Мы вернулись в брежневские времена. Вертикаль власти повисла в воздухе. Отлаженные ее рычаги ни к чему не приложимы. И опять в силе поговорка брежневских времен: «Вы делаете вид, что платите нам, а мы делаем вид, что работаем». Страна вновь переселилась жить на хутор и изображает повиновение лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы власть оставила ее в покое

Это стало заметно на третий день грузинской войны, когда президент Дмитрий Медведев — Верховный главнокомандующий, между прочим, — объявил в эфире всех телеканалов, что война закончена, армия останавливается и покидает Грузию, а армия не остановилась и не покинула. То есть армия не то чтобы взбунтовалась, а тихо саботировала публичный приказ главнокомандующего.

Можно было бы подумать, что страна саботирует только решения президента, но нет: решения премьер-министра она тоже саботирует, как саботировала продовольственную программу брежневских времен. Это стало особенно заметно с началом кризиса. Премьер ездил по стране, буквально все, с кем он разговаривал про то, что никакого кризиса нет, кивали — дескать, нет кризиса, и сами же на следующий день продолжали сливать акции и выводить деньги за границу. Если в 99-м году предвыборный рейтинг беспрекословно слушался премьера Путина и усердно рос благодаря телевизионной пропаганде, то в середине 2008-го, несмотря ни на какую телевизионную пропаганду, биржевые индексы слушаться премьера не стали.

Вероятно, поэтому президент и премьер почти одновременно сделали один и тот же испытанный пиар-ход — появились на публике с животными. Президент Медведев — с собакой, символом послушания и верно сти. Правда, говорят, это была чужая собака. А премьера Путина показали по телевизору с ручным тигренком: премьер тигренка гладил и таскал за лапы, а тигренок не сопротивлялся, слушался, повиновался. Впрочем, примеру тигренка не последовал никто, кроме политика Гозмана и журналиста Бовта. Крохотная Ингушетия настояла-таки на том, что не хочет видеть президентом Мурата Зязикова. Огромная Америка весьма наглядно продемонстрировала, что экономика ее не рухнет, как бы господин Путин ей того ни велел. И — главное — свои собственные биржевые индексы вопреки велению премьера вовсе даже не «отросли», а наоборот, продолжают падать.

Если вспомнить нашумевшее публичное фотографирование Путина с голым торсом на рыбалке в Туве, то складывается совершенно новый для Путина образ. Он теперь Рэмбо. Он остался один, и один против всех воюет. А против него не воюет никто. Никто не идет на открытую конфронтацию, как Ходорковский. Но лес полон партизан. И такое чувство, что вся страна партизанит.

Мы вернулись в брежневские времена: имитация власти, имитация покорности, имитация управления, имитация единомыслия, имитация пропаганды и имитация доверия. Все вместе это оборачивается имитацией не только государства, но и страны, которая, во всяком случае в прошлый раз, развалилась, как только ее перестали имитировать.

Мы, стало быть, живем в привычной для нас брежневской парадигме. Нам, например, не нравится коррупция, но мы научились ею пользоваться и не очень помним, как без нее жить и решать вопросы. Мы, как и в брежневское время, бесконечно возмущаемся привилегиями, которыми пользуется элита, но не протестуем против этих привилегий, а стремимся по возможности причаститься их. Только если в брежневские времена речь шла о доступе к продуктовым спецраспределителям, где к праздникам выдавали копченую колбасу и сыр «Виола», то сейчас речь идет о праве ездить по улице с мигалкой или о доступе к государственным деньгам в момент кризиса ликвидности.
И мы продолжаем стоять в очередях точно так же, как стояли в очередях в брежневские времена. Только смысл очередей немного изменился.

