Иеродиакон Алексий (Писанюк)

Первое чудо после смерти отца Алексия случилось в день его похорон. С рядовым монахом, у которого из живых родственников только брат и мама, пришли проститься тысячи мирян. Самый большой в Троице-Сергиевой лавре храм был забит битком, люди стояли на улице. Второе чудо произошло во время панихиды — плакали все без исключения, как будто в помещении кто-то распылил слезоточивый газ. Третье чудо явил наместник лавры архимандрит Феогност. До сих пор на отпевании монахов он не произносил заупокойных проповедей, а тут не только взял слово, но и превысил свои полномочия: «Сегодня нет места для уныния и скорби... В промысле Божьем ошибок не бывает... Отцу Алексию хватило тридцати трех лет, чтобы раскрыться всей своей полнотой пред Богом и людьми... Я не побоюсь сказать: он — свят, и можно писать житие». «Русский репортер» решил попробовать.

Сережа

— А ты знаешь, что во время молитвы борода быстрей растет? — пожилой монах на лавочке под деревом ласково подшучивает над ребенком, который с восхищением разглядывает его бороду. — Ты что, мне не веришь?! Ведь вместе с бородой из человека грехи выходят. Чем она длинней, тем больше в человеке было всякого безобразия. Видишь, сколько у нас тут в монастыре грешников, а ты еще пока чист, потому и безбородый. Неужели тебе мама не рассказывала? Да об этом же все знают! Ну ты даешь!

В советское время в Троице-Сергиевой лавре было меньше людей, но больше деревьев. Они умело маскировали последние очаги христианства от слишком внимательных глаз. В начале девяностых, когда гонения на православие закончились, а слишком внимательные глаза забегали совсем по другим делам, руководство лавры решило вывести корпуса духовной академии из тени. Многие деревья вырубили, кустарники заменили на цветы, половину скамеечек убрали. В том числе и ту, на которой ночевал пятнадцатилетний Сережа Писанюк, когда в первый раз приехал с мамой в Сергиев Посад из Киева. Сначала спали прямо на улице, потом Сережа познакомился с семинаристами, и они разрешили им спать в просфорне, а затем подросток и сам решил поступать в Духовную академию.

Детство и отрочество будущего отца Алексия — типичное для верующего ребенка из советской семьи. Мама врач, папа военный, маленькая квартирка в поселке Вишневое под Киевом. Мать тайком водит сына в церковь, отец ругается, но поделать ничего не может. В школе дразнят христосиком, учительница однажды даже пыталась сорвать крестик, за что тут же получила по руке. От вступления в комсомол Сергей отказался: «Я недостоин» — но от пионеров отвертеться не удалось. Вопрос с галстуком священник решил самым элегантным образом — наложил на него крестное знамение и сам повязал галстук ребенку: «А что — тебе идет».

Академия

Патриарх Алексий II и архиепископ Феогност. Сзади у дверей будущий отец Алексий

У входа в Московскую духовную академию, которая расположена на территории лавры, ругается скворец. На лужайке в саду вокруг клумб бегают, скачут и даже ползают стайки детей, вокруг них — не менее многочисленные группировки матушек и бабушек. Из-за такого численного перевеса складывается ощущение, что это дети выгуливают взрослых, а не взрослые детей.

На заднем дворе академии возле монастырской стены пасутся стада припаркованных велосипедов. Жилые помещения семинаристов поражают спартанской обстановкой. Двухъярусные кровати, по десять-двенадцать в каждом зале. Воздух влажный от сохнущего здесь же белья. Учащиеся почти без остатка делятся на молящихся, читающих, стирающих и спящих. Категории перечислены в порядке возрастания.

Схематическое изображение девушки без платка и в короткой юбке на двери женского туалета воспринимается почти как эротика. В столовой Духовной академии — резко континентальная цветовая гамма. Обжигающе черные кители семинаристов контрастируют с ослепительно белыми халатами поваров. Одни готовят телесную пищу, чтобы другие могли приумножать духовную.

— Ангела за трапезой... Ангела за трапезой... Ангела за трапезой...

