Мой Алаиток. Родной и далекий. Он вскормил меня, он всхолил моих братьев. Он – гнездо миллионов фениксов. Перерождаясь тысячи раз, мы остаемся птицами, пока жив наш святой приют. Мы – растерянные птенцы, оставшиеся без заботливой матери, ласковой Иши. Хранительница приюта отныне не с нами, ее плач и жалостливые крики слышны за горизонтом, и птенцы тянутся к безразличным звездам, жаждая тепла и ласки, того, чего им отныне никогда не суждено увидеть.
Часто ночью я гляжу в безграничную пустоту, которая отделяет меня от давно покинутого гнезда. Я был непоседливым птенцом. Пока мои братья и сестры берегли тепло давно оставленного очага, я засматривался в эту неизведанную тьму, холодную, суровую – и оттого влекущую. Я отрастил крылья и оставил Алаиток. И, чтобы не стать одним из тех коршунов, что терзали беззащитных детей моего ковчега, я оставил там частичку самого себя. Я не осознавал этого до сегодняшнего дня, но сейчас мне кажется, что это единственное недостающее звено, эта потерянная часть незаконченной картины с каждым днем все сильнее плачет и зовет меня обратно. Мне не хватает частицы самого себя, и эта безотчетная грусть рвет меня на части…
По-прежнему ночами я сижу на траве среди спящих гор этого чужого мира и гляжу в межзвездную тишину. Я вижу его… Где-то там далеко, за созвездием Четырех Лотосов он летит сквозь холодную тьму, храня тепло наших надежд. Мой Алаиток…
Меня зовут Ауран Дикий Соловей. Мы все здесь Дикие Соловьи – я, Эгвида, Велиотиш, Хиамсет и Наур. Мы впятером выбрали Путь Изгнанника, покинув свой ковчег и отправившись в странствия по далеким мирам. Путь Следопыта не предусматривает оседлой жизни, поэтому мы, Дикие Соловьи, вот уже не один десяток лет перелетаем от системы к системе, как потерявшиеся певчие птицы. Мы повидали и страх, и триумф, и грусть. И вот сегодня я чувствую, что устал. Я больше так не могу…

На этом мире мы уже были однажды. Тогда он очаровал нас. Склоны его гор поросли бледно-синим покрывалом лесов. Солнечные лучи преломлялись в его атмосфере, заставляя природу цвести не зелеными, а светло-голубыми красками. Пыль от астероидного пояса вокруг планеты опадала на поверхность сверкающим лазурным снегом. Холодная и в то же время мягкая красота этого мира очаровывала. Мы назвали его Ишиали – «Одиночество» – как и еще семь открытых нами планет. Одиночество-8, казалось, пробуждало наши изможденные души и заставляло их рыдать изо всех сил…

Тогда мы высадились в лесах, где, как гласила карта Путеводной Паутины, существовал некогда храм Ваула Созидателя. Там, среди поросших голубыми розами развалин исполинского комплекса, нас встретили наши дикие собратья – исходящие.

В их взглядах я видел первобытную решимость диких зверей. Зверей, не желающих покидать свой лес. Зверей, не верящих чужакам. Зверей, с кровью предков впитавших досадную горечь пронзившей сердце стрелы. Зверей, уставших быть чьей-то дичью.

Тогда они казались нам потерянной ветвью нашего рода… Забытые всеми и забывшие всех, уставшие отшельники, сохранившие эльдарские сердца, но не сберегшие эльдарские души. Слишком многое они забыли. Слишком многому не желали учиться.

