Начало романа-дневника

Предыдущая часть

1965,
июль

Я лёг на развёрнутое на полу одеяло. Она демонстративно сняла матрац, сказав:
- Раскладушка и так мягкая. 
Я разозлился:
- Нет!
Взял и опять отнёс матрац на кровать.
Она (сочувственно):
- Ну возьми хоть подушку.
И кидает её мне на одеяло (все эти действия происходят в темноте, а я расположился метра за три от раскладушки). 
В темноте на меня летит подушка. Я понял, что если оставлю её у себя, то намного более трудным окажется путь к НЕЙ. 
- Не надо мне, забери, - я откинул подушку назад на раскладушку. 

В молчании прошло минут пять.  Я понял: надо проявить уверенность: не оставаться же мне всю ночь на тоненьком одеяльце - почти на полу - и без подушки. Я встал, подошёл с одеялом к раскладушке и перешагнув через неё и неподвижное, словно затаившийся зверёк, тело, лёг рядом с ней, сказав:
- Мы и так спать можем. 
Она молчала, Лишь её горячее дыхание коснулось моего лица. Близость её тела влекла меня к ней, хотя и не так безудержно и безумно, как вчера.  После ласк, когда у обоих разогрелась кровь и одежда перестала, благодаря моим усилиям служить препятствием для окончательного сближения, раздались её всхлипывания и горестные возгласы:
- Почему ты меня не уважаешь, почему ты меня не слушаешь, что я тебе плохого сделала и т.д.
Моё сердце от этих возгласов обливалось острой жалостью к ней. Только тогда я начинал думать, что я, наверное, делаю плохо, но почему ей плохо от меня - этого я не мог и не хотел понять.
Я стал говорить о том, что всё происходящее между нами естественно, и так и должно быть...  Она не могла вразумительно объяснить свой отказ и всё заканчивалось страдальческими возгласами "не надо" и  всхлипываниями, за которыми следовали уже мои уговоры: "ну успокойся, не буду, не плачь! "  
Она же в ответ  предлагала "просто целоваться".
Сдерживая в себе нарастающие волны сладострастия, я сливался с ней в объятиях и поцелуях, пытаясь заменить ими мучительную недосягаемость моей Люды.   

Квартирный вопрос

Днём ходили на новую квартиру Люды (я подождал её у подъезда). Оказалось, что жильцы этой однокомнатной квартиры ещё не отремонтировали свою будущую двухкомнатную квартиру и ремонтировать её будут числа до 15 августа.
- Мне так надоело на старой квартире, - сокрушается Люда, -  я уже восемь лет, с самого детства там живу. Надоели сплетни соседей. Вот на днях приходили и спрашивали: "Правда, что твоя мать плохо к тебе относится?" И судачат: "Это потому, что она неродная". Мне это противно, ну какое им дело!
- Так это правда, что не неродная? - как можно мягче и внимательней постарался я спросить.
- Да.
- А родная?
- Она не захотела иметь третьего ребёнка (нас было двое: я и Лариска) сделала аборт и погибла. Ну зачем она это сделала, - добавила горестно Люда.
- А сейчас сколько вас в семье детей?
- Трое. Ленка ещё, младшая самая.
Её немного тяготил этот разговор и я, желая отвлечь от неприятной темы, увёл её с собой в кино. Потом сходили в комиссионку и оказалось, что люстру купили и Люда получила за неё десятку. 
- Слушай, Люда, у меня тоже остаётся десятка и если полечу самолётом, то побуду здесь ещё день. А то ведь мне сегодня вечером уезжать надо. 
- Сегодня? - переспросила она с чувством большого сожаления. И я не усомнился в искренности её огорчения - такое  наивное простодушие звучало в её голосе.

Было решено, что я полечу послезавтра (мне хотелось полететь ещё и потому, что это было впервые - летать мне раньше как-то ни разу не приходилось). 
Я сразу же взял билет в Агентстве аэропорта за 10 руб.
- Ну вот, - сказал, - а остальную десятку мы за эти два дня прокутим.

