квартирный вопрос недвижимость на сайте

Антон Седлецкий. Елена Седлецкая.     http://masterveda.narod.ru

глава первая

 

 

Сало в мышеловке

 

 

 

 

Зашей мне рану ниткой времени, судьба.

Хотелось раньше жить, теперь – поторопи года.

Отраву горя чашу пить – не видно дна…

Что счастьем быть должно – ты все почти уж

забрала.

Е.Седлецкая.

 

 

Где-то “посеял” перчатки, и не смог открыть дверь онемевшими от холода руками. Она и так открывалась с трудом только тогда, когда найдешь нужное положение ключа в замочной скважине и хорошенько навалишься на нее плечом.

А сейчас и руки не слушались, и дверь “показывала свой характер”, как будто чувствуя мою беспомощность. Пришлось греть руки, засунув их под свитер. Тело содрогнулось от холода, и мышцы живота инстинктивно сократились. Побежали мурашки. А вот рукам стало теплее.

Руки ожили “и отошли,как после “заморозки” новокаином. Такое чувство, когда зашивали палец, который в детстве порезал, строгая орешник, из которого собирался сделать лук для игры “в индейцев”.

Открыл дверь и зашел в квартиру. Плюхнулся на стул в прихожей, с ненавистью отшвырнул сумку с товаром. Навалилось сразу много чувств: усталость, волчий голод, захотелось в туалет,… а вставать было лень. Делать было нечего. Уже по привычке, превозмогая себя, начал с того, что ногу о ногу стащил кроссовки. Не расшнуровывая.

Одновременно стянул куртку и шапку. Вешать ничего не стал и побежал в туалет. Когда вышел , не застегивая “молнию” джинсов, забежал в ванную и ополоснул руки – больше по привычке, чем из соображений гигиены. Поплелся на кухню, на ходу застегиваясь.

Вздохнув, открыл холодильник, дольше чем нужно вглядывался в его содержимое. Как будто там могло что-то прибавиться с момента моего ухода. М-д-д-а: мерзлая рыба: нет, готовить ее и сегодня тоже не хочется. Долго. И зачем покупал? А, как всегда: наспех, самый лучший выход – яичница. Через пару минут прокуренная кухня наполнилась съестным аппетитным запахом. Ел с жадностью, хлеб отламывал руками от целой буханки. Запил холодным молоком и стал икать. Зная от этого верное средство, набрал в легкие воздух и надолго задержал дыхание. С первого раза не получилось. Только с четвертой попытки икота пропала. Я еще немного подождал, не вернется ли она снова.  Встал, подошел к газовой плите заварить кофе в обгоревшей, замызганной турке, предварительно вытянув из-под горы немытой посуды ее, и кружку, в которой пил кофе утром. Кружку ополоснул. Турку нет.

Так было почти каждый вечер. Я немного успокаивался , когда садился в свое старенькое кресло неопределенного цвета, вытягивал ноги на табуретку перед телевизором, в котором фигуры людей и предметов двоились и троились, но, слава Богу, все было слышно. П  ил что-нибудь горячее – кофе с сахаром или без, чай, крупинки которого лезли в рот, или просто что-нибудь заменяющее тот или другой напиток. Поверх телевизора висел портрет покойной мамы, и я начинал с ней мысленный монолог. Сейчас это были уже не те, полные отчаяния рыдания до спазма в горле, скорее - всяческие упреки маме, которая вот так просто взяла – и умерла, оставила, предала меня и сестренку. Правильно говорила соседка тетя Катя, приглашая иногда меня на чаек с пирожками, которые для меня были праздником. Шумно вздыхая, упрекала покойную мать: “И, надо было Ольке, рожать на старости лет!? И от кого… Отчим-то твой: аферист, альфонс и алкоголик. Тьфу, эгоист чертов. Счастья ей, понимаете ли, женского захотелось! Одиночество надоело! А че на че променяла? Душу свою загубила. Сирот оставила на попечение Господа Бога. Я ел и молча плакал. Соленые слезы затекали в рот. Очень хорошо помню этот вкус сладких пирожков с солеными слезами.

Нет, сейчас я уже так не плачу.

– Мамка… Я уже начинаю забывать, как ты пахнешь – вслух сказал портрету. Не вставая, дотянулся до пустой бутылочки из-под духов: “Рижская сирень” – мамины любимые. Они так и стоят в серванте на своем месте.  Когда схоронили маму, я иногда нажимал на пульверизатор и распылял по квартире любимый запах. Казалось, мама рядом. Только в другой комнате. И в груди переставало болеть и жечь как каленым железом. Я старался подольше оставаться в этой иллюзии. Сидел долго и прислушивался к звукам: может, на самом деле послышатся шаги? Так могло пройти и три, и даже пять часов…

Но никто, понятное дело, не ходил, никто не гремел посудой на кухне, и из неё не шли вкусные запахи. И мама привычно не звала меня: “Димка, мой руки и иди кушать”.

Раньше я мог задержаться на мамино приглашение покушать: смотреть  телевизор, или дочитать интересный отрывок какой-нибудь увлекательной истории. А мама звала меня еще раз.

Если бы сейчас позвала, какое это было бы счастье! Самое большое счастье на свете!

Как назло в телике показывали рекламу, где мама кормит своего сына изделиями какого-то мясокомбината: красивая мама, красивая кухня, сытый ухоженный парнишка...