Мы пошли на контакт. Сейчас я понимаю, что этого не стоило делать. Не из-за опасности… Просто это грех – беспокоить того, кто хочет, чтобы его оставили в покое. Хиамсет и Наур были против, но я и Эгвида настояли на встрече. Да, проклятье, мы пошли на контакт…

Окраина поселения… Свист сюрикенов среди листвы... Крик Эгвиды, кровь на ее рыжих волосах… Мы уходили, заметая следы и вынося ее на плаще… Потом снова ее крик, когда Велиотиш накладывал на шрам имплантат из призрачной кости…
Это чудо, что мы ушли живыми. Нам позволили. Они не сказали нам это прямо – но я понял, что мы ушли лишь потому, что в нас увидели не врагов, а заблудших друзей. Нас не убивали – просто с нами говорили на языке сюрикенов и клинков. И мы кровью Эгвиды расписались в том, что никогда не раскроем ни одной живой душе тайну Одиночества-8. Мы поклялись ни прямо, не косвенно не разрушить блаженство уединения исходящих. И Эгвида клялась первой.
* * *
Я не помню, сколько лет прошло – век или больше…

Когда мы высаживались на мир, значившийся в галактических картах как Агата, мы чувствовали, что за право ступить на его землю придется заплатить. Подпространственная аномалия искажала свет старого солнца, отчего на поверхности Агаты не было ярких красок. Здесь правили бал «черное» и «белое». Иногда нам казалось, что мы заточены в картину, которую написал отчаявшийся в жизни художник. Воздух здесь казался стерильным, снег не обжигал холодом, а черный, как смоль, вулканический базальт казался лишь неестественной декорацией. В черно-белой пустыне всплывали миражи, которые казались нам частью нас самих. Либо Агата заставила нас заглянуть в себя, либо это она сама заглядывала в наши души.

Тогда Диких Соловьев было еще шестеро – с нами была Нешекхет, самая опытная странница среди нас. Однажды она направилась куда-то за гребень черного базальтового склона, протянув руки к миражу, видимому лишь ей одной. Что она забыла там? Что увидела? Никто уже не скажет. Мы и сами были во власти видений. Духи предков звали нас обратно, на ковчег. Мы чувствовали в себе пустоту их разбитых сердец. Озлобленные, лишенные выхода, вечные узники круга бесконечности – вот кем ощущали мы себя в этот момент. Мы были мертвы при жизни. Агата пила из нас силу. Искажение искало путь в наши усталые мысли.

Мы были в чужой власти и не остановили ее. Мы должны, должны были ее остановить! Но имели ли мы на это право?
Когда миражи отступили, мы отправились на поиски Нешекхет, чтобы поскорее убраться с этого мира забвения. Вокруг плыла черная – по-настоящему черная – ночь... Серый снег неестественно шуршал под ногами… Когда мы карабкались по вулканическим холмам, камни крошились под ногами с приглушенным шорохом. Наши тела словно состояли из ваты. Агата распоряжалась нами, как хотела.
Изуродованное бесконечными пытками тело было найдено на утро. Крючья поддевали ее внутренности, иглы прокалывали ее нервные узлы, плоть была в нескольких местах порвана и зашита заново с намеренным уродством. Но несмотря ни на что, она все еще была жива. Сквозь спазмы и кровавую пену Нешекхет прохрипела, что виновниками ее страданий были падшие. Выродки с Каморрага. «А еще я рассказала им про Восьмое Одиночество», - переборов судороги, выдавила она из себя.

Я не мог перебороть малодушие и заставить себя смотреть на то, что стало с Нешекхет. Я был единственным, кто просто отвернулся. Милая старшая сестра просто хотела, чтобы мы до последнего глядели на нее как на равную. Она не должна была видеть ни скорби, ни испуга. До последних секунд она хотела оставаться несломленной. Если не по сути, то хотя бы в ритуалах. И все с честью исполнили молчаливое пожелание. На побледневшем лице Хиамсета не дрогнул ни единый мускул. Наур и Велиотиш сжимали кулаки так, что я почти слышал, как хрустят костяшки пальцев. Даже Эгвида не отводила взор, пряча слезы за маской шлема. Не было возле Нешекхет только меня. Скрывшись за склоном холма, я просто молча лежал на черном песке. Я хотел забыть ее лицо…
Шанса на перерождение у старшей сестры уже на было… Мучители забрали с собой ее камень душ. Почему они просто не выпили ее до дна, как привыкли это делать? Хотели усугубить страдания? Этого они добивались?!

