поближе. Наверное, сам понимал, что просто – пылает.

От него, действительно, шел такой жар, как от печки в Саранске, когда, с помощью коллег, я ее растапливала во время Володиных командировок. И не сразу закрывала железную дверцу, чтобы полюбоваться бушующим пламенем внутри, страстно обнимавшим поленья…

Почему это привиделось мне на чужой свадьбе? И почему Слава, закадычный друг новобрачного, не поздравил его с таким ответственным шагом? Даже не пытался встать и сказать несколько слов! И этот огонь, идущий от Славы, не фантазия, не журналистская придумка. Левая моя сторона, там где Инга, – была нормальной температуры, вероятно, 36,6. А правая –  горячая, под 40 градусов по Цельсию.

От этого огня можно было сгореть. Но я не могла себе этого позволить: завтра, довольно рано, меня ждет с нетерпением – после звонка из Моссовета – милицейское руководство, чтобы охотно выполнить их скромную просьбу. И она, естественно, была удовлетворена. Но до завтра – ещё надо было дожить!

Объявили «перерывчик» перед горячим. Все встали, разбрелись по комнатам. И тут я увидела, как «молодожен», дисциплинированно сидевший возле супруги всю часть «программы», кинулся к Инге. А за ним – жена, хватавшая его за пиджак, что-то ему говорившая и мотавшая сбившейся тюлевой фатой. Инга – от него. Он – за ней. Жена – за ним. Гостям – неловко. Кто-то принялся Володю энергично успокаивать…

И тут – зазвучало старое танго, и тенор модного долгие годы Георгия Виноградова стал рассказывать нам про трудности любви, про встречи и расставания… «Пойдем?» – спросил меня Слава. И повел в комнату, отведенную для танцев.

Там было немного народа, а на диване устроились раскрасневшаяся Инга и та женщина, за которой Слава не ухаживал за столом, а сидел к ней почти спиной. Что даже я, краем глаза, заметила. Они о чем-то разговаривали. То есть говорила она, а смущенная Инга слушала. Слава не обратил на них никакого внимания.

Мы встали в нужную позицию. Он, впервые, обнял меня за талию, впервые взял мою руку в свою, а я, впервые, положила другую – ему на плечо. В тот момент почему-то никто не танцевал: мы были одни в центре комнаты. Звучало уже другое танго: «Вам возвращая ваш потрет, я о любви вас не молю. В моем письме упрека нет: я вас по-прежнему люблю»…

И только мы попытались поймать ритм и сделать первое движение, что-то случилось. И случилось  по вине – той женщины!

Инга позже рассказала мне о том, что, до того, происходило на диване. Незнакомая особа – маленькая, худенькая, подсевшая к ней, – молча следила за мной и Славой, за всеми нашими приготовлениями к танцу, а затем твердо произнесла: «Мой муж – влюблен в эту женщину!»

Встала, обошла нас с той стороны, где были подняты наши руки, с соединенными ладонями, поднырнула под них и замерла: ко мне – спиной, к нему – лицом, не позволив нам, таким образом, сделать ни шагу. А Виноградов все еще пел…

И Слава, будто прозрев, с удивлением поглядел на свою жену, которую не замечал столько времени и которая решила напомнить ему о себе. Руки наши – синхронно опустились, и он выдохнул, с отчаянием: «Фатум!» То есть – «Рок».

Дальнейшее помню плохо. Перед глазами – какая-то рваная кинолента. Мы с Ингой, вдвоем, сидим на том самом диване, и я шепчу ей: «Надо немедленно уходить, а то будет скандал»… Потом – мы быстро одеваемся и объясняем какой-то женщине, что нам очень срочно нужно уезжать… Потом, не дожидаясь лифта, бежим по лестнице вниз… Потом – мчимся, не оглядываясь, по заснеженным тротуарам – неизвестно, куда… Потом – начинаем хохотать, а обеим совсем не смешно… Еле добрались до своих квартир!

