Когда мне было лет 13, мы с мамой ездили в Питер на прием к какому-то известному профессору эндокринологии. С моим атипичным мозгом. И маминой больной беспокойной головой. Маленький кабинет с книгами и старым компьютером, где на мониторе еще стоит защитный экран... Питер встретил обычной пасмурной погодой, угрюмыми лицами и жесточайшим несварением желудка, заставившим по достоинству оценить некоторые кафе, особенно некоторые скрытые от посетителей части.
«Раздевайся, снимай свитер... Эк тебя мама насдевала!..» Теперь одеваться... Серый Питер... Профессор... Маленькая комната...
Одежда, моя одежда. Я стою в большой грязной комнате, больше похожей на плотницкую кладовку: пол в опилках, прямо какой-то станок, на грубо сколоченных полках инструменты. Одеваться. В полупрострации, автоматически выполняя движения, как часто бывало на приемах врачей, натягиваю исподнее, потом спортивки. Профессор где-то в углу и, похоже, мною совсем не интересуется. Потом он торопит меня, говорит, будто должен прийти его старый друг. И я на секунду спутал его с моим репетитором по физике в одиннадцатом классе. Я приходил к нему в прокуренную холостяцкую комнату в коммуналке, а он хриплым голосом и окая натаскивал меня на сложные задачки. Ходил к нему и мой одноклассник, в другое время, и часто после занятий в его дни приходил старый друг репетитора – такой же прокуренный старик, - и они беззлобно пошучивали над подростком...
В «плотницкую» из коридора вдруг ворвалась ватага ребятишек, но профессор грубо их выгнал. Мне все это в конец надоело. Я так устал болеть...
За окном зимний вечер; мягкий красноватый свет, теряющиеся очертания домов. Окно смотрело во двор, сразу напротив – какое-то хозяйственное здание: большая трансформаторная будка или что-то такое, - непременный атрибут многих дворов, впрочем, назначение их остается туманным, да никто и не интересуется. И я следую дальше... А дальше люди под рассеянным светом фонарей над подъездами, - знаете, такие весят над козырьками подъездов пятиэтажек, как раз освещают пятачок со скамейками. Девушки в зимней одежде с красными нашивками на рукавах... Правильные – не перевернутые, как у Гитлера, - свастики на кирпичных стенах. По утоптанным снежным тротуарам ходят дружинники. Иногда слышатся крики, отдельные группы дружинников с красными повязками кого-то гоняют под покровом преступной, неугодной темноты. Мимо меня как раз кто-то бежит. Я чуть не поймал второго, а третьего встретил всем корпусом. Дружинник, нарушитель, какая мне разница? Мы недолго возимся на снегу, и я отбираю у него нунчаки – две гладкие деревянные рукоятки, соединенные цепочкой. На меня налетел еще один и встал, как ошалевший. Я отобрал нунчаки и у него. Теперь я шел по ночному району, крутя обеими руками нунчаки: ребенок нашел себе игрушку!
«Але, мам... Да, все нормально... Да... Нормально...» - держу телефон ухом. Вхожу в какое-то уютное кафе. Прямо в маленькой комнатке – как кухне, - сидят мужики, похожие на актеров телесериала «Улицы разбитых фонарей»; ко мне обернулся Дукалис. Справа комнатка еще меньше – со столом и шкапом под старину. «Да, щас приду, не волнуйся. Чаю попью и приду. – И уже не в трубку: - Мужики, где тут можно чаю заказать, или кофе?» Они посмотрели на меня очень настороженно; их было двое за этим столом, и они были сильнее меня, хоть и изрядно надрались. «Спроси на втором этаже.»