Переключил телевизор на другой канал, со злостью сильно надавив на кнопку перемотанного скотчем пульта. А на этом канале показывали какой-то бразильский сериал, где вся семья в полном сборе ужинала за хорошо сервированным столом в уютной столовой. Мама, папа, дети, бабушка, дедушка…

Бросил пульт, вскочил с кресла, поплелся к окну и стал вглядываться в освещенную фонарями улицу: парочка влюбленных шла, держась за руки. Парень заглядывал девушке в глаза, что-то рассказывал, девушка хихикала, прикрывая рот ладошкой в варежке.

Чувство жуткого всепоглощающего одиночества заползло змеей в душу. Казалось, весь мир хотел показать мне: “Смотри, какой ты несчастный, обделенный, одинокий…”

Как спасение, в уме всплыло личико сестренки Дашки. А ведь ей еще хуже там, в детдоме. Собрав остатки воли “в кулак”, стал соображать, сколько сегодня заработал денег, хватит ли их, чтобы на выходные забрать Дашку домой, и накормить ее чем-нибудь вкусненьким. Представил, как Дашка будет есть и радоваться. Словил себя на том, что лицо само собой расплылось в улыбке.

В прихожей прогремел звонок. От неожиданности дернулся всем телом, но открывать не пошел, соображая: кто бы это мог придти? Звонить не перестали, и звонок звучал еще более нетерпеливо и настойчиво. На цыпочках прокрался к двери и, затаив дыхание, заглянул в дверной глазок. Отчим! Опять пьяный. А за ним маячила высокая сутулая фигура его друга-собутыльника в нахлобученной на глаза бесформенной кроличьей шапке-ушанке.

– Димка, открой, че выпендриваешься? Ты же дома, свет горит. Дело есть, Димка, поговорить надо.

Я еще пару минут раздумывал: открывать отчиму или нет, но настойчивый крик за дверью: “Димка, правда, дело есть, разговор серьезный”, если и не вызвал во мне любопытство – явно отвлек от горьких дум. И в благодарность за это, вспоминил пословицу, что “из двух зол нужно выбирать наименьшее”. Я повернул ключ в замочной скважине, сделав заспанное лицо и приоткрыл дверь: “Че орешь, дядя Коля? Я уже пятый сон видел”.

– Ага, со светом спал? Ври, да не завирайся! – довольный своей сообразительностью с ухмылочкой, прищурив один глаз и тыкая пальцем на люстру в комнате, с видом Шерлока Холмса, в ответ на мое вранье парировал отчим.

Друг отчима уже напирал на дверь озабоченно и нетерпеливо. Одна рука его держала что-то за пазухой,а другая  поддерживала это “что-то”, как самую большую драгоценность нежно и бережно поверх засаленной синей куртки.

Я догадался, что за “драгоценность” была за пазухой у другана моего отчима, и сказал, как отрезал:

– Закусывать нечем.

– А мы рукавом, – еще больше прищурив глаз и растянув тонкие губы в разбитную улыбочку, сверкнув двумя золотыми вставными зубами, пытался “разрядить” обстановку отчим. Кореш  отчима, пока мы торговались, прорвался в коридор и прямым ходом побежал на кухню.

Я, обессилевшим, неуверенным голосом, растерянный от такой наглости только и успел крикнуть: “Разуваться нужно, кто убирать потом будет?”

Отчим следом за друганом, правда, быстро стянув не по сезону легенькие туфли, засеменил вслед за наглым собутыльником.

Пока закрывал дверь, я уже слышал, как из буфета брались стаканы, хлопнула дверь холодильника, булькала наливаемая в стаканы жидкость.

– Димка, сто грамм будешь?

И, не дожидаясь моего ответа, жадно глоталось содержимое стаканов. Отчим и его друган каждый тюкнули по своему яйцу и со свистом втягивали “закуску” в себя. Крякнули, и только тогда, подвигав стульями, присели.

Мне стало жалко яиц, завтра мог бы ими позавтракать. С намерением поругаться за украденную еду со злостью двинулся на кухню и я.

– Ты тут что ложил в холодильник, чтобы брать? – сорвавшимся на визг голосом закричал с порога, но потом осекся. Яйца были не того цвета, какие покупал в гастрономе вчера я. Мои были белые и маленькие, а эти  – большие и желтые. Мало того, что уж совсем было невероятно, на куске газеты посреди кухонного стола красовался увесистый кусок сала с аппетитными прожилочками. Видя мое недоумение и замешательство, отчим сделал чуть ли не барский жест рукой и с гордостью предложил:

– Угощайся! Не резиновое с магазина, деревенское, мягенькое, как масло. Язык проглотишь. Давай, давай, режь, кушай. А хошь, не ленишься, поджарь с яйцами.

Я медлил, не веря своим глазам. Это бы какой-то аттракцион невиданной щедрости.

Видя мой взгляд, остановившийся на куске сала, отчим притворно-виноватым голосом добавил:

– Прости, сынок, хлебушком у тебя без спроса разжились.

Отчим знал, что и хлеб я держал в холодильнике, пряча его от наглых тараканов.

Я хотел было зло огрызнуться, как всегда: “Какой я тебе сынок?”, но передумал. Сало пахло вкусно: чесночком и приправами. И я вместо того, чтобы припираться с отчимом, взял нож и стал, отрезая кусок за куском, жадно есть, закусывая хлебом. Сало было действительно вкусным. Мельком заметил, что отчим и его друган, наливая по второй, чокнулись и довольно подморгнули друг другу. Но я не придал этому значения. Знал бы я, что этот кусок сала будет приманкой в захлопнувшейся мышеловке, выбросил бы его прямо в окно. И не понюхал бы даже.