А вот куда делись Слава и его жена, – не знаю: не поняла, не заметила. То ли – остались на свадьбе… То ли, по-тихому, уехали домой… То ли – выясняли отношения… То ли – нет… Но очевидным для меня, очухавшейся наконец, было другое: супруга Славы – что-то поняла про меня, нутром почувствовав приближающуюся опасность. Инга ведь писала в Саранск, что Слава – женился, что у него кто-то родился…

Может, она однажды увидела «открытку»? Может, ей попалась пачка снимков с той, ноябрьской, вечеринки? И там, и там – одно лицо… И вот – приход на свадьбу Володи, и опять – эта же физиономия! Плюс – разбитая от волнения пластинка… Плюс – ненормальное поведение мужа за столом и несостоявшееся танго, почти в обнимку… Самый тупой человек сообразил бы!

И она – сообразила, поняв основное: не я инициатор этого «безобразия». И совершила – поступок. Возможно, не особенно эстетичный, но спасавший ее семью (я даже зауважала эту пигалицу!). Иначе она не помянула бы в своей «горькой» реплике – именно Славу, а не меня – «распутницу» и «развратницу», которая давно клеится к её мужу!

Не очень симпатичный глагол… И эта, огорченная, супруга нашла вполне приличные слова, которые произнесла вслух: «Мой муж влюблен в эту женщину!»… Смело. Даже «круто», как говорят, увы, сегодня.

Больше мы никогда со Славой не виделись. Не было случая. Да и желания… Тяжеловаты воспоминания об одностороннем «романе»! О муках, которые выпали на долю молодого эстета и романтика, способного влюбиться в незнакомую, совсем юную, девушку – по фотографии! И сохранять это чувство – годами. Несмотря на ее мужа, двоих детей и … частые простуды.  

Но иногда все же хочется узнать, чем закончился тот «провал», говоря языком разведчиков. У меня, к сожалению, ничего не получилось, хотя делала несколько попыток. Может, кто-то что-то знает про Славу (полное имя мне неизвестно) Герасимова и Володю Бáловнева, его друга? Оба – москвичи, закончили МАИ, жили: первый – на Тверской, в районе магазина «Динамо», второй – в Измайлово. Буду признательна!

 

А теперь – про второго человека, чье имя решила изменить по понятным, считаю, причинам. Я назвала его Русланом и, пожалуй, привыкла к новому имени. Вспоминала, писала и, конечно, заново все переживала…

Это будет – печальный рассказ. Как печальна была его короткая жизнь. Жизнь «успешного», по тем временам, человека, когда батон белого хлеба стоил … тринадцать копеек (пытаюсь шутить, но мне грустно).

Руслан приехал в Саранск на год позже нас с Володей, тоже – по распределению, с Урала, а, может, из Сибири. Впрочем, это неважно. Я тогда уже успела поработать в «Советской Мордовии», набраться кое-какого опыта, родить сына, «отгулять» двухмесячный декретный отпуск и выйти на работу, соскучившись по делу, по командировкам…

И вот, во время шумной встречи с коллегами, я заметила перед кабинетом Главного, где обычно царствует секретарша, еще один стол, за которым сидел новый человек.

Это был молодой приятный мужчина, который встал, когда нас представляли друг другу, что сразу отличило его от иных, местных, кавалеров. А сидел он неподалеку от секретарши – временно, так как в кабинетах не было в этот момент места: в тот год прибыло в Мордовию много молодых журналистов.

И начались у нас с Русланом, как и с другими, мимолетные встречи: на летучках, в коридорах, в секретариате, куда меня, изначально, сунули замом «ответсека». Хотя я, до последнего, сопротивлялась, желая не оценивать чужие материалы, а писать свои, ездить по республике… Я же сюда приехала не дома отсиживаться, а работать в полную силу! И мне удавалось делать и то, и другое, поскольку, с самого начала, была договоренность с Шавензовым.

Лучше всех меня понимал – один из новеньких: Руслан. Он неплохо писал, часто заходил обменяться новостями и, выражая сочувствие моим терзаниям при планировании очередного номера, приносил, к чаю, самую дорогую конфету, которая не часто появлялась тогда в Саранске. Одну – но каждый день!

