Олег_Шамрицкий все записи автора

Школа № 1 – в Алапаевске она во многом была первой не только по номеру…
Снимок Юрия Дунаева

Она пришла в наш 4А в 1974-м, в 4А школы № 1. Четвертый класс в то время – переломный. Вдруг прощаешься с любимой первой учительницей, единственной, которая вела все предметы, и появляется много разных и незнакомых учителей, каждый со своим. Она – звонко стуча каблучками по коридору - с русским языком и литературой. Так сразу и сказала:
- Здравствуйте. Меня зовут Галина Николаевна. Я буду вести у вас русский язык и литературу…

Моя замечательная учительница литературы и русского языка Галина Николаевна Жиганова

В «Я сам» Маяковский выразил свою суть в четырех словах «Я поэт. Этим и интересен». И добавил: «Об остальном – только если это отстоялось словом».
Вот и про Галину Николаевну Жиганову мне хочется написать так, как это во мне - за прошедшие с тех пор 35 лет - отстоялось словом. За такой срок память о человеке либо скисает, либо становится выдержанной, как благородное вино.
Думаю, что у каждого есть в жизни точка невозврата. Для меня такой точкой стали уроки литературы. Не в 4А, конечно. Позднее, в старших классах. А понял, когда и где была пройдена эта точка, лишь через годы после школы. В слове же это понимание отстоялось только сейчас.

ПУШКИН
До восьмого класса я знал, что Пушкин был гений. Солнце русской поэзии. Причем сразу от рождения - и гений, и солнце.

Пушкин – гений и солнце русской поэзии. Портрет кисти О.А. Кипренского

Ещё один Пушкин. Тоже гений и солнце русской поэзии. Портрет работы В.А. Тропинина

И вдруг оказалось, что он в лицее был ни в зуб ногой в математике. Ну, это еще куда ни шло - вдруг выяснилось, что его лицейские стихи - совсем не шедевры мировой литературы.
Она на первом же «пушкинском» уроке сняла Александра Сергеевича с того недосягаемого пьедестала, на который его вознесли благодарные потомки, стерла плесень бронзовой патины с его лица. Даже показалось, что Пушкина можно запросто стукнуть по плечу - мол: «Ну, как жизнь, брат Пушкин!».

Пушкин – обезьянка из Царскосельского лицея, у которой по математике круглый «ноль» :) Иллюстрация А.С. Андреева

Дистанция была восстановлена едва ли не на следующий день, когда она показала нам фильм про то, как Пушкин работал на «Анчаром», как просеивал «единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Проектор шуршал кадрами, луч света выводил на экране строчку за строчкой, зачеркивал, вымарывал, надписывал, снова вымарывал… Когда «Анчар» был завершен, изначальные, ни разу не зачеркнутые слова, оставшиеся в пушкинской рукописи, можно было сжать в пальцах одной руки. И стало ясно, что от лицейского «Красавице, которая нюхала табак» до «Брожу ли я вдоль улиц шумных» - дорога далека, а гений - это не только благословение небес, но еще и бесконечный дар труда.

Черновой автограф «Анчара» А.С. Пушкина, из собрания великого князя Константина Константиновича-старшего (К.Р.), чьи сыновья Иоанн, Константин и Игорь были убиты и сборошены в шахту на Межной близ Алапаевска в ночь на 18 июля 1918 года…

Свои стихи сам Пушкин называл «поэзией действительности». Вот как Галина Николаевна объяснила, в чем здесь, как сказали бы сейчас, фишка.
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса -
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…
Помните? Это «Осень». Начало седьмой строфы. А через строфу идет:

Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол и трескается лед…
«Блистающее копыто» - вот она, поэзия действительности, весомо и зримо. Ну кто, кроме Пушкина, мог тогда так написать?

Болдинская осень – пришло время ваять нетленку…

Этим «блистающим копытом» он так лягнул современную ему русскую литературу, что она как взмыла в свой высокий полет, так и летит вот уже второе столетие, летит, и не может приземлиться.

БЛОК
По стихам Блока я учился читать. Старательно выговаривал вслух, по слогам:
Ста-ло ти-хо в даль-ней спа-лен-ке -
Си-ний сум-рак и по-кой,
От-то-го, что кар-лик ма-лень-кий
Дер-жит ма-ят-ник ру-кой…

Александр Блок. Так получилось, что первыми словами, которые я прочитал, были не «Мама мыла раму», а «Вхожу я в темные храмы»:)
Просто случай - в доме, кроме моего «Букваря», было еще только две книги - потрепанный томик стихов Блока, да рассыпАвшая страницы книжка под названием «Все люди - враги», написанная писателем по фамилии Олдингтон, которую, едва только увидели у меня в руках, сразу же отняли, потому что она была «для взрослых». Блока не отняли.