Но я с удовольствием наелся, отвалился от стола, положив руки на спинку стула, и стал выковыривать языком застрявшие в зубах кусочки сала. Тогда меня ждал еще один сюрприз. Отчим, как фокусник, извлек из внутреннего кармана своего пиджака большое бордовое яблоко с румяным алым бочком, потер его о лацкан, и торжественно преподнес мне:

– Держи. Красота, а, Димка?

Я сначала удивился, а потом мысли стали скакать, играя в чехарду: “Съесть самому или оставить Дашке? Нет, оставлю Дашке, я и так уже наелся сегодня сверх всякой нормы”.

Как будто угадав мои мысли, отчим вкрадчиво спросил:

– Дашку-то давно видел?

– А ты?– ответил я вопросом на вопрос.

Несмотря на щедрое угощение, во мне закипала злость на отчима. Я-то знал, что он уже полгода и носа к Дашке в детдом не показывал.

Мой остановившийся на отчиме взгляд, видно, показался ему страшным.  Он опустил глаза, разминая в пальцах папиросу ,и  стал бормотать себе под нос всякие оправдания. Но я заранее знал, что все это чушь собачья. Вранье. И про стройку,где он якобы работал, а хозяин все никак не рассчитывается да не рассчитывается. И про болезнь, и больницу, в которой, я знаю, он не лежал.

Я скрестил на груди руки, и так же откинувшись на стуле, стал иронично кивать головой, как будто соглашаясь. Потом мне, в конце концов, эта игра надоела, и я, резко двинувшись туловищем в сторону отчима, выпалил:

– Хватит врать, дядя Коля!

Кореш отчима дернулся и стал торопливо разливать остатки спиртного в стаканы. Не дожидаясь, когда отчим возьмет свой стакан, стукнул в него своим стаканом, быстренько большими глотками выпил, занюхал кусочком хлеба , и положил его обратно на стол. Пугливо посматривал то на меня, то на отчима.

Все долго молчали. Отчим поднял голову и обиженно “выдавил” из себя:

– Зря ты, Димка. Я с добром пришел. Дело у меня к тебе есть. – Воровато исподлобья глянул на меня, и уже продолжил смелее: – Хорошее дело.

Сделал паузу, закурил глубоко, с придыхом затягиваясь, наблюдал и ждал моих вопросов о “хорошем деле”. А я сидел так же, и ни один мускул у меня не дернулся, выказывая какой-нибудь интерес. Какого такого хорошего дела можно ожидать от моего отчима, если с его первым приходом в наш  дом начались все  беды ?…

Отчим вспомнил про налитый стакан, приподнял его, и со словами “Ну, за ваше здоровье”, манерно отставив палец руки, держащей посудину, задрал сильно голову, выпил , и сразу воодушевленно оживился:

– Ну, как сало, Димка, вкусное, да? – отрезая от куска тоненький ломтик и отправляя его в рот, лепетал отчим.

Я подумал, что вот угостил, а сейчас упрекать будет, и в уме уже приготовил ругательства. Но отчим продолжал весело, без упреков:

– Деревенское, говорю, сало, Димка. На хозяйстве, на природе выращенное. С едой-то на деревне полегче, да и полезнее все. А природа-а-а… Воздух свежий, речка: летом купайся, зимой – на коньках катайся. Чего, спрашивается, наши все столичные на выходные, кто каким транспортом за город прутся, на отдых? Понастроили кафешек, вроде как деревенские дома  ,и жрут там сало жареное с яйцами, на конях ездят. Модно! Вишь, экзотика это у них.

Отчим, довольный своим красноречием, заржал, как тот конь на деревне. Собутыльник его вслед за отчимом басом.

Вот тут-то я и сообразил, глядя на красное с жирным блеском смеющееся лицо отчима, про какое такое “хорошее дело” пришел говорить дядя Коля с салом.

– Ты, что ли хочешь кафе деревенское открыть? А деньги откуда? Тебе скоро ни один сосед в долг на опохмел не даст!

Теперь в свою очередь засмеялся я.

Отчим, видно, сначала хотел разобидеться, засопел, опустив глаза, но быстро опомнился и заговорил даже с какой-то нежностью:

– Почему я? Женщина у меня есть, – мечтательно подняв голову к потолку, сообщил отчим. Губы его расплылись в безвольную улыбку, – хорошая женщина.

От ревности у меня кольнуло где-то в груди:

– Много у тебя разных женщин. А у нее деньги откуда? А я причем? Вот и живи со своей женщиной. Если она на самом деле хорошая, то я ей не позавидую, дядя Коля. Мамку мою угробил? А эта на очереди.

– Да, погоди ты, Димка, кипятиться. – Схватил меня за руку отчим, потому что я уже вскочил, и хотел было уйти и закончить, как мне казалось, бесполезный и неприятный разговор. – Погоди, сядь, успокойся. Соображения у меня на этот счет есть. Тебе же восемьнадцать годков скоро стукнет? Квартирой сможешь распоряжаться. Что тебе в ней? Ну, хорошо, в столице живешь. А в квартире одни тараканы и паутина. Тягаешь китайский чай толстым теткам на похудение, чтобы за эту квартиру квартплату заплатить, а самому жрать нечего. За мамку в восемьнадцать-то годков пенсию давать, тю-тю… не будут. Государство не дурак. Сам себе на хлеб зарабатывай. Здравствуй, взрослая жизнь! А работать куда пойдешь? Образование какое у тебя? А? Школу даже не закончил.