Это – при том, что он снимал крохотную комнатку у пожилой интеллигентной дамы, около «Дома печати», посылал деньги матери, на Дальний Восток, где она почему-то оказалась, и Саше, на которой женился перед самым отъездом в Мордовию, а она – ещё заканчивала институт. Её мать, в те дни, ласково погладила человека по голове, и он – растаял…

Руслану трудно было не посочувствовать. Один-одинешенек на всем белом свете! Отец – погиб в войну где-то под Харьковым. Мать – у черта на рогах, одна… Ни братьев, ни сестер… В общем, ни про каких родных, ближних или дальних, я от Руслана никогда не слышала. Поневоле растаешь и примешь некую склонность – за любовь или что-то похожее…  Тем более – накануне разлуки!

Его в газете – жалели все. Особенно – женщины, готовые не только погладить человека по густым темным волосам, но и на многое другое. Вокруг – столько одиноких, неустроенных, ждущих счастья, хотя бы на время, милых и заботливых женщин, смотрящих на одинокого мужчину голодными глазами. А он таскает мне, бесперспективной для него, – конфеты и рассказывает про свои «эротические» сны, где мы, вдвоем, покупаем ему … брюки.

Однажды дружелюбный новичок пригласил меня и Володю на свой день рождения в ту самую комнатушку, в которой, как мы убедились потом, не было ни стульев, ни стола, никакой посуды: хозяйка деликатно исчезла. Там были только кровать, шкаф и какая-то тумбочка, на которой можно что-то написать для редакции.

Я ничего про это не знала, а просто – отказалась, так как  недомогала в этот неуютный октябрьский день. На губе у меня была огромная «лихорадка», даже говорить трудно. Но пока я не согласилась – лишь бы отстал – Руслан не оставил меня в покое. Мне же так хотелось очутиться дома, отлежаться, немного подлечиться… Не вышло. И пришлось нам, вдвоем, тащиться к нему, пока он бегал по магазинам, чтобы сделать какую-то «закусь». Да и все гости чего-то прихватили с собой, даже бутылочку вина…

Вот тогда-то мы увидели «спартанскую» обстановку в комнате, за которую он платил приличные деньги: центр столицы, рядом с работой… Да еще – газовая плита, ванна, туалет… Роскошь! Особенно для нас с мужем, живущих не в городских, а полностью в деревенских условиях. Так что я, сидевшая на выдвинутом из шкафа ящике и проклинавшая поэтому всё на свете, вскоре забыла про это «удобство». Остальные – вообще стояли! Такой  у Руслана состоялся «фуршет»…

А нам надо было – после него – дождаться древнего, носатого автобуса, который обычно отчаянно штурмовали закоченевшие люди, таким образом – согревающиеся, и, стоя, ехать на окраину города, в наш журналистский поселок, благодаря, про себя, Всевышнего, что транспорт – пришел и умоляя, чтобы он не сломался в дороге… Такие в Мордовии были маленькие радости!

В те дни начался наш с Русланом «роман», который, как водится, все замечали. Вернее, егороман, на который я и внимания не обращала! Только Володя – обращал, но вел себя вполне прилично: видно же было, что я – индифферентна. Потом приехала на каникулы и уехала Саша. Хорошенькая, похожая на юную Ларису Голубкину. А конфеты, к чаю, не прекращались, даже – при ней.

Как-то, по весне, Володя отправился в командировку, а я, переделав на работе свои дела, собралась домой. Под каким-то предлогом Руслан пошел проводить меня. Но ливанул дождь, и мы забежали в кинотеатр, а затем – остались на фильм, так как дождь не кончался. Шел «Закройщик из Торжка», с Игорем Ильинским. Смотрю на экран, но вижу еле-еле. Очков-то нет! Уродливые надевать не хотелось. А красивых еще не делали в стране.