Лестница выплюнула меня в огромный зал со столами в несколько рядов и двумя барами; зал, по всей видимости, был переделан в бар-столовую из актового. Ближе всех ко входу сидел жилистый мужик в черном с длинными серыми волосами (ага, это бандит из «Мертвеца»). Он бросил на меня такой взгляд, что я мгновенно решил, что чаю мне здесь не нальют. Слева было другое помещение, смахивающее на холл гостиницы и хозяйственный магазин одновременно. За стойкой у входа стоял молодой швейцар в красной форме. «А где тут у вас можно чаю испить?» «А пройдите дальше, спросите Веру Петровну!» Я уже мысленно приготовился встретить старую грымзу, протирающую полки магазина. Но, пройдя дальше мимо ряда стеллажей с барахлом, увидел симпатичную миловидную девушку за прилавком (в окружении пары-тройки мужиков). «Вера Петровна?» «Да, это я» «В таком случае Вы просто обязаны напоить меня крепким чаем! Или кофе.» Я натянул свою самую обольстительну улыбку. «Будем знакомы,» - сказала она и протянула мне через прилавок узенькую ладошку. Я (откуда что берется?) взял ее ладонь, перевернул и поцеловал ей ручку самым галантным – и наглым – образом.
Через пару минут мы уже весело болтали в подсобке, оказавшейся мощеной площадью какого-то теплого города. И я ей диктовал свой сотовый: «Девять два один... триста семьдесят... Пятьдесят четыре... нет, семь... Тридцать четыре... Успела, нет? Дай-ка посмотреть. Что ты записала? +7921370682780#110#*&54$7&$%%...»
Как быстро все кончается... Проснулся...

...Мы забежали в туалет. Через пару мгновений я услышал шаги – это ее подруга. Я перемахнул через перегородку и затаился в углу. Женский туалет был устроен таким образом: вход, прямо окно, справа длинные параллельные перегородки с унитазами (писсуарами?!). Через минуту она подошла ко мне и позвала. Мы вышли в школьный коридор со старым, множество раз крашенным и столько же раз протертым деревянным полом. Дверь в класс была совсем рядом с туалетом. Мы вошли, держась за руки, и сели за нашу последнюю парту, где лежали наши тетрадки, а на спинке стула висела моя куртка. Класс был совсем маленький, он вмещал учеников с трудом. Я посмотрел в тетрадь: какая-то хрень моим почерком... ξ<B(ξ)>, отображения откуда-то куда-то, все это имеет какой-то смысл... «К доске пойдет... Пойдет...» Ну, давай, давай, сука... «Комаров!» Я так и знал. Ну ладно, там разберемся. Материал не сложный. «Ну вот, считайте!» Училка была неопределенно преклонного возраста, расплывшаяся, в длинном старомодном платье, с грязными растрепанными волосами, кое-как завязанными в пучок на макушке. Скорее всего, она носила жуткий старушечий берет и гордое звание заслуженного работника образования, что не мешало ей быть заслуженной старой девой и стервой-маразматичкой. Я стал рисовать на доске то, что успел запомнить из свой тетради, но сырой мел ломался о плохую черную доску, оставляя то жирные непонятные линии, то процарапывая краску, что было мало похоже на греческие и латинские буквы. Она просила меня сосчитать какой-то пример, который обсуждали в момент моего отсутствия. Блин, думаю, сама меня отпустила выйти... Оказалось, это был лишь предлог, чтобы на меня наорать. Я ничуть не испугался и встал в независимую позу, скрестив руки на груди. «Что вы на меня кричите? Я не понимаю материал, ну так объясните его мне.» «Ты наглец! – шипела старуха. – Тебе это так с рук не сойдет... Помяни мое слово...» Она провела своей указкой у меня под носом. «Нет, объясните мне, раз я не понимаю!» Зубрила с первой парты буркнула какое-то определение. «Следи за своими словами...» И училка еще раз провела у меня под носом своей указкой... В порыве гнева я чуть не выхватил у нее эту чертову указку и не сломал. Тут только я заметил, что училок две, вторая сидела за столом, и была неотличима от первой, только еще древнее и грязнее. И я уже готов был сломать все, что угодно, всех уложить в этом классе ради меня и моей любви на последней парте, но...
Проснулся... Аааа! Верните меня туда! Я хочу к ней! Я хочу со всеми разобраться!... Ф-ф-фак...