Мне было плевать, как рейд падших оказался на Агате и с какой целью – я просто хотел отомстить. Скорее всего, они были такими же гостями этого Зазеркалья, как и мы. Картина представлялась до отвращения простой. Изголодавшиеся по страдающим душам безумцы применили все свои знания, чтобы сделать из смерти попавшей к ним в лапы Нешекхет настоящее «произведение искусства». А, узнав о том, что недалеко расположена населенная разумными существами планета, падшие были готовы позабыть о пленной следопытке, ринувшись вершить свой кровавый праздник на Одиночестве-8. И мы не могли бросить исходящих в беде, в которую сами же их ввергли.
Идя по следу, оставленному корсаром падших в Искажении, мы вскоре вернулись к столь дорогому для нас Восьмому Одиночеству. За прошедшее столетие Ишиали сильно изменилась. Сквозь всю систему, в которой находился мир исходящих, проходил медно-красный след от кометы, напоминавший то ли запекшиеся брызги крови, то ли поднятую в воздух порывом ветра мраморную пыль. Комета неминуемо должна была задеть своим хвостом Одиночество, но у Ишиали еще было время справить последнюю весну. Облако красной пыли уже покрыло планету густым саваном цвета опавшей листвы. Следуя долгу, мы направились в объятья обреченного Одиночества.

Некогда голубые леса Ишиали были покрыты медной пылью цветов листопада. Одиночество превратилось в мир обреченной осени. В оранжевых небесах блестели следы метеоров – осколков кометы, красивых предвестников грядущей гибели. Видимо, один из таких осколков и стал причиной гибели рейда падших – осколки их корсара мы нашли в ущелье вблизи холодного экватора. Раскуроченный остов корабля темных эльдаров напоминал издали дымящиеся клыки и шипы огромного хищного зверя. Приблизившись, мы обнаружили, что несколько темных еще были живы, когда корабль рухнул на землю. Впрочем, теперь их припорошенные космической медью искалеченные трупы лежали на земле Одиночества в предсмертных позах, запечатлевших величайшее удовольствие от полученной боли и алчное желание жить, несмотря ни на что.
Должен признать, я тогда уже не чувствовал к ним отвращения. В этой галактике не осталось мести. Не осталось любви. Не осталось стремления. Казалось, все наши эмоции заменились на одно общее, всепоглощающее чувство тоски. Алаиток звал нас…

Чтобы навсегда проститься с исходящими, мы отправились к их ближайшему селению. Увы, на месте лесного города была лишь гигантская воронка, след все-таки долетевшего до земли осколка «хвостатой звезды». Не сговариваясь, мы направились к другому поселению, но и там нашли только свидетельство тщетности любой жизни. Когда мы уже разглядывали город с гребня хребта, в самый его центр красивым красно-оранжевым лучом упал еще один посланник кометы. Дома на верхушках деревьев вспыхнули алым пламенем. Казалось, комета смеется над Ишиали, словно предвестник осеннего увядания. Вот и сейчас пожар, сжиравший город исходящих, напоминал колышущийся на фоне золотого неба клиновый лист.
- Я не покину этот мир, пока не прощусь с собратьями. Одиночество много для меня значит, - неожиданно для нас (да и для самого себя) проговорил Велиотиш. Он снял маску следопыта, открывая порывам теплого воздуха свое бледное вытянутое лицо. Его маскировочный плащ уже весь покрылся медной пылью, и казалось, что Велиотиш стал частицей окружающей нас осени.
Мы не ответили, но в глубине души каждый из нас чувствовал, что не сможет улететь с Ишиали-8, так и не встретившись снова с исходящими.