Потом Руслан писал мне, уже в Москву, куда мы, наконец-то, вернулись, отработав почти трехгодичный «долг» государству: он вспоминал тот дождь и тот фильм. Как ему, оказывается, хотелось взять меня за руку! Но – не посмел…

Я храню все его письма, заботливо перевязанные ленточкой. Боялась, что Илья, знавший всю эту историю, сунет туда нос. Но он никогда их не читал, хотя имел представление о том, где они лежали. И я благодарна ему. Это ведь не моя тайна. Это тайна человека, который доверился мне. И я его – не предам.

Кто-то о чем-то пусть догадывается. Могу же я все напридумывать, с моей-то профессией? Так что, руки у меня – развязаны, и совесть моя – чиста. А любителей таких «кроссвордов» мне хотелось бы спросить: где же вы были, когда он только заболевал (уже – в своем городе), и его еще можно было спасти? Почему не готовили ему что-то диетическое, а жарили для него неизвестно, как, кем и из чего сделанные «мясные» котлеты из магазина?

В одном из писем, когда Руслан ещё не переехал в Москву (Саша постоянно мечтала об этом, и друзья подключились к весьма сложному делу, которое закончилось хорошо), он написал, что бюллетенит, лежит дома один из-за каких-то непонятных болей в животе, и просит меня не волноваться по поводу такой ерунды… А заканчивал письмо, не объяснив, куда родственники подевались, так: я, мол, легко справлюсь с этой болячкой и, по крайней мере, до сорока лет – обязательно доживу!

Был ему в ту пору едва «тридцатник». Вся жизнь – впереди! И до сорока – еще так далеко… Руслан сдержал свою «клятву». Не дотянул до названного самим срока – лишь год. Умер в тридцать девять лет, на следующие после дня рождения сутки. Почти как в наших командировочных документах писали: день приезда, день отъезда – один день! И тут – грабили…

Я чуть с ума не сошла, узнав о страшной болезни Руслана и вспомнив то письмо. Пыталась как-то помочь, спасти: имелись неплохие связи с медиками. Но было поздно. Кстати, про эти треклятые котлеты я слышала от Саши чуть ли не до самого конца: «Он так их любит!» И я, до сих пор, корю себя, считая, что тоже виновата в его смерти. Такие страдания, какие он перенес из-за меня, никому жизнь не продлевают! Хотя никаких надежд Руслану я не давала.

Он был такой милый, такой, несмотря на явное сиротство, при живой матери, и неудачную женитьбу, самодостаточный, так притягивал к себе женщин! И – не любимый мной. Ведь однажды, в очередной его проезд через Москву, я сказала ему, в ответ на его отчаянную ремарку: «Ты меня не любишь…», те унизительные для него глупые слова: «Я – стараюсь»… Потом, в письме, Руслан попенял мне за жестокость, и стало очень неловко. Хотя бы за то, что не нашла других, менее ранящих, слов.

… Тогда, на бульваре, когда я провожала его к Арбатскому метро, и мы присели на скамейку, стояла ужасная жара. По-моему, в Подмосковье, уже в который раз, горели торфяники. Время позволяло немного передохнуть, и вдруг Руслан просит: «Положи мне руку на грудь!» И когда я, удивленная, это сделала, просунув ладонь в распахнутый ворот легкой рубашки, подумала, что он, наверное, заболел, таким был горячим…

В этот момент Руслан и сказал ту ужасную для него фразу. А я ответила – еще более ужасной, за которую, потом, извинялась. И он, медленно, пошел к метро. Почти – по-стариковски… Руслан же прекрасно знал себе цену! Знал, что может лишь пальчиком поманить, и все будет о’кей! Я наблюдала это в Саранске. И его равнодушие к дамам – тоже наблюдала. А тут …

Мы же ни разу с ним не целовались, даже шутя… Не обнимались… Не говоря – о бóльшем! Я его ни на какой интим не провоцировала… Разве это – не показатель того, что, «старайся», «не старайся», ничего не получится?  Даже если он, наблюдательный, заметил, что у нас с Володей – что-то не ладится, после стольких лет совместной жизни и двух детей…

Но Руслан жил в нафантазированных им же обстоятельствах: считал, что я вот-вот отвечу на его чувства и удивлялся, что все еще не люблю его, что наша дружба – искренняя, полноценная – затянулась… Он ведь, уже давно, был готов к обоюдным разводам. И видел меня – не любовницей, не раз заводя об этом речь: как – устно, так и – письменно…