С советских времен нам остались очереди к чиновникам и всесильным коммунальным служащим. Молодая женщина, модный фотограф, рассказывала, например, как получала ключи от недавно купленной новой квартиры на Ходынском поле. Компания-застройщик выдала ей ордер. С этим ордером следовало прийти за ключами в контору, управляющую домом. Женщина пришла в эту контору, а там — советский ЖЭК. Нерасторопная тетка буквально кричала на людей в очереди: «Вас много, а я одна» — как кричали техники-смотрители в ЖЭКах брежневских времен. И собственники новых квартир покорно сидели в очереди и покорно выслушивали оскорбления. Примечательно при этом, что самая дешевая квартира на Ходынке стоит около четверти миллиона долларов, а средняя трехкомнатная — больше миллиона. То есть целый день в этом ЖЭКе сидела целая очередь миллионеров, покорно ждала ключи от квартир, купленных за миллион, и не смела возражать, как в брежневское время не смел возражать никому в ЖЭКе ни генерал, ни академик.

Впрочем, появились и очереди нового типа. Если в брежневские времена очереди были прежде всего за потребительскими товарами, то теперь главные очереди — за свободой передвижения. Мы, по меткому замечанию автора «Дня опричника», каждый день стоим в пробках, и что это такое, если не очередь? Мы стоим часами к светофору ничуть не менее покорно, чем стояли в брежневские времена, ожидая, что выбросят на прилавок турецкие дубленки.

Еще более покорно мы стоим за свободой передвижения в визовых отделах посольств. Самый спесивый человек в теперешней России, человек, взявший себе за правило развернуться и уйти, если в магазине перед ним стоят к кассе три человека, очередь за визой выстаивает как миленький: приезжает к семи утра, пишется в список. А вместо того чтобы рисовать чернилами на руке свой номер в очереди, мы покорно макаем пальцы в чернила для дактилоскопирования.

Наконец, мы покорно стоим в очередях на стойке регистрации в аэропорту. Мы готовы на все, что угодно: снимать обувь, распоясывать штаны, свобода передвижения — настоящий дефицит в наше время. Доступ к свободе передвижения, то есть к визам и приглашениям за границу, это одна из существенных привилегий, которыми пользуется в России оппозиция легче, чем власть. И памятные слова Путина про оппозиционеров, которые «шакалят у посольств», есть проявление советской зависти: действительно, многие оппозиционеры имеют больший доступ к заграничным поездкам, чем даже премьер-министр Путин.

Если присмотреться, выяснится, что большинство реалий брежневского времени так или иначе повторяются сейчас, и как правило, в виде обещанного Карлом Марксом фарса.

Всякий, кто смотрел по телевизору послание президента Федеральному собранию, обратил, наверное, внимание, что послание это транслировалось не по одному телеканалу, накрывающему всю страну, а по двум, и по третьему шло в записи. Точно так же в брежневское время ровно в девять вечера по обоим главным телеканалам шла в эфир информационная программа «Время». При этом степень доверия к этим «вестям с полей» в брежневское время была нулевая, а сейчас телеканалы хоть и бьются отчаянно за рейтинг, но рейтинги их все равно падают, и меняется состав аудитории. Телевизор, как свидетельствуют социологи, перестали смотреть люди, принимающие решения — как серьезные решения о том, куда инвестировать средства огромной компании, так и мелкие решения о том, покупать ли семье в этом месяце стиральную машину или посудомоечную.

Люди даже и не надеются получить из телевизора сколько-нибудь значимую информацию, но не требуют этой информации, надеясь получить ее в интернете.

Интернет теперь играет роль самиздата брежневских времен. И точно так же, как в самиздате, в интернете невозможно пока отделить зерна от плевел. Точно так же, как в самиздате журнал «Вече» пользовался большей популярностью, чем «Хроника текущих событий», в интернете сайт «Одноклассники» несравненно популярнее любого информационного ресурса.

Вместо интеллигентских разговоров на кухнях, которые популярны были в брежневские времена, теперь — разговоры в кафе. Большую часть своего свободного и даже значительную часть своего рабочего времени интеллигенция проводит в заведениях типа «Маяк», «Жан-Жак», «Билингва» или для людей побогаче — GQ. Там формируются мнения, там обсуждаются проекты, там складываются славные альянсы и происходят отвратительные ссоры. И всякий там волен воображать себе, будто вне стен кафе и вне этого кафешного круга общения нет вообще никого — никакого народа, никакой власти.