"И вершина любви..."

Ночь. Не скажу, больше или меньше инстинкта, но теперь уже с огромным напряжением работала мысль о причине её отказа от окончательного сближения. Я был уверен (и это подтверждалось всеми иными обстоятельствами), что причина - не во мне. Тогда что? Боязнь последствий? (А вдруг - ребёнок?).  Но ведь наверное у каждой  есть подобные мысли. Я не допускаю, чтобы в наше время девочки были в таком младенческом неведении. И тем не менее это свершается...  Может быть у тех девчонок страсть и любовь заглушают осторожный голос. Или у них уже сложилось смелое убеждение в виде обезоруживающего вопроса: "Ну и что??"

В Люде меня удивляла смесь простоты и практичности. Убеждения ли порождали эту осторожность в любви или совершенное отсутствие любовного опыта, совмещённое с начитанностью комсомольско-молодёжными брошюрами, но как бы там ни было, она, желая всей силой любить меня духовно, не желала отдавать любви всю себя...
Меня порой бесило несоответствие между моим пониманием любовного процесса в виде естественного перехода от поцелуев и ласк к "вершине любви", за которой может появиться "чудо великое - дети").  
И я не принимал  её страх и почти болезненное упорство, когда любовь стучалась в последнюю дверь и доходила до последней грани. В моём понимании, как и в понимании других мужчин, согласие женщины ласкать и целовать себя в течение довольно долгого времени уже является санкцией на органичный переход от ласк и поцелуев к заключительному аккорду любви. 
Эти рассуждения пришли немного позднее. А в эту ночь меня больше всего угнетало непонимание причин, которые лежат в её упорстве.

В эту ночь были и поцелуи, длящиеся вечность, и божественные объятия, но всё это не получало своего конечного разрешения. И я, замечая неотвратимые признаки страдания на её лице и готовность зарыдать, прекращал свои попытки достигнуть большей близости. И тогда она опять счастливо улыбалась и благодарно целовала, стремясь в жарком поцелуе возместить то, чего мне не доставало и...  не доставалось. Всё же в эту ночь я поспал часов пять - больше, чем в предыдущие ночи. Привык - и уже не так сильно волнуюсь при виде её почти обнажённого тела. Только в какой-то частице мозга таилось незаметное раздражение: быть рядом и не... 
Такая близость - я инстинктивно чувствую, изматывает больше настоящей физической близости.

Когда приехал, знакомые чуть ли не в один голос говорили, что я похудел.

Милые бранятся или тешатся?

День мы провели вместе. Последний день. Завтра полпятого - позже уже нельзя - зазвенит будильник и в 5 ч. автобус увезёт меня в аэропорт. Вряд ли что изменит в наших отношениях и эта ночь.  Я так и не знаю причины.  И очень бы тяготился, если бы уехал, не узнав её.
В городе по улицам шляться надоело и мы зашли в парк, усевшись на уединенной скамейке. 
- Ты знаешь, - сказал я, - у меня всё время такое впечатление, что я читаю интересную книжку в сто страниц, дошёл до 93-й страницы, листаю, а дальше всё та же и та же страница: - 93,93,93,93... и никак не дойти до сотой.
Я не ожидал, что она поймёт мои слова сразу, без всякого иносказания, то есть воспримет мою, казалось бы, завуалированную мысль в самом первоначальном "голом" виде. По её взгляду я понял, что моя мысль дошла до неё мгновенно.
С каким-то затаённым выжиданием и глубокой серьёзностью она спросила:
- А что будет, когда дойдёшь до сотой страницы?
Я не нашёл ничего лучше, как улыбнуться и отшутиться:
- А дальше начнётся следующая повесть (а может роман...).

