Если о любовной связи узнавали в деревне, то девушка выпадала из состава девичьей стайки и вообще из молодежной группы как утратившая нравственную и телесную чистоту. Это происходило довольно скоро. Парни начинали относиться к ней с меньшим уважением, чем раньше, презрительно называли ее «подкладнем», старались показать ей, что она теперь всем доступна, не стеснялись применить наедине даже насилие. Если девушка пыталась защитить себя, то ей довольно грубо говорили: «Только и отлична, что девичья кличка, а тож потеряна затычка». Девушки держались от своей подруги, пошедшей «по худой дорожке», в стороне. Одна предупреждала другую, например, так: «Ты, девушка, не водись с Анюткой. Она балуется, и про тебя будут говорить, как про нее, если ты будешь ходить к ней. Она на добро не научит: у ней хвост замаран» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 555). Особенно доставалось таким девушкам от подростков, которые, наученные парнями, при всяком удобном случае старались упомянуть о ее грехе. В конце концов несчастная переставала посещать посиделки и гулянья, участвовать в праздниках, даже возвращаться вместе с другими девушками с жатвы или сенокоса домой. Такую девушку презрительно называли «ломаная целка», «колотое копыто», «порушена», «снятая кринка».

Не брани меня, родная». Лубок. 1873

      Положение значительно ухудшалось, если наступала беременность. Боясь родительского гнева и общественного осуждения, девушки старались ее предотвратить. Способов предупреждения беременности русские крестьянки знали довольно много. Однако большинство из них носило иррациональный характер и не могло оказать нужное воздействие. Например, девушки ели хлеб с запеченными в него шерстинками яловой (не дававшей приплода) коровы; пили воду, собранную с сорока различных ключей, или ту, в которой мыли яйца; во время полового акта держали под языком корень калгана; обходили ночью с черной курицей вокруг осинового кола, вбитого посреди двора, и т. д. Во время месячных пили белила или отвар душистого материнка, считая, что это предохраняет от беременности в течение месяца. Многие способы предохранения от беременности были основаны на представлении, что души будущих младенцев находятся в утробе матери еще до зачатия. Чтобы зачатие не произошло, девушке следовало положить рубашку со следами месячных очищений в затопленную печку со словами: «Как эта кровь в печке попекается, так чтобы и дети попеклись в утробе». Однако это действие воспринималось как убийство невинных душ, на которое она решилась. По народным верованиям, предсмертные крики младенцев можно было услышать, если открыть заслонку печи или полить на горячую печку менструальную кровь.

«Что с тобою, ангел, стало». Лубок. XIX в

      Если беременность все-таки случилась, то девушка, опасаясь наказания, старалась освободиться от нее, несмотря на грех душегубства, который она брала на себя. Способов было известно много. Например, сразу после задержки месячных девушка выпивала отвар, для этого использовались различные растения: зверобой, тысячелистник, дикая рябина, пижма, девясил, любисток, подснежник, дикий чеснок, полынь, чешуйчатник. «Заливание-заедание младенцев в утробе», как это называлось в русском быту, сопровождалось иногда чтением заговора, например обращенного к апостолам Петру и Павлу: «Шли-прошли Петры и Павлы. Где вы, Петры-Павлы, ночевали? – В городу во Ерусалиму, в Божьей церкви на престоле, ключи, замки обронили, нечем грешну душу пропустити: грешна душа согрешила, младенца в утробе потребила, всяким зельем заедала, всяким травам заливала: попала в жар-тартары, в огонь горючий; попала в жар-тартары, в смолу кипучу» (Часовникова А. В. С. 65). Обращение к знахаркам с просьбой об изгнании плода считалось бесполезным, так как они обычно отказывались «губить души», и, как говорили крестьяне, «только беспутевая могла взяться за такое паскудное дело».      
      

«Не брани меня, родная». Лубок. 1873	«Под вечер осенью ненастной». Лубок. 1854
Ф. В. Сычков. Гармонист. 1939	«Что с тобою, ангел, стало». Лубок. XIX в.