Власть опять, как и в брежневские времена, стала восприниматься подобно явлению природы. Никому не приходит в голову с ней спорить, общество настроено так, чтобы адаптироваться к власти и жить своей жизнью, обманывая и используя власть в своих интересах.

Поэтому заявление президента о том, что срок президентского правления увеличивается с четырех лет до шести, не вызвало протестов даже со стороны записных протестантов. Это мало меняющее нашу жизнь обстоятельство непреодолимой силы. Как если бы по радио вдруг сообщили, что мороз будет держаться не четыре месяца в году, а шесть месяцев. Ну и что? Мы все равно заклеивали окна на зиму и заготавливали дрова для камина. Четыре или шесть — какая разница? Все равно долго. Зато можно кататься на коньках и играть в хоккей. В брежневские времена, как и сейчас, тоже никто и помыслить не мог, что времена эти когда-нибудь кончатся.

Каждый пятый россиянин считает, что 70–80-е годы были эпохой благополучия, а каждый третий, что в период правления генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева хорошего было больше, чем плохого. Откуда эта ностальгия по времени, которое вошло в историю страны как время «застоя», The New Times выяснял у заведующего отделом социальнополитических исследований «Левада-Центра» Бориса Дубина

Это даже не ностальгия, а какое-то сконструированное воспоминание о брежневской эпохе как о золотом веке, когда все было хорошо, когда власть была понятна народу, не особенно его доставала и вообще позволяла делать то, что большинство хотело. А если ты не хочешь ничего делать, то можно и ничего не делать. Это опереточная картинка. На самом деле та эпоха была скучной, серой, удушливой, абсолютно неблагополучной, полной неуверенности и бесперспективности. Правда, тогда власть чуть-чуть отпустила руку, которую всегда держала на горле. Но больше свободы не стало — появилось просто больше возможности лукавить с властью. Образ золотой брежневской эпохи сформировался по контрасту с так называемым хаосом 90-х, когда люди враз обеднели, когда им приходилось сильно крутиться, чтобы хоть как-то сохранить тот уровень, который был у них в 70–80-х годах. В 2000-х началась и мощная пропаганда сверху, из официальных СМИ: де, 90-е — это черная дыра, бездна, ужас... Об этом говорили первые лица государства, Путин в том числе. Так возникла картинка брежневской эпохи. Она фиктивная, даже художественная, условная, придуманная. Но она удовлетворяет большое количество людей.

Какие социальные слои, группы более остальных подвержены этой ностальгии? Чаще всего это люди пожилые, менее образованные, живущие на социальной периферии. Однако немало подобных настроений и среди вполне образованных людей. 90-е годы довольно сильно ударили по так называемой служилой интеллигенции: учителям, библиотекарям, людям гуманитарных профессий. Очень немногие из них сумели устроиться в новой ситуации, не потеряв статуса и профессии.

Особенно трудно пришлось образованным людям на периферии. Они особенно ностальгируют по брежневскому времени, несмотря на тогдашний дефицит всего и вся — от фильмов до водки и мяса. Об этом люди сегодня предпочитают забыть.

Россия — это сообщество людей, которые не верят, что они могут что-то сделать со своей жизнью. Больше 2/3 считают, что их жизнь им не принадлежит.

Россия — это бедное общество, в том числе бедное возможностями. В бедных обществах ценят стабильность, а не изменения. Мантра этой стабильности — «лишь бы не было хуже». Нас постоянно пытаются убедить, что сегодняшняя эпоха — самая благополучная и стабильная. Но события последних двух-трех месяцев не оставили от чувства стабильности и следа. Зарплаты снижаются, инфляция растет, рубль ослабевает — уверенность в завтрашнем дне исчезает. В этой системе координат и строится та блаженная земля под названием «эпоха Брежнева».
___________________________________________________________________________
Валерий Панюшкин.