Тамада

Свою первую яму Сергей Писанюк вырыл еще до пострига — когда служил в армии. Вырыл и снова зарыл. И снова вырыл. И снова зарыл. Сергей твердо решил стать монахом, но пришлось сначала отдать долг Родине. Выбрал самый бескровный вид войск — стройбат. С дедовщиной особых проблем не было: даже среди соответствующего контингента он смог завоевать авторитет благодаря своей прямоте, честности, а заодно и физической силе. А вот с самим собой бороться пришлось постоянно. Огромный рост, былинные плечи, сильный характер, отзывчивое сердце — мужчина-мечта, девушки вокруг так и вьются. Чтобы избавляться от блудных помыслов, молодой семинарист рыл землю. До изнеможения.

На последнем курсе Духовной академии нужно определяться: либо ты идешь в белое духовенство, либо в черное. Чтобы стать священником, нужно срочно жениться. Среди семинаристов началась эпидемия свадеб. Сергея, как самого бойкого и артистичного, постоянно звали тамадой. Он переженил всех своих друзей, но сам решения не поменял. Когда после пострига его рукополагали в дьяконы, кто-то из друзей заметил: «Дьякон в переводе с греческого — служитель. Его задача — делать службу красивой и запоминающейся, взывать к молящимся, оглашать главы из Евангелия. То есть теперь ты, Серега, будешь у нас тем же тамадой — только в храме».

Раскол

Слева направо: митрополит Владимир (Сабодан), митрополит Филарет (Динисенко), Сергий Писанюк

В 1991 году Сергей испытал серьезное потрясение — церковный раскол на Украине. Это событие он переживал как личную трагедию. Дело в том, что в Киеве Писанюк служил иподьяконом при митрополите Филарете (Денисенко), будущем самопровозглашенном патриархе УПЦ КП. Владыка Филарет был сильным проповедником, мудрым духовным наставником — он очень помог подростку укрепиться в вере, сыграл решающую роль в выборе его пути. Падение архиерея казалось невероятным. Для Сергея оно стало знаком того, что на его собственном поприще романтический период закончен. Враг показал свою силу, и эта сила чудовищна.

Первые серьезные искушения не заставили себя ждать. В России началась компания против митрополита Филарета, среди семинаристов собирали подписи под требованием о лишении его сана и предании анафеме. Безусловно, осуждая уход в раскол своего бывшего учителя, Сергей Писанюк поступил исключительно по-христиански — он не стал ничего подписывать и на протяжении всей своей жизни никогда не позволял себе плохих слов в адрес бывшего учителя. Вместе с тем он не поддался и другому соблазну: вернуться на родину, примкнуть к раскольничьей церкви, где в ту пору с радостью привечали людей любых званий, и сделать там молниеносную карьеру.

Устоял Сергей даже тогда, когда стало ясно, что в Русской православной церкви у людей из бывшего окружения Филарета с карьерой могут быть проблемы. Писать кандидатскую диссертацию в академии ему не разрешили, и были основания полагать, что это результат его «особой позиции». А кандидатская — это по сути дела пропуск в мир больших должностей и званий. Но будущий отец Алексий не сильно переживал по этому поводу. Его вполне устраивал греческий перевод слова дьякон.

Служитель

Еще во время учебы Сергей Писанюк заработал прозвище МЧС. У него был особый талант безотказности. Он умел появляться в нужное время в нужном месте — именно там, где необходима его помощь. Сначала это были какие-то мелкие поручения по академии, потом более серьезные дела в лавре. Затем вокруг него сформировалась команда «тимуровцев», ребята стали выезжать на помощь соседним монастырям, которые в первые постсоветские годы чаще всего представляли собой руины.

Однажды семинарист Писанюк не смог пройти мимо — помог наколоть дров старушке-прихожанке. Пока колол, выяснилось, что у нее и огород вскопать некому. Пока копал огород, узнал, что течет крыша — залатал крышу. Язык у старушки длинный — через неделю ее подруги уже были в курсе, что в лавре есть хлопчик, который всем помогает. Просьбы участились. Дрова, крыши, огороды, покосившиеся заборы. Сергей отказывал в помощи только молодым девушкам, которые по-прежнему порхали вокруг него, как бабочки. Впрочем, вскоре соблазны отступили сами собой.