Отчим бил по самому больному.

Сколько раз отгонял эти мысли, думая о будущей жизни. Страшно. Наливались слезы.  Рука сама дернулась врезать в этот рот отчима, который выдавал все мои страхи на-гора, и ведь знаю, не затем, чтобы пожалеть и помочь решить все эти в одну минуту навалившиеся проблемы.

– А Дашка, че, в детдоме всю свою жизнь будет? Думай! – Уже жестко припечатал отчим. – Продавай квартиру и загородное кафе откроем. Свинину разделывать и дрова рубить у меня и так рожа подходящая, – еще более смелым голосом отчеканивал слова отчим, – женщина эта, про какую говорил, – рестораном заведовала. Ну, от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Недостача вышла. С работы сняли с конфискацией имущества. Хорошо, что не посадили. Дом в деревне купим у дороги. Там и жить, и работать будем. Вон, погляди, какие ряхи у кафешек этих стоят. От мяса, кажись, скоро рожи лопнут. А за квартирку эту, – уже по-деловому обведя взглядом кухню от потолка до пола, – немалые деньги выручить можем. На все хватит. Еще и останется.

Собутыльник дяди Коли согласно кивал головой, поддерживая другана и глупо улыбаясь всем своим беззубым ртом.

– Пить брошу, – как самый веский аргумент выдал отчим и, положа руки на колени, стал с серьезным видом вглядываться мне в глаза, поджидая моего ответа.

– Пить бросишь? Ну, дядя Коля, много ты мне здесь сказок понарассказывал, но эта всем сказкам сказка! – Попытался за иронией скрыть свою неуверенность я. Мысли спорили сами с собой: а, может, правда все продать, бросить, да в деревню? Что мне в этом городе с его блестящими заманчивыми витринами и кричащей рекламой? Всего здесь много, но только не для меня. Казалось, город жил отдельной жизнью сам по себе, а я сам по себе. Я был здесь чужаком, изгоем. Эта роскошь гнала меня: и презрительно-насмешливыми взглядами “упакованных” юношей и девушек, глядящих на мои разорванные и кое-как зашитые кроссовки. И гневными окриками усатых торговцев на рынке: “Отойди от прилавка, щенок, будэшь красть, мылицыю визаву! П-шел!” / так я Дашке пару апельсинов “дежурных” покупаю, когда иду  в детдом/. И теми толстыми тетками, о которых говорил мой отчим, не желающими открывать мне дверь потому, что у меня “вид как у бомжа, а не как у курьера”. И тем директором школы в добротном сером костюме, в полосочку и массивными очками в роговой оправе со сверлящими и злыми глазками за ними. Он исключил меня за прогулы, не обращая внимания на мои оправдания, что я сам себе зарабатываю на жизнь и еще сестре помогаю. И на памятник маме сам заработал. Нет, это не помогло. Он твердил, еле открывая рот, только одну фразу: “У нас приличная школа, молодой человек”. Да и мои одноклассники тоже... Все они “завернуты” на дисках, шмотках, дискотеках и прочей ерунде. А больше всего на самих себе: девчонки любуются на себя в зеркала, а пацаны рассказывают, что им купили их отцы – какой мобильный телефон (и какая фирма лучше), какой плеер, какой магнитофон и т.д. А те, что победнее, зубрят все подряд, надеясь выучиться и стать банкирами и академиками. Презрительно смотрят на инфальтильных, циничных сынков и дочерей богатеньких родителей. Получая хорошие отметки и похвалы от учителей, со злорадством прищурив глаза, думают: “Мы еще посмотрим, кто кого, вот выучимся, пойдем работать и станем богаче вас…”

Деньги, деньги... Все помешаны на деньгах. А в деревне и правда, хорошо. Собаку заведу. И кошку. По лесу буду ходить, любоваться.

Что если с кафешкой не получится? Какая там тетка у отчима? Вот познакомлюсь с ней – тогда решу, переезжать в деревню или нет. На отчима точно надежды нет никакой. Ему хоть миллион долларов дай – умудрится пропить за пару месяцев.

– Ладно, знакомь со своей теткой, – вздохнул я и пошел смотреть на мамин портрет. Всегда, прежде чем что-то решить, я смотрел – мама грустная или спокойная? А пару раз была и веселой, когда какая-то уж слишком полная дама купила у меня двадцать упаковок китайского чая для похудения. Серьезно, видать, собралась заняться своей фигурой. Я тогда хорошо заработал. А прежде, чем уйти работать утром, видел – мама на портрете почему-то веселая.

За спиной кто-то хрюкнул и хлюпнул жалобно. А-а-а-а! Отчим решил слезу пустить. Как только я повернулся, еще и подвыл: “О-о-о-лька, царство тебе небесное”.

– Лучше на могилу сходи. Развылся. Цветов занеси.

– Может, Игорька послать еще за одной, – махнул головой отчим в сторону кухни, смахивая рукавом еле выдавленную слезу с лица, – помянем Ольку, а?

– Не было у тебя совести, дядь Коль, и не будет. На водку не жалко денег, а на цветочек на могилу матери, да на конфеты Дашке – кукиш. Выматывайся со своим Игорьком. Мне спать ложиться нужно. Вставать завтра рано. Тетку свою приводи. Поговорим.