Недаром, когда вернувшись из Мордовии домой и став редактором «молодёжки», он использовал любую возможность съездить в деловую зарубежную поездку: ему надо было – туда и обратно – обязательно проехать через Москву, чтобы мы увиделись. И мы, дома, всегда его принимали: было, о чем поговорить, что вспомнить…

Тогда, когда состоялся наш неприятный диалог на бульваре, он тоже, возвращаясь из загранки, заехал к нам, а мама, неважная хозяйка, нас даже чем-то попотчевала… И вдруг – утвердительное: «Ты меня не любишь»… Идя к себе, я почему-то восприняла это как  «давёж». Он меня обычно раздражал. Но ещё насторожила просьба Руслана положить руку ему на грудь…

И вдруг поняла: да это же – «Песнь песней»! Я зачитывалась ею – в отрочестве! Только царь Соломон вместо «руки» говорил часто – «печать»…  Это – «Гимн любви», как многие считают! Неожиданной любви правителя древней страны к девушке-работяге, собиравшей виноград и до черноты обгоревшей на беспощадном иерусалимском солнце. Суламифь же, в ответ, полюбила Соломона: не то, что некоторые…

Я раньше всё гадала: как звучит этот загадочный арамейский язык, на котором они объяснялись? Или он был им не нужен? При таких-то эмоциях!  Неужели в тот знойный московский вечер Руслан проверял меня: знаю ли я эту трогательную историю? И если да, то почему так долго не меняюсь, «заразившись» удивительным примером?

А может – и нет: простое совпадение… Это даже – лучше. Иначе я могла бы произнести худшую фразу, чем ту, что уже ляпнула. Не на арамейском языке, а на родном, русском! И – еще короче, в сердцах…

Как-то была в командировке в городе Руслана. Я – работала, он – нянчился со мной: помогал, заботился, устраивал дома настоящие «приемы» на глазах у тещи и Саши: они, по-женски точно, понимали, что я им – не опасна, что я – не враг.

В тот раз, торопясь на одну важную для меня встречу, я спросила у Руслана, с которым мы уже договорились, где и во сколько… «Если я буду опаздывать, ты меня подождешь?» И он, очень серьезно, произнес: «Я буду ждать тебя всю жизнь!» Это было – не «красное словцо», как я, позже, поняла. Он ждал меня всю свою, не очень счастливую, жизнь. Это подтвердила и его мать, когда мы встретились, в первый и последний раз: на «сороковинах».

Нас никто, специально, не знакомил, женщин вокруг – много, но она подошла именно ко мне и тихо сказала: «Я поняла, что это – вы… Руслан мне недавно сказал при встрече, что он всю жизнь любит одну женщину, а она его – не любит. Но он – еще надеется!» – «Назвал имя?» – «Нет, но я, присмотревшись к остальным, поняла: сын говорил о вас»…

А я ведь – молчала, ничего не вещая с прощальной рюмкой в руке. Не давала понять собравшимся, как долго и плотно мы дружили… Не вспоминала о том, что нас объединяло, и что – не давало объединиться по-настоящему.

Он это – знал. А другим – ни к чему! Пройдет время, люди чуток погрустят и забудут его. Кроме, конечно, самых верных. А для меня, мучительницы его, Руслан – жив, и часто снится мне. С каждым разом – все менее сердитый. Скоро, наверное, улыбнется…

Как мне было в те траурные дни жалко его! Он же, почти все годы, находился в неравных условиях с другими «заинтересованными лицами». Жил ведь очень далеко от Москвы! А «другие» – практически рядом. И ему надо было прилагать немало усилий, чтобы добраться до меня: чтобы произошла еще она встреча, и еще одна, и еще …

А жизнь-то у него приближалась к концу. И так стремительно! Наверное, эти загранпутешествия чего-то стоили? И – нервов, и – хлопот, и – денег… А у него – семья! И я. Иногда… В командировках в его  – интересный читателям – громадный город. Именно там я видела этого сильного, гордого человека – плачущим. Смотреть на такое было невыносимо!  