Уже став монахом, иеродьякон Алексий получил необычное послушание. На него, как на самого крепкого и сильного, возложили обязанность в случае смерти кого-нибудь из братии рыть ему могилу. Вскоре сфера применения этого послушания стала расширяться — старушки, которым помогал монах, тоже имели свойство умирать. Уже через год стало понятно, что самая мелкая из обязанностей монаха медленно, но верно занимает в его жизни самое значительное место.

Котлован

Однажды отец Алексий заехал по каким-то делам в морг на улице Кирова. Там стояла страшная вонь. Накануне вырубилось электричество, и весь «балласт» начал гнить. «Балласт» — это невостребованные трупы бомжей. Их количество в 90-е годы выросло на порядок, городским властям пришлось выделить на погребение данного контингента особую статью расходов. Выполнять подряд взялась фирмочка, организованная бывшими милиционерами. Раз в месяц они нанимали трактор, рыли котлован, скидывали туда гробы и зарывали. Мертвые сраму не имут, поэтому очень скоро фирмочка стала экономить на всем: отказались от гробов, забирали трупы все реже и реже. Работники больницы возмущались, но против людей со связями были бессильны.

К приезду отца Алексия в морге уже скопилось сорок трупов. Запах стоял невыносимый, поэтому санитары вынесли их в самый дальний бокс, закрыли покрепче и оставили до лучших времен. Мимо этого места врачи и посетители передвигались бегом — рвать начинало раньше, чем нос улавливал запах. Когда монах явился к начальнику морга и сказал, что готов бесплатно похоронить все это месиво, тот сначала подумал, что перед ним сумасшедший.

На кладбище отцу Алексию выделили специальный участок. Смердящие трупы он вывозил туда несколько дней. Собирал распавшиеся части тел, складывал их в большие полиэтиленовые пакеты, помещал эти пакеты в гробы, которые бесплатно предоставила лавра, туда же вкладывал разрешительную молитву и погребальный крестик. С тех пор ему регулярно звонили с Кировки — он забирал невостребованных покойников и хоронил их по-христиански: гроб, крест, отпевание, собственноручно вырытая могила. Иной раз «клиенты» отца Алексия ложились в землю даже по более высокому разряду, нежели добропорядочные граждане. Однажды в Сергиевом Посаде отмучилась известная на весь город бомжиха Наталья. Хлопоты по ее похоронам монах полностью взял на себя. Когда гроб с новопреставленной приехал в Петропавловский храм, все ахнули: Наталья лежала в гробу чистенькая, в платочке, в новом платье, с четками на руке. В ответ на всеобщее изумление отец Алексий лишь пожал плечами: «Она же не куда-нибудь, она на встречу с Ним — разве можно иначе?»

— Слухай, да що ты взялся за это кладбище?! — недоумевала мама.

— Мамочка, я вам скажу про это... — Алексий всегда называл свою маму на «вы», так принято на Украине. — Начнешь копать — тишина, птички поют... А когда похороню, цветочки посажу на могилке...

— Ты что, не умеешь ни петь, ни читать? Ведь копать может любой дядька, который ничего не знает, ему только и остается копать! А ты должен славить Бога.

— Можно быть самым последним в монастыре, а у Бога первым.

— Деточка, ну что ж ты себе такой удел выбрал?

— Мамо, вы знаете... Привезу человека, положу... Одного, второго — они как ангелятки лежат... А потом вечером сядешь — спокийно, тыхо. В лавру возвращаюсь — такая на душе радость! Так, мамочка, хорошо.

Предшественник

Хоронить бездомных — древнее послушание, которое уже не первый раз в истории христианства прилипает к монашеским рукам. Вот лишь одна подобная история.

Младенец Димитрий, будущий преподобный Даниил Переяславский, родился в XV веке в Переславле-Залесском на Плещеевом озере — это всего в шестидесяти километрах от Сергиева Посада. Еще в отрочестве Димитрий решил стать иноком и, боясь, что родители воспрепятствуют его намерению, ушел в монастырь Пафнутия Боровского. Там он, совершив постриг, жил десять лет под руководством опытного старца Левкоя. Духовно окрепнув, вернулся в родной город, в Горицкий монастырь, где принял священство.