Я совершил крупную ошибку, увлёкшись своим красноречием. Я будто слушал отвлечённый диалог влюблённой пары между собой  на неведомой сцене.   Возможно, от этого ответа зависело, быть или не быть нашему дальнейшему сближению. Когда же понял, с какой серьёзностью она приняла мой ответ, тоже перешёл на серьёзный тон:
- Разве ты думаешь о том, что будет, когда дочитаешь до конца книгу? Просто испытываешь удовлетворение от прочитанного и начинаешь замечать, что в мире есть ещё что-то прекрасное. 

Взаимное молчание длилось довольно долго.  Мы молчали вместе, но по-отдельности, ведь каждый думал о своём.
Я думал: "О чём она сейчас размышляет?"
В голову пришла Оля Егорова - девочка из общежития, которую я поцеловал в губы через десять минут после знакомства. Для меня это был первый поцелуй. В эти же дни я познакомился с серьёзной романтической Галей, пишущей стихи. Оля тогда поставила передо мной вопрос ребром: "или я или Галя". 
Я разговаривал с Людой, как с самым близким человеком, с которым свободно можно делиться своими мыслями и чувствами. А она вдруг всерьёз оскорбилась за незнакомую ей девчонку из-за того, что я назвал её дурой.
И всё едва не закончилось крупной ссорой:
-  Это подло! Ты же сам говорил, что тебе три дня с ней было хорошо, а ты так о ней отзываешься. 
Я разозлился на себя, что затеял такой разговор, и на неё, что она не понимает меня. С горячностью возразил:
- А если она на самом деле такая?
- Почему? - с вызовом и какой-то обидой спросила она.
- Почему? Потому что она ограниченная, никаких абсолютно серьёзных мыслей - даже намёка нет. А ты сердишься потому, что бессознательно переносишь на себя мои слова.
- Нет, это не так.
- А что же?
- Ты о ней плохо говоришь другим. Почему ты ЕЙ не сказал об этом?
- А почему я должен ей говорить? Ты же знаешь, из-за чего я не стал с ней дружить. Она мне условие поставила: или я или Галя. Ну не дура ли?
- Да, глупо, - согласилась, наконец, Люда.
- Ты хочешь представить меня каким-то сплетником? Но это глупо. Ведь ты её не знаешь и ей моё мнение не передашь. Какая же это подлость, если мои слова никакого влияния на её жизнь ни прямо, ни косвенно не окажут? Без разницы, тебе я это сказал или полю или лесу или вообще никому. 
Люда снова всё на себя примерила:
- Это ещё хуже. Если б я ещё и не знала, что обо мне кто-то что-то говорит, это было бы ещё хуже. 
- А если б знала, то тебе было бы лучше?
Вот же женская логика! Ей было бы лучше, если бы кто-то насплетничал ей да с три короба лишнего наговорил, чтобы ей стало совсем плохо.
- Люда! Вникни, что я тебе говорю. Если бы что-то нехорошее о тебе говорили твоим знакомым - это одна ситуация. А если о тебе что-то расскажут какому-нибудь африканцу из Южного Конго и никакого влияния на тебя это не окажет ни теперь, ни в дальнейшем? Из-за чего мы ссоримся? Я просто делюсь с тобой своими чувствами и мыслями, тем, что девчонка, которую я первый раз поцеловал, оказалась не такая, какой я её хотел видеть.
Люда снова решила уточнить:
- Ты хочешь сказать, что тебе жаль, что первая девчонка, которую ты поцеловал, оказалась плохой?
Я не стал её больше  ни в чём разубеждать. Дальнейшая разборка обоим надоела. В голосе Люды уже чувствовалось сожаление, что вообще затеялся этот никчёмный спор.
- Люда, милая,- сказал я примирительно. - Ты вот не разберёшься, а споришь...
Ей совсем стало стыдно за своё пылкое, мягко говоря, обвинение. Она положила виноватую голову мне на плечо и сказала:
- Мы с тобой чуть было не поссорились.
- Не будем  ссориться, - сказал я, целуя её в мягкие виноватые губы.

(Продолжение следует)