Нам оставалось одно – искать собратьев в развалинах храма Ваула. Ущелье, служившее некогда белоснежной лестницей, восходящей к храму, встретило нас ветром, завихрявшим красно-золотую пыль в причудливые водовороты. Казалось, метеоры не решались трогать это скрытое самими богами место, но чем внимательнее мы осматривали храм, тем яснее понимали, что в последнее убежище ворвался зверь. Растерзанные тела двух десятков мирных исходящих – вот все, что осталось от поселения провидца и его учеников. Никто не выжил, все стали жертвами безымянного хищника. Казалось, судьба решила, что Ишиали должна постигнуть расплата за жизнь, за само существование этого девственного мира.
И вот сейчас мы сидели в развалинах храма Ваула, устало глядя в землю. Белая лестница, поросшая мхом и присыпанная медной пылью, уходила к подножью склона длинной извивающейся змейкой. На Одиночестве-8 наступила ночь, придававшая прощальным краскам этого мира какой-то новый смысл. Вокруг нас царило предсмертное умиротворение.

Эгвида и Хиамсет скрылись в дозоре у подхода к храму, Наур чистил свою длинноствольную винтовку, присев на возвышении возле алтаря Бога-Кузнеца. Наур всегда занимался отладкой оружия, когда хотел остаться наедине с самим собой и что-то переосмыслить. Мы были с Велиотишем одни.
- Ты видел лица убитых? – обратился Велиотиш ко мне, глядя в ущелье и опираясь руками на полуразвалившиеся массивные перила из психопластика.

- Тех, кого здесь растерзали? Нет. Я не смотрю на мертвые лица.

- А я смотрю, всегда. Этих не просто убили…

- Что ты имеешь в виду?

- Души погибших исходящих сливаются с душой их планеты. На их лицах не бывает страха или ненависти.

- А на этих есть? – полуутвердительно проговорил я.

- Когда их убивали, они понимали, что обречены лишиться душ.

- Ты видел, падшие погибли при крушении. Никто из них не должен был уцелеть.

- Посмотри туда, - Велиотиш указал пальцем в сторону, где змейка-лестница терялась среди крон деревьев. Там, среди ночных теней, мелькало нечто чужеродное. Едва ли мы видели что-то конкретное, мы просто знали, что там кто-то или что-то есть.

- Убийца на дороге, - проговорил следопыт.
Словно услышав его слова, ветер поднял опавшую с деревьев листву, окрашенную в цвет латуни, закрутив ее в утонченном водовороте. Листья деревьев настолько пропитались космической пылью, что уже блестели в свете падающих метеоров, словно медная фольга. Грозный и роковой шелест напомнил мне шептание листвы Алаитока, когда в его садах наступала короткая осень. На мгновение мне показалось, что я счастлив. Я и четыре моих друга навсегда останемся здесь, в укромном уголке Вселенной, неизвестном никому, закрытом от всех, грустном и ласковом. Наш безликий враг – предвестник ли он смерти этого мира или лишь одна из букашек, заблудившихся в паутине Одиночества, не важно – он теперь был мне нужен, без его тени на дороге я не желал встретить эту ночь.
- Я пойду за ним, - решительно проговорил Велиотиш, накинув на голову капюшон плаща-хамелеона и захватив винтовку. Я не стал останавливать его. Так или иначе, мы все вскоре умрем. Возле выхода из храма его окликнула Эгвида, но Хиамсет успокоил ее: «Пусть идет. Он знает, чего хочет»
* * *
К утру Велиотиш не вернулся. Если мы хотели попасть на Алаиток, то надо было отправляться к кораблю, пока не стало слишком поздно. Но сперва – выяснить судьбу пятого Дикого Соловья, пропавшего этой ночью.
Успокоившаяся после ночной пляски листва покрывали землю мягким одеялом. Природа умиротворилась, и даже пыль отныне не витала в воздухе красно-золотой пеленой. Мы старались двигаться, как учит нас Путь Следопыта, но в глубине души нам не хотелось скрываться от кого бы то ни было. Зачем, если скоро все будет кончено?