В XVI веке моргов на Руси не было. А погибших безродных людей было не меньше, чем сегодня. Как правило, их находили вдоль дорог: кто-то сам замерз, кого-то убили разбойники. Отец Даниил откликался на каждое известие о такой кончине. Он сам разыскивал умершего, на руках нес его тело в скудельницу (так называли в те времена кладбище для бездомных), своими силами хоронил и потом поминал на Божественной литургии.

Дальше больше — на месте скудельницы преподобный построил храм в честь Всех святых, чтобы в нем возносить молитвы об упокоении безвестно умерших христиан. Вскоре вокруг храма стали селиться монахи и образовалась обитель, настоятелем которой и стал отец Даниил. Духовный авторитет настоятеля был столь высок, что по его просьбе царь Василий III освобождал приговоренных к смертной казни; царь дважды просил отца Даниила стать восприемником его детей. Преставился преподобный 7 апреля 1549 года. Свято-Троицкий Данилов монастырь и сегодня главная достопримечательность Переславля-Залесского.

Уголовное дело

Ритуальные услуги — не та сфера жизни, где терпят вторжения извне. Очень скоро стало понятно, что монашеские подвиги кое-кому ломают непыльный бизнес по захоронению невостребованных трупов. Будь на месте отца Алексия человек попроще, ему в этой ситуации впору было бы примерять мученический венец. Но за монахом как-никак стоит лавра, а за лаврой — вся православная церковь. Поэтому проблемы у отца Алексия начались всего лишь в правовом поле. Но проблемы серьезные. Сначала на него во все инстанции посыпались жалобы — пришлось ходить, писать объяснительные. Потом выяснилось, что для рытья могил нужна специальная лицензия — автоматически возникло уголовное дело по статье о незаконном предпринимательстве. Наконец один из высоких городских начальников собрал у себя в кабинете всех, кто так или иначе причастен к этому конфликту, и стал разбираться лично. Стало ясно, что странный человек в черном действительно делает все бесплатно, и это по сути благотворительная деятельность, а значит, никакой лицензии не требуется. «Все. У меня никаких вопросов больше нет, — захлопнул папку городской начальник. — Отец Алексей, вы свободны».

С этого момента власти не только перестали мешать странному лаврскому монаху, но и начали ему помогать. Теперь он приезжал за невостребованными покойниками не только в морг на Кировке, но и в Центральную районную больницу, и в дом престарелых. По мере погружения в медицинскую закулисную жизнь отец Алексий взял на себя еще один фронт работ — стал погребать абортированных и мертворожденных младенцев, которых обычным порядком просто выбрасывают на помойку или даже смывают в канализацию. Отец Алексий помещал каждого маленького человечка в специальную коробку или посылочный ящик и закапывал между обычными могилами. Даже ампутированные конечности и удаленные органы он предавал земле. Отец Алексий испытывал уважение ко всякой человеческой плоти, поскольку она есть священный сосуд, сотворенный Богом, и воскреснет в последний день.

Генералы и негритосы

На Благовещенском кладбище сегодня хоронят всех сергиево-посадских покойников. У кладбищенских ворот большой храм, перед ним парковка, а прямо на парковку, как в первый ряд партера, лезут вип-могилы. Перед ними тормозит хромая на все четыре колеса «семерка», из нее выходит русоволосый могильщик Василий — полная противоположность шекспировскому. Внутри этого человека идет напряженная духовная работа — это видно невооруженным глазом. Но чтобы он с тобой хоть чем-то поделился всерьез, нужно быть отцом Алексием. С остальными людьми Василий все время молчит и хитро улыбается.

— Да еду я, еду, — отвечает он кому-то по телефону. — Вот сейчас одному человеку Лешкины ряды покажу — и домой.

«Лешкины ряды» — это квартал на Благовещенском кладбище, где похоронены больше тысячи безымянных людей. Иногда у них потом находились родственники, которые опознавали труп по милицейским фотографиям, — и тогда на могильном кресте появлялась табличка. Несколько раз отцу Алексию приходилось проводить эксгумацию — люди хотели перезахоронить непутевого родственника у себя на родине. На освободившиеся места тут же находились желающие из числа состоятельных людей: в какой-то момент «Лешкины ряды» стали высоко котироваться. Лежать здесь теперь почетно и перспективно с точки зрения небесной карьеры.