      Общественное мнение осуждало девушек, пытавшихся избавиться от беременности: «Умела блудить, умей и родить, да сумей и выходить». Столь же тяжким грехом считалось убийство новорожденных, на которое иногда решались девушки, не находя иного выхода из создавшегося положения. Девушка, убившая своего ребенка сразу же после родов, действовала, боясь позора, который ее ожидал. Но бывало, что раскаяние впоследствии заставляло несчастную сознаться в своем поступке перед родителями, а иногда и перед односельчанами. Такие истории, хотя и редко, но случались в деревнях. Вот какое происшествие описал ярославский краевед А. В. Балов: «В одной деревне жил богатый крестьянин. В семье у него была только одна дочь. Дочь эта сгулялась с одним парнем, забеременела и принесла ребенка. Ни того, что она беременна, ни того, что она родила, родители не заметили. Все это было скрыто от них. Дочь одиноко родила ребенка, убила его и закопала в подполье, и тем все кончилось. Но только с тех пор в доме по ночам стал раздаваться страшный голос: „Иду, иду!" Голос этот слышался из подполья, где был схоронен ребенок. Волей-неволей девица покаялась в своем грехе. Ребенок был вырыт и схоронен в другом месте, и чудиться в доме с тех пор перестало» (АРЭМ, ср. 7, оп. 1, д. 1788, л. 3 об.). Люди говорили: «Не стыдилась делать плохое, перенеси позор, осудят тебя люди, простит Бог, не следует брать на душу тяжкий грех и губить душу ни в чем не повинного младенца» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 169).
      Девушка, о беременности которой стало всем известно, называлась «покрыткой» («скрыткой») или «надолбой». Оповещение деревенского сообщества о том, что девушка превратилась в покрытку, могло происходить, например, так. В дом, где она жила, приходили две уважаемые пожилые женщины и, объявив ее вину, повязывали ей голову платком по-бабьи, убрав под него косу, считавшуюся символом девичества. После этого девушку водили по деревне, извещая всех о ее новом статусе. Широко были распространены и более простые формы: мазали дегтем ворота ее дома, прибивали соломенный хомут к дверям, вешали на входную дверь кузовок – ироническое обозначение живота беременной женщины, ставили ей на крыльцо корзинку с яйцами или горшок с дыркой.
      Семья воспринимала происшедшее с дочерью довольно болезненно, как позор. Девушку бранили: «Осрамила, опоскудела всю семью, поскуда не стоющая!» – но редко наказывали битьем: «Все равно дела не поправишь, а девку можешь загубить совсем... Ее теперь жалеть, а не бить... бить-то много найдется, а пожалеть некому» (Там же. С. 555). Виновной в происшедшем признавали не только девушку, но и ее мать, которая не усмотрела за дочкой. «Баба виновата, что девка черевата», – говорит пословица.
      Родители покрытки старались по возможности исправить ситуацию, заставив парня жениться на ней, – как говорили, «снять с девки грех». Если девичий грех был «покрыт венцом», то со временем общественное мнение успокаивалось, и неприятная история забывалась. Некоторые семьи пытались заставить парня-соблазнителя жениться силой. При этом отец девушки мог пойти на крайние меры: подать жалобу в волостной суд, сорвать венчание парня с другой девушкой. В одном из сел Жиздринского уезда Калужской губернии отец девушки, родившей ребенка, решил заставить парня жениться на ней, чтобы снять с дочери позор. Узнав об этом, родители парня с его согласия быстро сосватали ему другую невесту. Разъяренный отец обольщенной девушки явился на венчание. На вопрос священника о том, нет ли препятствий к браку, он сказал, что препятствие существует: у жениха есть ребенок от девушки, на которой он обещал жениться. Венчание пришлось прервать. В течение нескольких дней шло церковное следствие по этому делу. Парень объяснил священнику, что девушка, родившая ребенка, ему не нравится, и что она сама заставила его вступить с ней в половую связь на ночлежке во время посиделок. Девушку об обстоятельствах дела не спросили, и архиерей разрешил парню венчаться на другой, объяснив, что «духу христианской религии противно венчание лиц без взаимной склонности» и что оправдания парня «найдены были основательными» (Там же. С. 203).
      Если «снять грех венцом» не удавалось, то соблазнителю жестоко мстили братья девушки. Вот, например, что произошло в 1899 году в селе Щелканово Мещовского уезда Калужской губернии. Два брата девушки, о которой пошла дурная слава, решили заставить ее любовника жениться на ней. Они обнаружили место, где происходили свидания, – сенной сарай, вошли в самый удачный момент, схватили парня, раздели его, закрыли на замок и пошли за свидетелями. Но когда свидетели наконец появились, парня в сарае не оказалось: он убежал, разобрав часть соломенной крыши. Родители девушки подали на него в волостной суд, но суд не смог заставить его жениться, потому что «парень и девка сошлись полюбовно». После этого братья жестоко избили несостоявшегося жениха, выместив на нем свою злость и обиду за сестру. Парень, не желая брать девушку в жены, потому что она «сама на него вешалась», и, опасаясь, что его все-таки заставят жениться, поспешил жениться на другой, за что еще раз был жестоко избит.