Вот она эта тоненькая книжка стихотворений Блока…

Если бы меня тогда кто спросил, о чем эти стихи, я бы не ответил. Я не понимал, о чём они, да это было и неважно - не все ли равно о чем, если они ТАК звучат!
Потом это детское восприятие Блока исчезло. Блок стал понятным и будничным. Таким, как, например, в «Незнакомке»:
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск
Исчезла тайна и исчез этот детский восторг: непонятно, но до чего же волшебно!

Не люблю Глазунова:( Но наши с ним блоковские незнакомки совпали…

Она вернула мне моего первоначального Блока - в выпускном классе, уже почти взрослому и по-взрослому:
Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза
Кто-то на плечи руки положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза…
И мгновенно житейское канет,
Словно в темную пропасть без дна…
И над пропастью медленно встанет
Семицветной дугой тишина…
И напев заглушенный и юный
В затаенной возникнет тиши
Усыпленные трогая струны
Напряженной, как арфа, души.
Семицветной дугой тишина… Это невозможно понять или представить.


Поэзия Блока непостижима, как живопись Кандинского…


…и чувственна, как музыка Пуленка

И в этом весь Блок - непонятно, но здорово!

МАЯКОВСКИЙ
Может быть, я и самостоятельно бы открыл для себя ТАКОГО Маяковского. Не агитатора и не горлана-главаря. И совсем не классика советской литературы и автора бессмертных поэм «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!».

Владимир Маяковский. Ещё не классик, ещё талант…

Уроки Маяковского она начала с рассказа о том, как в конце 1950-х, когда она училась в Нижнетагильском педагогическом, её сокурсник весь вечер читал им, девчонкам, стихи Маяковского… о любви! Почему Маяковского, а не Есенина, Пастернака, Ахматовой, Цветаевой? Потому что тогда они все были под запретом. А Маяковский, с его «ста томами партийных книжек», нет.
Сперва она прочитала его полушутливую «Военно-морскую любовь»:
По морям, играя, носится
С миноносцем миноносица
Льнет, как будто к меду осочка,
К миноносцу миноносочка…

А самое страшное видели? Лицо моё, когда я абсолютно спокоен…

А потом вдруг - мечущиеся строчки из «Облака в штанах»:
«Приду в четыре», - сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять…
…Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!

Не поставить ли лучше точку пули в своем конце…

И обезумевшие строки из «Флейты-позвоночника»:
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, иступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе
день еще -
выгонишь,
может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав…
За окном стыл на крыше сосульками холодный март 1980-го. Тогда ТАКОГО Маяковского старались не замечать. ТАКИМ Маяковского не хотят знать и сегодня.
Я знаю. Потому что я в школе не «проходил» литературу. Меня учили понимать и любить её.

ЕСЕНИН
Перед первым «есенинским» уроком стук её каблучков по коридору был медленнее, чем обычно - она вошла в класс и поставила на стол переносной проигрыватель. Винил под впившейся в него иглой зашипел и заскрежетал, как зубами. И вдруг:
Я нарочно иду нечесан,
с головой,
как керосиновая лампа на плечах…
Есенин сам читал свои стихи…

Ну так что ж, что кажусь я циником, прицепившим к заднице фонарь...
Это было невыносимо. Словно хочешь сказать что-то нежное, а откроешь рот - получается надрыв.

Не жалею, не зову, не плачу…

…В 1984-м, когда я уже «крутил кино» в «Урале», из Свердловска приехали наладчики - настраивать аппаратуру, и, как водится, после завершения работы, решили «обмыть». На столе в аппаратной увидели стихи Есенина- я тогда готовился поступать в университет.
- Есенин? А ты вот знаешь, кем он был?
- Поэт…
- Ага! Поэт! Да он же был пьянь голубая!
Через два месяца я сдавал литературу на приемных экзаменах в МГУ. Вопрос - «Образ родины в поэзии Есенина». И я рассказал о том есенинском восприятии родной земли, которое звенит, как благовест, во всех его ранних стихах.

Я молюсь на алы зори, причащаюсь у ручья...

Где:
С голубизны незримой кущи
Струятся звездные псалмы,

где
В елях - крылья херувима,
А под пеньком - голодный Спас,
где
Хаты - в ризах образа,

где
У лесного аналоя
Воробей псалтырь читает,

и, наконец, где
На известку колоколен
Невольно крестится рука…
Есенинская родина - от малой невзрачной травинки под ногами на деревенской дороге и до недостижимых небес над головой - святая земля, такая, что «не надо рая, дайте родину мою».
- Где вам ТАК рассказали о Есенине?
- В школе…
- Вам повезло с преподавателем…
- Я знаю.

***
Что было такого в её уроках? Думаю, то, что она постоянно выходила «за флажки».
Ей было тесно в каменном мешке школьной программы.
И ей было тесно быть только учителем словесности.

«Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей и кругом - ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело - ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть… Понимаешь, стеречь ребят над пропастью во ржи».

Сэлинджер – ловец во ржи

Это Сэлинджер. Он написал это о своем. А получилось - и про неё тоже.
Так бывает.
Правда, не со всеми.

О. ШАМРИЦКИЙ