… В один из моих приездов мы не договорились с Русланом о времени, когда и где увидимся, такая была «суета сует». Я просто не знала в этот день, во сколько освобожусь. Но, неожиданно, вернулась в гостиницу, куда Руслан меня поселил, довольно рано и хотела даже не поесть, а лечь и, хоть немного, подремать. От разговоров с людьми – я очень устаю, о чем они – не догадываются, потому что видят перед собой доброжелательную, любознательную москвичку, без дешевых «понтов», по-теперешнему. 

Только решила прилечь и, взяв ключ у дежурной, пойти к себе, как она вспомнила: «Ой, к вам заходил молодой мужчина и посетовал, что вас нет: хотел передать какие-то книги… Я предложила свою помощь, но он сказал: нам надо еще побеседовать… Уже два раза приходил!» И я поняла, что мой отдых – накрылся…

Так и получилось. Только сняла длинную нитку бус – единственную свою «драгоценность», изображающую жемчуг, и бросила ее на письменный стол, только подумала о халатике («Может, не стоит в него переодеваться?»), как в дверь постучали и вошел Руслан, что я и предполагала. Он, улыбаясь, пересказал разговор с дежурной, положил на стол стопку каких-то книжек,  ненужных ни мне, ни ему, и взял в руки мои бусы, лежавшие перед ним солидной горкой.

Я, в те минуты, не очень следила за ним, а доставала из сумки свой рабочий блокнот. И вдруг слышу какие-то незнакомые звуки. Подняла голову и вижу: Руслан стоит возле стола, в обеих его горстях лежат бусы, и он, давясь и сдерживая себя, плачет, как ребенок: настоящими, а не показушными слезами! Потом – наклоняется, зарывает лицо в чешский «жемчуг» и плачет уже громко, не совладав с собой…

Вот тут – я перепугалась. Отбросив сумку, блокнот, – кинулась к нему, стала вытирать ладонями его мокрые щеки и все время что-то бормотала, будто утешала Марину и «Владим Владимыча», когда они отчего-то расстраивались. «Ну, миленький, ну, хороший мой, успокойся, все пройдет!» И услышала, когда слезы у Руслана еще лились: «Бусы тобой пахнут… И твоими духами… Не сердись!»

Мы долго еще утешали друг друга, будто впали в детство. Наверное, поэтому ничего «взрослого» у нас не случилось: находились в каком-то ином измерении… Или Боженька уберег меня тогда, чтобы потом не винила ни себя, ни его, огорченного всей своей жизнью? Руслан ведь – во многом достойный человек – заслужил совсем другую судьбу! И лишь одно не слишком нравилось мне: то, что он, нередко, уступал – привычной, но нелюбимой Саше.

Может, не хотел скандалов (раз я упорно не шла на сближение), которые, считаю, заслужил? Может, не хотел тратить силы – на перевоспитание жены, «заточенной», как опять же сейчас говорят, на благах, чинах и так далее? Короче, на карьере? А меня, с детства, привлекало совсем другое: более высокое, более духовное, как я уже тогда понимала. Поэтому до сих пор помню ту сцену, которая меня тогда удивила.

Война. Эвакуация. Совнарком РСФСР – в Саратове. А дети его сотрудников, целый вагон, вывезенные из Москвы заранее (мы с трехлетней сестренкой – тоже), где-то потерялись. Другие составы – двигались, спешили: кто – на фронт, кто – с ранеными, например, – с фронта, а нас загнали в какой-то тупик и … забыли. На целый месяц!

Почему мы выжили, – не понимаю: без еды, без питья, с несколькими взрослыми женщинами, которые за нас «отвечали», но в суматохе (немцы –  под Москвой!) – ничего добиться не могли. Тогда-то за дело взялся наш с Милой отец, лично. И через неделю – мы все – были в Саратове: тощие, грязные, завшивленные, но – более или менее – целые.