Отчим часто закивал головой и замахал обеими руками, пятясь из комнаты.

– Хорошо, хорошо, Димка, уходим.

Потом крикнул в сторону кухни:

– Игорек, собирайся, пойдем.

Пока они возились в прихожей и обувались, я смотрел на мамин портрет, засунув руки в карманы.

Мама на портрете была почему-то очень грустной.

– Ну, че, Димка, пошли мы? Наведаемся на днях, а? Светку можно приводить на разговор, слышь, Димка?

Еще минуту посмотрев маме в глаза, я выдохнул:

– Приводи, черт с тобой.

За спиной закрылась входная дверь. Щелкнул замок. Зайдя на кухню, бросил взгляд на стол.Сало, яйца и яблоко лежали на месте.

 

 

 

 

 

глава вторая

 

Квартира за Светкины конфетки.

 

 

Тревожные мысли сразу же хотели захватить меня в плен, как только я продрал утром глаза, но вспомнил, что сегодня воскресенье: никуда не нужно спешить, вскакивая с постели. Рядом сопел маленький теплый комочек-сестренка Даша. Сквозь шторы пробивались лучи ласкового солнышка, зажигая яркие искры на вазе из красного стекла, которая стояла на журнальном столике. Все тревожные мысли убежали, понимая, что наступление бесполезно, и в голове стало уютно и спокойно.

Весна скоро. Солнце так смело разогнало зимние свинцовые тучи, как безмятежное воскресенье мои тягостные мысли. С приходом весны хочется верить, что как-то волшебным образом так же, как и в природе, все изменится к лучшему.

Дашка под одеялом по-кошачьи потянулась, зевнула, но глаза открывать не стала. Улыбнулась, повернулась ко мне и нежно обняла :

– Димка...

Я чмокнул Дашку в нос. Было так хорошо под теплым одеялом. Безмятежное утро убаюкивало покоем.

– Спи еще, Дашка, встала ни свет, ни заря.

Так мамка говорила. Вспомнил. И я так же сейчас Дашке сказал. Так было много лет назад: лежа с мамкой по утрам в выходной день в постели, пытался по привычке встать раньше нее, чтобы собираться в садик. Доказывал таким образом, что я уже взрослый и самостоятельный. Это была еще и уловка – получить с утра лишнюю порцию разных ласковых слов и похвал, поглаживаний по голове и поцелуев, от которых я уже с утра был на седьмом небе от счастья.

Утро тогда начиналось просто прекрасно: не портила  настроение визгливая и нервная няня Григорьевна, которая заставляла есть невкусную манную кашу и не давала брать игрушки, которые стояли на верхних полках стеллажа в группе. Не портил настроения вихрастый Сережка, который вечно дразнился, забирал игрушки и толкал под руку, когда я аккуратно приклеивал на картон детали аппликаций из цветной бумаги, те, что раздавала нам на занятиях воспитательница Татьяна Васильевна с пышной химической завивкой и накрашенными синими тенями, без которых ее никто, наверное, не представлял. Как будто она с ними родилась.

Звонок в двери резко “выбил” меня из мягкого безмятежного покоя. Он сменился на досадное раздражение: кого там черт принес с самого утра? Сразу догадался – отчим с его теткой. Дашка тоже вскочила вслед за мной, свесила с кровати ноги и стала, часто моргая, протирать глаза кулачками.

– Дашка, одевайся! – втискивая себя в джинсы, споткнувшись о пластмассовую игрушечную утку, заорал я не своим голосом.

– Добрый день! – смело, переступив порог и сразу мгновенно оглядевшись, нараспев поздоровалась пассия отчима. – Будем знакомы: меня зовут Светлана Викторовна. – Легким движением, не смотря на ее плотную фигуру, сбросила с себя пальто и, как швейцару, тут же перепоручила его мне.

Светлана Викторовна со своими габаритами заняла всю прихожую так, что отчим сначала потерялся где-то за ее спиной прижатый к входной двери.

Дольше задерживаться в прихожей было неудобно, и я собирался пригласить гостей в комнату, но Светлана Викторовна, сорвав с головы берет, и, встряхнув рыжими кудрями, без приглашения прошествовала по квартире, заглядывая в каждое помещение.

– Что это у нас? Ага, кухня. Ничего, большая. Метров девять. Не меньше. Спальня маловата. Так, это туалет, это ванная. Раздельные. А сырость-то в ванной какая! Что ж вы столько сырости развели? А это у нас зал. Узковат. Не квадратный... Ремонт, наверное, уж лет сто не делали?

Она произносила все эти комментарии по поводу нашей квартиры таким голосом, что мне почему-то становилось стыдно. Все недостатки, которые каждый день жизни моей в этой квартире как-то не замечались, сейчас вылезали, как предатели, и свидетельствовали, как на суде, о моей неаккуратности и безалаберности.

Мы с отчимом неуклюже топтались вслед за Светланой Викторовной и мешали ей, преграждая путь.

Дашка, не понимая, что происходит, тихо сидела на стуле в углу маминой комнаты, сжав в ручонках ту самую оранжевую утку, о которую я споткнулся, услышав звонок в двери. Глазенки ее ловили мой взгляд и пытались задать беззвучный вопрос. Но я отводил глаза.