      Однако такие случаи, когда родители девушки пытались вмешаться в дело и любым способом заставить парня жениться, были довольно редки. Родители хорошо знали, что, подав в суд и прибегнув к широкой огласке любовной истории, они еще больше увеличат позор дочки. Парень может сказать, как сказал один такой соблазнитель из Ярославской губернии: «Знать не знаю, ведать не ведаю», а отец этого героя просьбу дать денег на содержание ребенка отклонил: «Чьи бы быки ни были, а телята твои» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1827, л. 19).
      Степень порицания односельчанами «гульливой» девушки, родившей до брака, напрямую зависела от обстоятельств, которые сопутствовали девичьему греху. Если ее обольстил парень, который сначала обещал жениться, а потом отказался от свадьбы, то такой девушке часто сочувствовали, а парню говорили: «Грех тебе будет за то, что изобидел напрасно девку». Верили, что Бог никогда не даст обидчику счастья. Однако вступались за обманутую девушку редко и не оправдывали ее: «Мало ли что говорят, да не всему верь... А она и растаяла... и уши развесила. Дура» (Там же. Л. 18). Или говорили так: «Парню-то и на руку, что девка рот разинула, к нему ничего не пристанет» (Русские крестьяне. Т. 3. С. 168). Если девушка и парень действовали «по согласу» и девушка знала, что парень не собирается на ней жениться, то вся ответственность за случившееся перекладывалась на нее, а парень оказывался в этой ситуации невиновным: «А парню что? Попалась дура, ну и пользуйся, насмеется, натешится да и бросит, не жениться же на всех, кто будет вешаться на него!» (Там же. С. 556).
     Судьба покрытки и ее ребенка в русской деревне складывалась по-разному. Если девушка не смогла выйти замуж и оставалась жить в семье, то родители, сестры и невестки обычно попрекали ее ребенком, на которого смотрели как на семейный позор. Редкая мать могла выдержать такое отношение и продолжала любить своего «крапивничка», как называли незаконнорожденных детей. В большинстве случаев она мало заботилась о нем, а больше молила Бога, чтобы он «развязал ей руки». Взрослые и дети обычно смеялись над таким ребенком, называли по имени матери «Матренычем», «Дарьичем». Покрытка могла выйти замуж за вдовца и довольно редко за парня. Если ее мужем оказывался достойный, уважаемый в деревне человек, который любил ее, то женщина в благодарность старалась доказать свою честность. Но судьба покрытки могла быть и очень печальной, как, например, история девушки Лизаветы из деревни Колбина Вологодского уезда Вологодской губернии. Лизавета была некрасива, и к тому же из бедной семьи, но влюбилась в Алексея, богатого парня, пользовавшегося успехом у всех деревенских «славниц». Она была совершенно одержима любовью к нему и мечтала выйти за него замуж. В конце концов она стала его повсюду подстерегать, заманивая в свой дом. Бойкий парень не отвертывался от приглашений, но когда Лизавета родила ребенка, он перестал к ней ходить и отказался давать деньги на содержание сына: «Сама тащила, а я тебе стану содержать выблядка, пошла к черту». Потом он уехал в Петербург. Дальнейшая жизнь Лизаветы сложилась горько. «В настоящее время, – рассказывали соседи, – таскается в город в тряпьях с несколькими незаконными детьми, а Алексей женился в Петербурге» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 126, л. 7).
      Как бы ни сложилась жизнь покрытки, по мнению крестьян, она все равно не сможет избежать наказания за свой грех. Считалось, что на том свете ее ждут ужасные мучения. Рассказы о них передавались из уст в уста и отличались удивительной красочностью. Вот, например, что говорила ярославская девица Пелагея, которая во время летаргического сна якобы побывала на том свете: «Вышний небесный нам сказал: „Идите за мной!" Мы пошли. Привел нас, гледим, котел со смолою кипит, в котле женщина кипит и говорит: „Ой! Согрешила я, блудница, прелюбодейка и чародейка, детоубийца" А сквозь ребер-то младенцики все торчат и все кричат: „Мать наша – детоубийца". После этого пришли в дом большушшой, в котором пол чугунный, каленый, как искра огненная по полу тонцуют молодые парни, девицы, вдовы, солдатки мужчины и женщины, которые блудодействовали. Вышний небесный сказал: „Девицы заедали, травили робят, а парни пособляли девицам давить или душить робят, также и вдовы и солдатки, и мужчины, – за эти грехи по каленому полу тонцуют"» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 140).