Когда отец Алексий впервые пришел на это кладбище с лопатой, его встретили не очень приветливо. Ведь он бесплатно рыл могилы не только для бомжей, но и для людей более-менее платежеспособных: обитателей дома престарелых, у которых есть родственники, работников лавры, постоянных прихожан — всех, кто к нему обращался. А это уже прямой ущерб кладбищенскому бизнесу. Могильщики — очень замкнутая и своеобразная каста со своими правилами и ценностями, стать здесь своим трудней, чем внедриться во вражескую разведку. В этой касте действует двухступенчатая иерархия: есть так называемые генералы и есть негритосы. Генералы — это могильщики со стажем, они мало машут лопатой, зато много получают. Негритосы — наоборот. Когда отец Алексий познакомился с Василием, тот был заслуженным генералом. Теперь ни генералов, ни негритосов на Благовещенском кладбище нет — все равны. За несколько лет дружбы с могильщиками монах поломал всю их иерархию, полностью перекроил кладбищенский социум. Что он для этого делал? Да ничего он для этого не делал. Просто копал и молился, молился и копал. А генералы с негритосами смотрели на него и много думали.

Росинант

Росинант отца Алексия

Видя рвение отца Алексия, монастырское начальство выделило ему автомобиль — старую «газель» бордового цвета, которую монахи тут же окрестили лошадиным именем. Росинант — так звали коня Дон Кихота.

— Это была машина из фильма ужасов, — с улыбкой вспоминает отец Никон (Котов). — Она вся ходила ходуном, какие-то детали держались в буквальном смысле на веревочках. Страшно было, даже когда это чудо проезжало мимо тебя, а уж ехать в ней — вообще караул, старушки крестились, когда залезали в салон. Эта «газель» была постоянно покрыта слоем пыли, и наши монахи-приколисты упражнялись на ней в остроумии. Однажды написали: «Господи, неужели мне одр сей гроб будет?!» (цитата из вечернего молитвенного правила. — «РР»).

Сам отец Никон в какой-то момент стал при этом Росинанте Санчо Пансой. Алексий постоянно искал себе помощников, но надолго никто не задерживался. Молодой послушник стал исключением. Сегодня он преемник отца Алексия в его кладбищенском послушании.

— Меня тогда еще Леонидом звали, в 2000 году я только-только приехал в лавру, был такой худенький, маленький, в очечках, ветром шатало. И вот однажды иду по монастырской площади, а рядом со мной резко тормозит отец Алексий: «Ленька, стой! Поехали, поможешь мне бомжиков похоронить». Всю дорогу он надо мной издевался так по-доброму — очкарик, дескать, чего худой такой, но ничего — мы тебя откормим, может, что путное и выйдет из тебя. В тот раз мы десять человек похоронили, но «мы» — это громко сказано. Я всего полмогилы осилил, но, как ни странно, меня все это заинтересовало. Я всегда тянулся туда, где есть что-то страшное, неформальное, от чего все бегут. Однажды нам с отцом Алексием пришлось эксгумировать труп — этот случай я запомнил на всю жизнь. Уже стало темнеть, а мы все копаем. Сели батарейки в фонаре, закончился бензин в машине, погасли фары — пришлось зажигать свечи. И вот мы при свечах вытаскиваем гроб — прямо как в каком-то кладбищенском триллере. Вдруг слышу неподалеку сначала страшный мужской крик, потом женский визг и удаляющийся топот.

— А им вдогонку — здоровый хохот двух мужиков с лопатами?

— Не, мы так, тихонечко, похихикали...

Простота

Иеродиакон Алексий (Писанюк)

Появление в жизни отца Алексия Росинанта способствовало лавинообразному расширению воронки добрых дел. Очень скоро живых пассажиров в его «газели» стало больше, чем мертвых. Развезти после службы прихожан, встретить на вокзале чью-нибудь больную мать, организовать экскурсию в лавру для всех могильщиков района, сгонять на рынок к знакомому торговцу, который готов пожертвовать тонну осетровых голов для дома престарелых, — монах уже не мог проехать по городу и километра, чтобы не вспомнить о каком-нибудь важном деле.