Я сам удивлялся своему поведению. Надо бы возмутиться наглому вторжению Светланы Викторовны, но было как-то неудобно. В душе злился на себя, на отчима и на эту тетку, но ничего с собой поделать не мог: внутри меня возрастало напряжение. Как будто сжимали пружину.

Тетка Света наконец-то закончила доскональный осмотр нашей квартиры и “вдруг” заметила Дашку:

– Дашенька, девочка, я ж тебе конфеток принесла. Колька, дай мою сумку!

Дашка вжалась в стул и крепче сдавила пластмассовую утку так, что костяшки на ее пальчиках побелели. А отчим пулей полетел в прихожую и тут же метнулся обратно к своей пассии, держа сумку чуть ли не в зубах.

Как собака дрессированная, – подумал я.

Тетка Светка вынула из своей коричневой сумки большой пакет с конфетами в пестрых блестящих бумажках и протянула Дашке:

– На, лакомись, Дашенька. Дорогие. Трюфели называются. Небось, таких ни разу не пробовала, – с подтекстом упрека и снисходительностью в голосе предлагала конфеты тетка.

Дашка, округлив глаза, опять повторила свой немой вопрос ко мне. А я (чувствуя же, что лицемерю) искусственным слащавым голоском вторил Светлане Викторовне:

– Бери, бери, Дашенька. Чего ты испугалась?

– Это чего-то меня бояться? – фыркнув и поведя плечом, задала вопрос тетка, – вы еще, может быть, на меня молиться будете.

Ну-ну, дай Бог, про себя подумал я, но вслух не сказал. Сознание опасности, пока еще неизвестной, но грозной, начало томить мою душу, и я, улучив момент, пока отчим и тетка Света пробовали расположить к себе Дашку и всучить ей конфеты, выскользнул тихо, и незаметно. Пошел в другую комнату посмотреть на мамин портрет. Но тетка окликнула меня властным голосом:

– Дмитрий, ребенок что-нибудь сегодня кушал?

Зачем она спрашивает? Ведь не трудно догадаться, что когда они пришли, мы с Дашкой еще спали.

Я остановился на полдороги между двумя комнатами и крикнул:

– Нет, – и вдруг решительно и неожиданно для себя добавил:– А у нас есть нечего. Вчера все съели.

И это было почти правдой. Я не уточнил, что у меня были деньги на еду, но ее еще нужно было идти покупать в магазин.

Временно воцарилось молчание. Я вернулся. Отчим криво и виновато посмотрел на свою тетку, потом опустил голову и стал тупо рассматривать взятую у Дашки оранжевую утку.

Спустя пару минут тетка Светка решительно тряхнула своими рыжими кудрями и, резко задрав подбородок, глянув на меня пристальным взглядом, понизив голос, произнесла:

– Я накормлю вас. И сегодня накормлю и завтра... Если будете послушными и будете делать то, что я вам скажу. Всегда будете иметь кусок хлеба.

И еще понизив голос до хрипоты:

– И к хлебу. Одеты и обуты будете.

А затем, тыкнув в меня толстым пальцем с массивным перстнем, – Тебе, Дмитрий, придется работать. Про кафе от отца слышал? Вот. Все нужно устроить, как он сказал. И работать, работать... Время сейчас жестокое – никто за здорово живешь просто куска хлеба не даст. И не пожалеет.

Последняя ее фраза прозвучала настолько жестоко, что сердце у меня дрогнуло и как будто оборвалось, а по спине прошел озноб. К горлу подступила тошнота.

Что это со мной? – Попытался я справиться с собой и собраться с мыслями. Ну, подумаешь, пришла какая-то наглая тетка, раскомандовалась. Выгнать ее – и всего-то делов.

Дашка, почуяв, что со мной творится что-то неладное, спрыгнула со стула, побежала быстро через всю комнату и, уткнувшись мне в живот, громко заплакала.

Отчим сразу, было, дернулся в нашу сторону, но, что-то сообразив, глянул на тетку Светку, сел обратно. Глаза его и весь его вид выражали испуг и замешательство. Он стал что-то бормотать бессвязно, как бы извиняясь, что, мол, “дети голодные, покормить бы их надо – а потом разговоры...”. Но Светка его резко одернула:

– Это ты что ли накормишь? Ты себя прокормить не можешь!

Быстро наклонилась, достала из сумки кошелек, отсчитала несколько купюр и повелительным, полным презрения голосом приказала отчиму:

– Иди в магазин. Купи фарша, макарон, булки, масла и колбасы докторской. Полкило колбасы. Принеси чек! Брезгливым взглядом посмотрела на делающего ей какие-то знаки отчима:

– Ладно, и пол-литра возьми, алкаш! Быстро только.

И перевела взгляд на нас. Может, мне показалось, но в глазах ее что-то потеплело:

– Хватит реветь, Дашка! За хозяйку ты тут, небось: вот и иди, показывай свое хозяйство. Стряпать обед будем.

Дашка оторвала голову от моего живота, опять молча поглядела мне в глаза. Я кивнул.

Через час обед был готов. Я вынимал из секции в зале посуду, которой пользовались, когда еще мама была жива, только по праздникам. Светка, просмотрев содержимое маминого шкафа, выдернула из стопки белья белую скатерть, чуть-чуть пожелтевшую на сгибах, и, застилая ее поверх клеенки на кухонном столе, пригладив ладонью, поймала мой взгляд. Наверное, мне не удавалось скрыть мою грусть и ностальгию.