Как же измученного отца благодарили родители! Как обсуждали тот факт, что детей «спас» один человек – не спавший несколько дней Гордеев, – а не те, кому это поручалось раньше! Вероятно, среди нас не было их детей. Иначе – не объяснить…

И вот, когда мы пришли в себя и не стыдно уже было выйти на улицу, я сидела на лавочке возле детской песочницы, что-то читала и, невольно, прислушивалась к спору лепивших «пирожки» нескольких совсем маленьких девочек: он все больше разгорался… Тема – такая: чей папа – «важнее». Одна говорит: «Мой!» И начинает называть его должность в Наркомате… «Нет – мой!», – злится другая, похоже, как и первая, едва научившаяся говорить… И тоже, заученно, называет должность… Потом – третья…

Я встала и ушла подальше от них. А в голове уже готов был ответ, если бы эта мелюзга спросила меня, а кто твой папа? Я бы сказала: «Мой – важнее всех. И ваших – тоже! Потому что он – самый красивый, самый добрый, самый честный, самый любимый!» И это была – правда. «А главное – он, как волшебник, умеет спасать детей!»

И девочки – заверещали бы: «Так это же – товарищ Косыгин! Ты что – дочка его?» И я, честно, сказала бы: «Почти. Мой папа и Алексей Николаевич, возглавляющий наш Наркомат, земляки: оба – тульские. Это – посерьезнее, чем родня!»

Может, Саша как раз и была в той песочнике? Или – в похожей? Чуть раньше или чуть позже? А возможно, и без песочницы вступила бы в такой спор? Тема-то – близка ей. Да и теще Руслана! Недаром он ужасно разозлился, когда узнал, что та, по телефону назвав его фамилию, попросила, от его имени, оставить ему какой-то дефицитный мебельный гарнитур для новой квартиры. Самому, де, некогда даже позвонить, вы же в курсе, кто он и насколько занят в газете…

Не знаю, сумел ли Руслан отменить этот заказ. А может, просто махнул рукой… Забот-то у него, действительно, хватало, разного свойства… Но ему было неприятно, когда я, услышав его взволнованный рассказ про этот случай, что-то такое сказанула ему, и так – разгневанному, про мещанство… Ну, что же делать, если мне самой – все равно, импортный гарнитур у меня или разнокалиберная мебель? Лишь бы удобно было, и всё! Опять пришлось извиняться: не он же «клянчил»!

В общем Руслану явно не везло в жизни. Здоровый еще, молодой… Но  один, как перст. Потом – семья, в экстренном порядке… Но не очень то,  чего бы ему хотелось, иначе сразу же после женитьбы не прикипел бы настолько к замужней женщине! Или – одиночество… Или – люди вокруг… Но счастья – нет.

А похороны? С речами – в соответствии с должностями присутствующих, по ранжиру? И те слова «тети Зины», давней подруги матери, которая знала его всегда и у которой он останавливался, бывая в Москве? Единственные слова, которые я запомнила из того официоза и часто теперь про себя повторяю: «Бедный мальчик»… Всего-то два слова, сказанные не для всех, а скорее – для себя, вырвавшихся у доброй женщины от действительного горя!

Может, и для него сказанных, и он их услышал? Слух ведь покидает усопшего последним, это давно известно…И Руслан, я думаю, не обиделся на них. Как не обиделся на меня, когда он плакал в гостинице над моими бусами, а я его, словно ребенка, успокаивала…

Однажды Володя, еще мой муж, устроил Руслану экзамен. Да какой! Кто бы его выдержал? На это он и рассчитывал… Но перед этим был другой, не менее сложный, но тоже – экзамен!

Продолжение

 

 

                               

Серия сообщений "почитать":

Литературные произведения Валерии Гордеевой

Часть 1 - Валерия Гордеева "Воскресение Марии"
Часть 2 - В. Ильина «КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»: МОСКОВСКИЙ ВАРИАНТ
...
Часть 5 - Сиреневый туман.
Часть 6 - Сиреневый туман. Часть 2.
Часть 7 - Сиреневый туман. Часть 3.
Часть 8 - Сиреневый туман. Часть 4.
Часть 9 - Сиреневый туман. Часть 5.