«В таких случаях Алексий помогает, надо его просить», — говорили между собой лаврские монахи и прихожане, не замечая, что обычно так выражаются, когда речь идет о святых. Казалось, энергия монаха безгранична. Он мог делать несколько дел одновременно и рано или поздно выполнял все, что пообещал, причем неважно кому — архиерею или последнему попрошайке у лаврских ворот. Отца Алексия любили и в монастырских кельях, и на городском рынке, где торговцы всегда были готовы выдать ему товар со скидкой и в рассрочку. Он со всеми находил общий язык и мог решить любую проблему. «Алло, это Леша из лавры», — так обычно начинался его телефонный разговор.

Но если надо, умел быть по-пацански жестким и решительным — особенно когда при нем злословили о его братьях по монастырю: «Я жалоб на лавру не принимаю!» Если кто-то его разочаровывал, он переходил с этим человеком на «вы» — и этого окружающие боялись больше всего. Однажды уставший отец Алексий пришел на ужин с большим опозданием и стал свидетелем того, как подвыпивший трудник пытался устроить дебош. Монах молча подошел, навис над ним всей своей двухметровой громадой: «Еще одно слово — и ты у меня вон в том кипящем котле купаться будешь».

Некоторые братья бурной деятельности отца Алексия не одобряли: монах должен быть погружен в молитву, а не суетиться день и ночь, не барахтаться в мирских делах, как лягушка в сметане. По монастырским меркам он и правда проводил в храмах немного времени, молился больше во время работы на кладбище или за рулем. Но от всех нападок его всегда защищал духовник лаврской братии отец Кирилл (Павлов) — человек, пользующийся в Русской православной церкви беспрекословным авторитетом. Его безмерно уважали все лаврские монахи, а он безмерно уважал отца Алексия — значит, было за что. Возможно, за то, что из всех путей угождения Богу этот монах выбрал самый прямой и непосредственный, избегая рассудочного познания веры и многочисленных «ловушек духовной жизни».

Однажды хоронили лаврскую прихожанку. Ее семья жила на одиннадцатом этаже, а покойница была очень тучной женщиной, и спустить тяжелый гроб на первый этаж было решительно невозможно: в лифте он не помещался, а на узкой лестнице было не развернуться. Семейный совет битый час решал, что делать, все чуть не переругались. Наконец приехал отец Алексий. Он просто поднял покойницу из гроба, прижал к себе и в обнимку с трупом спустился на лифте.

Деньги

«Мне духовник не благословил» — так он отвечал на любую попытку оплаты его бесплатных услуг.

— Однажды нам попался покойник с очень настырными родственниками, они прямо-таки насильно запихнули отцу Алексию купюры в карман, — рассказывает отец Никон, который Санчо Панса. — Тогда он отошел в сторону и демонстративно бросил деньги в кусты — так, чтобы те люди смогли их потом подобрать. А в другой раз нам навязывали деньги и водку. От денег мы, естественно, отказались, а водку я взял, чтобы руки продезинфицировать. Отец Алексий стрельнул в меня глазами, но промолчал. А потом в машине такой разнос устроил, что с тех пор я от любых подношений спасаюсь бегством.

— А если приходилось иметь дело с состоятельными людьми?

— Такое тоже бывало. Иногда вдруг выяснялось, что бомжик — вовсе не бомжик, и у него есть совсем не бедные родственники. Они хотели нас отблагодарить, и тогда Алексий поступал точно так же, как его предшественник в этом послушании — преподобный Даниил Переславский. Просто рассказывал этим состоятельным людям, кому нужно помочь: давал телефон, адрес или даже сам отвозил их туда на своем Росинанте. Недостатка в нуждающихся не было. Тем обидней было, когда на него возводили клевету и находились люди, которые этой клевете верили.

Смирение

За несколько месяцев до своей гибели отец Алексий сильно изменился. Он стал более тихим, сосредоточенным, задумчивым, почти перестал шутить. Могильщик Василий, который к тому времени уже стал человеком воцерковленным, однажды услышал такие слова: «Я с тобой поговорить хотел... Знаешь, в жизни не надо опираться на человека... Бывает так: человек умрет, а ты на него опирался — и потом упадешь в пустоту... Я буду от вас потихонечку отходить, чтобы вы привыкали к самостоятельности». — «Леш, ну что за дурь ты несешь», — отреагировало духовное чадо.