– Для уюта, – бархатным голосом самодовольно произнесла Светка и с важным видом расставила посуду и еду на столе. Протерла полотенцем три рюмочки и скомандовала:

– Ну, давайте, присаживайтесь к столу. Колька, наливай перед едой по стопочке.

Я сразу и не сообразил, что водку наливают и мне, размышляя о том, что Светка так хозяйничает, как будто и жила здесь.

– Не-не, теть Свет, я не пью. Курить – иногда покуриваю, а водку не люблю.

– А хто ж ее любит – чай, не мед! – с особым энтузиазмом и блеском в глазах балагурил отчим, – вот на душе веселее и радостней становится, как этой гадости выпьешь, так и терпишь, что горькая. Ну, и не пей, сынок, правильно, нам побольше останется.

– Нет, выпей Димка, – гыркнула Светка и остро зыркнула на отчима так, что у него враз пропала улыбочка, – из уважения ко мне выпей. – И подвинула ко мне рюмку.

Смотрела опять пристально, я чувствовал ее давление, хотя и глядел в пустую тарелку перед собой. В груди опять нарастало щемяще-тоскливое чувство и недовольство.

– Так что, выпьешь с нами из уважения или нам вставать и уходить? – Еще больше “давила на мозги” Светка.

В воздухе повисло тяжелое напряжение. Я чувствовал его прямо физически.

– Ладно, выпью, – сдался я и чуть не расплакался, расписываясь в собственном бессилии.

Видя, как я поморщился и прикрыл рот рукой, опрокинув стопку, отчим участливо посоветовал, передавая свой “опыт”:

– А ты хлебушком занюхай, так-то лучше будет.

Светка тоже выпила и хитро и довольно ухмыльнулась. Стала раскладывать всем по тарелкам еду, приговаривая:

– Колька, закусывай. Дашка, котлету сразу ешь, а макаронами заедай...

Водка сначала обожгла живот, а потом разлилась по всему телу. Мышцы разжались. На душе, действительно, стало веселей.

Отчим тоже опять повеселел и стал вспоминать, как однажды с Дашкой ходил с горки кататься на санках. Тетка Светка стала расспрашивать меня о китайском чае для похудения. Я стал расхваливать его на все лады, про себя думая, что Светке такого чая чтобы похудеть, нужно выпить цистерну, хотя секрет этого чая я знал очень хорошо: ничего в нем особенного такого не было, кроме того, что он вызывал в организме сильную диарею. С пургеном худеть таким образом можно гораздо дешевле. Наверное, я подсознательно мстил Светке за то, что она меня морально насиловала: водки заставила выпить, так пусть теперь купит чайку этого и посидит хоть день на унитазе.

Все кушали и улыбались друг другу, как хорошие, дружные знакомые. Но Светка вдруг посерьезнела, замолчала. Не дождавшись, пока перестанет смеяться отчим, постучала вилкой о рюмку. Наступила тишина:

– Коль, наливай, – и, обернувшись ко мне всем корпусом, торжественно-печально произнесла тост:

– Дмитрий, давай мать твою покойную помянем, царство ей небесное. Пусть ей на том свете земля будет пухом.

Все молча выпили, не чокаясь. Пришлось и мне выпить.

Тетка Светка ловко подцепила на вилку колбасы, откусила и уже деловым тоном, пожевывая, стала меня поучать:

– Ты знай, Дима, мать тебе никто не заменит. Мать есть мать.

У меня сразу от этих слов иглой кольнуло в сердце, но Светка продолжала, не обращая внимания на то, что я покраснел и перестал есть:

– И я тебе ее не заменю. И полюбить я вас с Дашкой так, как вас любила ваша покойная мама, не обещаю. Детей у меня своих нет, поэтому чувство это – материнской любви мне не знакомо. Так уж получилось. Жизнь у меня сложилась эдак. Не перепишешь.

Немного помолчав, продолжила, подняв голову:

– Так вот, Дмитрий, в матери я к тебе не набиваюсь. Да и так, если по правде разобраться, кому вы нужны – две сироты неустроенные?

Я еще больше покраснел, и кровь стала стучать у меня в висках в такт сердцу, которое тоже, казалось, сейчас выскочит из груди.

– Дим, у меня у самой проблем – выше крыши. Зачем мне, спрашивается, еще просто так брать на себя и чужие? Ты парень взрослый, знаешь: несчастных, нищих сирот – вон сколько, а Мать Тереза была одна, да и та померла. Я-то знаю, как вам помочь и деньги могу научить заработать немалые. Но... и себе хочу пользу поиметь.

Я все-таки не выдержал и, закрыв руками лицо, разрыдался. Но тетка Светка мгновенно стала утешать меня:

– Ты что, Димка, успокойся.

Прижала мою голову к своему пышному бюсту и скороговоркой начала строить планы на “светлое будущее”:

– Ничего, ничего, мы вот вместе помозгуем, обсудим. Не пропащие вы уже совсем: квартира есть, продадим, кафешку сделаем, денег “заколотим” – еще три такие квартиры потом купим. Все купим, если будем дружно работать. На это у меня мозги есть: битая уже, с опытом.

И оторвав мою голову от своей груди, вроде по-доброму улыбаясь, вытерла мне слезы.

– За одного битого, Димка, двух небитых дают. Ты вон, тоже в своих восемьнадцать уже горя нахлебался.

И подмигнув двумя глазами, подбодрила:

– Прорвемся! Ну, давай за это выпьем: за дружбу и сотрудничество!