Наконец, нам открылся вид на поляну возле самого подножья запорошенной лестницы. Там на кургане из покрасневшей листвы, сооруженном самими ветрами, лежало тело Велиотиша. Голова следопыта была запрокинута назад, глаза закрыты, как будто Дикий Соловей спал каким-то неспокойным сном. Грудь его была растерзана, сердце – вырвано, а запекшаяся кровь была даже незаметна в окружающих красках. Рядом, в нескольких шагах от следопыта корчился в предсмертных судорогах его убийца – мандрагора. Это был тот самый темный эльдар, который чудом выжил при крушении корсара, и на совести которого были выпитые души двух десятков эльдаров. Зверь, так похожий на эльдаров внешне, но столь непостижимый внутренне, трясся в агонии. Его обтягивающий костюм был изодран, плоть носила следы ожога, полученного при крушении, руки, заканчивающиеся десятью длинными иглами-лезвиями, хватали и рвали пустой воздух, словно последнюю жертву. Оскал острых зубов был красен от запекшейся крови, а закатившиеся глаза, казалось, выражали мстительное удовольствие. В груди мандрагоры была одна тонкая сквозная рана, оставленная винтовкой Велиотиша. Перед смертью следопыт забрал хищника с собой.
Наур снял с тела погибшего собрата камень душ. Если Каин будет милостив, наш Велиотиш еще послужит ковчегу во плоти призрачных стражников.
Мы шли к нашему кораблю полдня, не говоря ни слова. Пожалуй, все самое главное каждый из нас уже сказал этой ночью самому себе.

Наконец, перед нами возник знакомый силуэт корвета. Припорошенный алой пылью и, казалось бы, стоявший здесь целую вечность корабль вновь заставил меня вспомнить мой родной ковчег, его белоснежные шпили, его искусственные сады.
- Я не полечу с вами, – внезапно проговорил Наур, - И Велиотиш с Нешекхет останутся со мной.
Я коротко кивнул, посмотрев себе под ноги. Наур был прав.
Сев на место пилота, я завел двигатель. Плавно нарастающий гул говорил, что корвет медленно, но верно избавляется от пыли, забившейся во все его щели.
- Ауран, - на своем плече я почувствовал руку Хиамсета, сидевшего у меня за спиной, - Прощай. Я остаюсь.
В лобовом стекле отразилось лицо моего друга, а когда он все же вышел, на месте его отражения я увидел зеленые глаза Эгвиды. Я кивнул. Грустно улыбнувшись, она в последний раз сжала мою ладонь… и вышла.
На горизонте поднималось сияние приближающегося хвоста кометы. Ветра стихли, оставляя золотистые небеса в умиротворяющем спокойствии. Клянусь Ишей, я был готов в этот момент выпрыгнуть из корвета, чтобы встретить последний рассвет с Дикими Соловьями на Одиночестве-8. Но тут я вспомнил свой Алаиток, такой далекий и манящий. С душой, обливающейся кровью, я закрыл кабину и подал тягу. В последний раз я глянул в окно, чтобы проститься с друзьями, но там были видны только столбы алой пыли, поднятые гравитационным нагнетателем…
Пыли, алой как кровь…
Пыли, алой, как закат…
Пыли, алой, как чувство чего-то большего…
* * *
Не знаю, каким чудом я смог покинуть мир, уже захваченный хвостом роковой кометы. Не помню, как мне удалось добраться до ковчега. Я не помню даже свои первые дни на Алаитоке после возвращения.
Со временем, моя жизнь вернулась на прежнее место. Я воссоединился с тем осколком души, что оставил когда-то на своем ковчеге. Но мне кажется, что остальная часть моей души осталась там, среди медно-золотых лесов умирающего мира, где встретили свой последний рассвет пятеро моих друзей.
И порой осенними ночами я выхожу в сады Мельхиора, чтобы посидеть среди падающей листвы и поглядеть в тихое небо. Там, среди холодной темноты, когда-то парила Ишиали. Одиночество Восемь.