— Если быть духовно внимательным, то можно предчувствовать приближение смерти, — считает отец Никон. — В это время Господь человека смиряет — болезнями, тяготами, искушениями. Последний год для отца Алексия был очень сложным. Он, как обычно, делал хорошие дела, а в ответ получал много неблагодарности. То на него какая-то мать подала в суд за то, что он не так похоронил ребенка. Бегала за ним, кричала, одежды срывала. Хотя сама она даже не присутствовала на похоронах. То он сделал одно большое дело для всего города, а его подставили, была куча проблем, он впал в депрессию, неделю на кровати пролежал, не вставая. Я думаю, Господь таким образом смирял его перед смертью, доводил это сокровище до совершенства.

— Разве отец Алексий был недостаточно кроток?

— Когда помогаешь людям, почти всегда одолевает грех тщеславия — я это прочувствовал на себе. Тебя все благодарят, хвалят, носят на руках — спасает только молитва. К тому же последняя зима была особо лютая, земля промерзла в глубину на метр. А у нас тут не просто земля, у нас тут глина: на морозе она лежит монолитом, не режется и не рубится, лопаты гнутся, легче камень долбить — некоторые могилы мы сутками копали. В то время как раз появился на свет знаменитый лом отца Алексия. Это было нечто. Сантиметров восемь в диаметре, два с половиной метра в высоту. Сделан из какого-то вертолетного сплава — чтобы глина не налипала. После его смерти я пытался просто переставить этот лом с места на место. Не смог. Пришлось вызывать помощника.

Спать хочется

Богатырское здоровье монаха подтачивала лишь одна болезнь — вечный недосып. Количество дел росло как снежный ком, чем больше отец Алексий помогал людям, тем чаще к нему обращались. Занимать время приходилось у сна — сначала часы, а потом и сутки — но времени все равно не хватало. Приближалось 17 декабря — именины матери, которая к тому времени перебралась в Дивеевский монастырь Нижегородской области, где служила скитоначальницей. Алексий всегда почитал своих родителей — о том, чтобы прогулять этот праздник, не могло быть и речи.

— Предпоследний день его жизни был особенно тяжелым, — вспоминает отец Зосима, исполняющий в лавре послушание летописца. — Накануне он, как обычно, кому-то допоздна помогал, клал фундамент нашей прихожанке, потом кого-то развозил по домам, лег спать поздно, проспал начало литургии, прибежал весь в слезах, от расстройства прочитал не то зачало из Евангелия, плакал еще сильнее, покаялся, причастился и в таком смирении перед Господом поехал к маме.

Через несколько часов он уснет за рулем.

«Некто сказал Ему: “Господи! неужели мало спасающихся?” Он же сказал им:“Подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут”» (Ев. Лк, гл.13).

Эту ошибку на последней для отца Алексия литургии братия до сих пор воспринимает как его прощальное наставление. На следующий день звук набата, возвестившего о гибели монаха, был особенно чистым — без всякого человеческого акцента. До сих пор он немного шепелявил, но звонари нашли оригинальное решение — перед каждым звоном стали мазать язык колокола клеем «Момент». Отец Алексий посоветовал.

Хреново

— А ты вон бери пример с наших деревьев, — говорит немолодой инок какой-то очень огорченной женщине в платочке. Они вместе сидят на лавочке, женщина постоянно кивает, инок все время улыбается. В лавре вообще очень много улыбчивых монахов. Сбрей им бороды, одень в джинсы, клетчатые рубашки и бейсболки — вылитые американцы.

— С деревьев? — огорченный платочек вдруг перестает кивать.

— С деревьев, матушка, с деревьев. Мне иногда кажется, что деревья могли бы быть гораздо лучшими христианами, нежели люди. Ты посмотри на них. Всегда стоят как на молитве. Где рождаются, там и пригождаются. В свое время расцветают, в свое время опадают. Не жадничают, дают приют от дождя и зноя всем, кто попросит. А если и шумят — то лишь до тех пор, пока дует ветер. Так что станет тебе хреново — ты посмотри на деревья и успокойся.

— Хреново?! — платочек смотрит на бороду с тайным восхищением.

— Хреново, матушка, хреново. Тут люди к нам знаешь с какими скорбями приходят. А то, на что ты сейчас жалуешься, — это не горе и даже не беда. Это обыкновенное хреново. Ты посмотри — над тобой вон все деревья смеются.