Отчим озадаченно и изумленно глядя на Светку, быстро набулькал в рюмки водки.

После третьей рюмки я совсем охмелел, обмяк. Думать не хотелось.

Светка уложила Дашку спать вместе с конфетами, с которыми она уже не хотела расставаться. Я только неустойчивой походкой подошел к Дашке, поцеловал ее и пожелал спокойной ночи. Вернулся на кухню, где тетка Светка уже бурно обсуждала план продажи нашей квартиры и покупку дома для придорожного загородного кафе. Я тупо слушал, а когда меня спрашивали согласия о чем-нибудь, – кивал безвольно головой...

Спустя многие годы, я часто вспоминал этот вечер. А вспоминая, думал, что жизнь и судьба человека похожа на серпантинную дорогу в горах, где справа от нее отвесная скала, а слева – обрыв. Сколько ни делай поворотов вправо – расшибешься вдрызг о твердый камень и будешь биться, как рыба об лед, но выхода на другую дорогу там не найдешь. А сделаешь шаг влево – упадешь вниз: если повезет и уцепишься, падая, за что-нибудь, есть шанс выкарабкаться на дорогу обратно; нет – значит, расшибешься насмерть.

Мне и так было трудно идти по моей дороге с тяжким грузом проблем, еще взял – и сделал шаг влево, свернув в пропасть. Как слепой. Пока летишь и не понимаешь, что придется разбиться, хорошо. Упасть больно.

 

 

 

 

глава третья

 

Предсказание цыганки.

 

 

 

Тетка Светка с отчимом стали приходить к нам каждый день как на работу. Жизнь моя стала кружиться, как карусель, с бешеной скоростью: день рождения мой справили, как положено – с тортом и шампанским. Оформляли много бумаг: на опекунство Дашки, на квартиру. Светка меня тягала по исполкомам, по разным инстанциям. А если где какая бюрократическая загвоздка выходила, тут же договаривалась с чиновниками самолично: несговорчивые, строгие чинуши, как по мановению волшебной палочки, становились прямо-таки милыми личностями. Даже улыбались.

И покупатели на квартиру быстро нашлись, а самое главное – дом под кафешку нашелся еще быстрее. Только потом я догадался, что все это было найдено теткой Светкой задолго до того, как они вдвоем с отчимом явились к нам с визитом: все давно было спланировано, рассчитано, найдено и договорено. А в тот вечер, когда я первый раз познакомился со Светкой, дело-то оставалось совсем за малым, тьфу, плевое для Светки дело – меня уломать продать квартиру.

Честно говоря, я поначалу был даже восхищен Светкой: да, иногда грубая и даже жестокая, но все делала, как положено: кормила нас с Дашкой исправно. Одежку, хоть и нешикарную – прикупила, как и обещала. В работе – хоть и другим спуску не давала, но и сама крутилась, как белка в колесе. И все-то ей удавалось ладно и быстро, как по маслу: договорилась с хозяевами новыми, которые купили у нас квартиру, с переездом повременить, пока дом под кафешку и, соответственно, под наше новое жилье не подстроят и не отделают, как положено. Самое главное – мы купили машину! Это был маленький, но автобус знаменитой фирмы “Форд”. Не новый, конечно, но, когда я его вымывал и вылизывал – блестел как новенький! Отчим пить уже так больше не пил: за рулем приходилось на нашей машине много мотаться туда-сюда. А за рулем пить нельзя: ДАИ остановит – сразу штраф дадут и права могут забрать. Да что там милиция – Светка была для него почище всякой милиции – он ее больше боялся, чем ДАИ.

Через самое короткое время, в начале мая кафешка и все помещения при ней были готовы. Дом был большой, на две половины: одна половина с выходом на трассу – для помещения под зал кафе-шашлычной, вторая – пару подсобных с кухней, туалетом и ванной. На втором этаже были жилые комнаты: одна большая, две спальни – для нас с Дашкой и для Светки с отчимом. Все было красиво и уютно: зал кафешки был отделан деревом, там пахло смолой и лаком. Стояли пять деревянных массивных стола и такие же деревянные скамьи с высокими спинками. Барная стойка с полочками и прилавками; в углу на кронштейне висел телевизор.

По стенам Светка развесила композиции из сухих трав, сучьев и листьев – икебана называется.

Во дворе было два сарая и времянка с печкой – “черная” кухня.

Спереди, сразу перед кафешкой построили беседку и поставили большой мангал – жарить шашлыки.

Светка, отчим, Дашка и я – все были очень довольны. Они с отчимом съездили в соседнюю деревню и наняли работника Ивана – здоровенного парня с большими ручищами. Молчаливого и угрюмого. Но весь его вид выражал готовность делать, что прикажут. Был у него, как впоследствии оказалось, один существенный недостаток – иногда, раза три в месяц он пропадал по вечерам, приползал  вдрызг пьяный и валялся возле будки нашего пса Джека (собаку мы не покупали – подобрали на рынке). Ночью во сне Иван мычал, дергался и орал на всю округу: “Уйди, убью сука”. Но встать не мог, и поэтому никого не убивал. Джек его жалел и сочувственно вылизывал лицо Ивана. Утром работничек вставал виноватый, еще более пришибленный, с большим рвением и усердием выполнял указания Светки. Кругом кафешки был лес, и где Иван брал водку, чтобы так ужраться – всем было не понятно. Как говорила моя покойная мамка, и была права: “Свинья грязь везде найдет”.

Что ни говори &nda