И нас начали гонять. Утром суп, вечером суп, каша. Отощали мы. И я свалился. Меня положили в дивизионный санбат, который находился в помещении школы. Там был большой зал, в котором была настлана солома, накрытая брезентом. Там и лежали раненые и больные.

Там я столкнулся с таким явлением как "самострел". Люди простреливали себе, к примеру, ногу, чтобы не нести службу, а находиться в санбате. С ними разбирались быстро – допрос, и тут же полевой суд.

Через некоторое время нас перевезли в госпиталь в деревне Скородное, меня туда везли на повозке около 30 километров. Там я отвалялся, меня выписали. А уже весна наступила: снег растаял, жаворонки поют и так далее. И я шёл обратно в Корочу пешком, приходилось как-то ночевать в дороге. Это была весна 1942 года.

Дивизия наша всё сидела под Прохоровкой. Меня включили в команду из 4 человек, старшим назначен был, помню, рыжий такой москвич, и мы своим ходом шли в город Волчанск – это около 80 километров на юг. Шли дня два или три, в дороге останавливались на ночлег, кто по девкам, кто куда.

В Волчанск стягивались силы для готовящегося наступления на Харьков, там же создавались формирования. Нас, вновь прибывших, выстроили перед командирами, и начался отбор:

- Радисты есть? – там двое, - Шаг вперёд!
- Связисты есть? – Шаг вперёд!
- Артиллеристы есть?

И так всех специалистов забрали. А я-то пехотинец, и нас таких невостребованных осталось очень много.

- Кто хочет в разведку? – шагнуло человек пятнадцать.

Я думаю "какого хрена я пойду в разведку, чего я там не видел?". Самое главное в жизни было не высовываться. Не прятаться, но и не высовываться. Там надо было представляться, показывать книжку. Офицер ко мне подходит и читает "…92 отряд пограничных войск, да ты же чекист! Твоё место в разведке!!!".

Собрали всех кандидатов в разведку, около 20 человек, и стали проводить беседу. Кто был в плену, в окружении (в окружении было человека три), у кого родители проживают или сами проживали на территории, оккупированной немцами (таких около половин оставшихся было) – их всех отсеяли. Осталось пять человек.

Подходит ко мне старший лейтенант. Отводит меня, мы с ним сели на бревно, он мне говорит: "Вы знаете, в какое время мы живём? Если при вас будут антисоветские разговоры или что-то подобное, вы обязаны мне сразу сообщить". Я говорю: "Товарищ старший лейтенант, конечно!". Он говорит: "Хорошо, а вот здесь распишитесь", и даёт мне лист бумаги, где написано, что я обязуюсь сообщать об антисоветской деятельности и разговорах. Я расписался.

И я тогда думаю "Боже мой, он, наверное, кроме меня и всех так обработал, нужно быть осторожным, а то что-нибудь не то скажешь, и всё". Вот так я попал в боевую разведку.

У нас было два взвода, около 80 человек, был матюгальник-рупор, была машина-трёхтоннка. И нас держали в том числе для охраны штаба дивизии и для затычек.

У меня есть такой природный дар – очень хорошая визуальная память. Если я проеду в каком-то другом большом городе на автомобиле, я дорогу запоминаю. В лесу если пойду, даже сейчас, всё запомню.

Ещё в Карпатах меня научили использовать кроки. Когда я ходил в наряд, начальник заставы по своей карте выписывал кроки, их надо было запомнить и потом по ним идти. И когда карты всем давали, я быстрее всех соображал, поэтому я при штабе был как посыльный.

Связь тогда была плохая, поэтому меня всё время куда-то посылали – как к немцам не попал, сам не знаю. Через леса ночью ходил тоже. И немцы могли захватить, и свои пристрелить. И я в боевых действиях не участвовал, но тут вдруг нас – всю разведку – построили в ружьё.

Май 1942 года. Это было наступление, за которое меня представили к медали "За отвагу", но я её не получил. Проходила переправа через Северский Донец, у деревни Огурцово и села Муром. Река там была неширокая, примерно как три Яузы в ширину. Были наши два взвода, фургон с рупором и листовки, призывающие немцев сдаваться. Листовки эти никто не читал, немцы не сдавались.

Немцы укрепились на дороге от села Муром к деревне Волжанка, примерно на протяжении 10 километров. К этой дороге подходил расширяющийся овраг (в ширину около 1,5 километров), по его берегу, по белому песку шёл ручеёк.

В начале оврага был мосточек, далее холм, возвышенность, на которой стоял дом. Это была колхозная контора, рядом были сад и сарай. До реки было километра 1,5 – 2, когда мы переходили мосточек тот, по нам уже стреляли из пулемёта, но не доставали. Нашей роте поставили задачу пройти по оврагу, выскочить из него и перерезать дорогу. Нам дали пушку 76-мм и станковый пулемёт.

Мы начали быстро продвигаться по дну оврага. Первым делом, немцы дали залп из миномётов (батарея из 5-6 штук была). Дали залп по домику, у которого пушка стояла, пушку нашу накрыло. Потом начался плотный огонь по оврагу. А у нас не было даже лопаток, чтобы окопаться. Приходилось вести огонь с плохой позиции.

Пулемёт наш был размещён у дерева на выходе из оврага, в 200 метрах от немцев. Из него постоянно вёлся огонь. Пулемётный расчёт быстро менялся, солдат противник убивал стрельбой, а новая смена отволакивала старый расчёт под дерево. Через короткое время под деревом была уже груда тел.

А жить нам всем тогда очень хотелось. Спрашивали "Кто ещё на пулемёте работать может?", и никто не отвечал – там ведь было открытое место, убивали сразу. И я мог на пулемёте работать, но я промолчал.

В армии самое главное – хороший командир. Немцев не так боялись, боялись своего дурака-командира. Потому что у дурака-командира ни за что пропадёшь. Наш командир роты был хороший. Рыжий татарин, с красным знаменем ходил.

Было ясно, что если мы выскочим на эти 200 метров из оврага, то нас немцы всех перестреляют из пулемётов. И нас оттуда убрали. Только собрались из оврага уходить, нас как накрыло шрапнелью, и меня ранило прямо в пах. Сразу же подскочил фельдшер. Пить хотелось – не дали. Мог идти сам, но сказали " не надо", посадили на повозку и отправили в тыл.

http://sapozhnikov-nv.livejournal.com/2016.html