... В 1767 году весь женский Петербург волновался... Приезжавшие из Парижа делились небывалою, сенсационною новинкою. Слух стал фактом и нашел себе подтверждение даже в таком сухом, официальном, академическом издании, как "С.-Петербургские Ведомости". Номер от 5 октября 1767 года попал даже в женские будуары, и ни один из петиметров того времени должен был, для удовольствия избранных красавиц, читать небольшую заметку, помещенную под заглавием "Париж". Заметка гласила:
"В свете хотя и прежде было и ныне находится много разных академий, но теперь есть у нас еще новая, со всем особливая, а именно Академия головного убора, которую убиратель волос г. Грос в своем доме к утешению всех головных уборов любителей и любительниц учредил и соорудил; в оной обучают приватно и публично, а иногда определяют награждение за наилучшее изобретение в сей модной науке"…
Никто, конечно, не сомневался, что если не сам m-г Грос, то один из его учеников скоро посетит Северную Пальмиру.
И, действительно:
"Ла Лоион, француз, приехавший сюда из Парижа, ученик господина Ле Гроса, славного изобретателя головных уборов, умеет убирать дамским персонам головы на 33 разные манера и для того, имея намерение служить желающим в таковых уборах, сим объявляет, что жительство свое имеет на Адмиралтейской стороне, близ Сенной, в доме перчаточника Цана".
Правда, ригористы того времени указывали на благоразумную Швейцарию, где в Базеле, "сделано было определение, чтобы впредь никакой парикмахер, ни мастер, ни подмастерье, не отваживались более убирать волосов как замужним, так и незамужним женщинам, но женщины должны в таком случае употреблять искусных в сем деле женщин" но, ведь то было в Швейцарии, а не в Петербурге—одна за другою кареты "с корпусом превосходного синего цвета, обитые внутри синим же сукном и желтым атласом, с лучшею бахромою, с двумя фонарями, с покрывалом на козлах также синего сукна, со станком темного красного цвета с черною и желтою каймою, подпрыгивая на ухабах и выбоинах Большой садовой першпективы-всего навсего 30 лет тому назад (в 1736 г.) пробитой сквозь густой лес спешили на Сенную площадку.
И находчивый m-r Ла Лоион поспешно выходил из дома перчаточника Цана, с легкостью настоящего парижанина вспрыгивал в парадную карету и катил на Большую миллионную, на Невскую першпективу, в Галерный двор, теперь Английская набережная, на Луговую большую улицу.
И в то время, когда болтая чисто городской вздор, m-r Ла Лоион "на 23 манеры" убирал головы красавиц, в густых складках портьер или притаившись к замочным скважинам дверей, затая дыхание, внимательно изучали приемы ловкого парикмахера доморощенные парикмахеры, или волосоподвиватели, разные Сеньки и Митьки.
Француз-парикмахер - хорош, но он дорог, его трудно дождаться - берут нарасхват, так пусть свои крепостные переймут все приемы, а если не смогут, то - недалеко конюшня, и под свист березовой лозы Сеньки и Митьки припомнят "приемы Парижской Академии головного убора".
Еще недавно, всего-навсего какие-нибудь 20 лет тому назад, портной мастер Шиллинг, который жил на Казанской улице у Ксиландра в желтом деревянном доме подле огорода Штегельманова -там, где теперь возвышается постройка Опекунского совета -вздумал выписать из Берлина "стальные" парики и не знал отбоя от покупателя, но теперь эти "новомодные стальные парики" казались верхом безобразия.
Теперь надо было причесываться "ан герисон", то есть ежом, все волосы должны стоять наверх, на подобие щетины на еже, а поддерживает их приколотая вокруг лента.
И чтоб прическа казалась еще выше, всю ленту обкалывали высокими и широкими страусовыми перьями…
И вдруг: "парижские дамы отменили моду носить высокие и широкие на голове страусовые перья, а вместо того начинают ныне носить круглея перяныя кокарды, которых и заказано уже делать великое множество для отправления во все части модного света".
Но и "перяныя кокарды" продержались недолго— "новейший дамский убор называется "а ла зодиак", т. е. по образцу небесного зодиака. Сей узор представляет взору 12 небесных знаков с солнцем, луною и звездами.
С бесконечного неба дамы скоро спустились к безбрежному морю, и в моду вошла особая характерная для XVIII века прическа "кораблик", над которой и самый искусный парикмахер должен был просиживать по несколько часов, а бедные дамы задолго до бала сидеть неподвижно и прямо, чтоб не испортить очарования "сего искусного волосяного предприятия".
Любимою, но в то же время тяжелой прическою кавалеров была особая прическа, которая описывалась следующим образом:
"Щеголи наши носят теперь убор на голове волос "анъ медальон", что значит некаким образом медали: по сему казалось,—с видимою ирониею добавлял бытописатель того времени,—что сия мода будет долговременною, ибо стали носить на головах знаки вечности".
И вот, чтобы помочь бедным щеголихам и щеголям, парикмахер Лунд, что жил по Вознесенскому проспекту, предлагал "нового рода филейные женские и мужские колпаки, под которыми уборка испортиться не может, также готовые женские шиньоны и мужские пучки и разных цветов длинные и завитые пукли за сходную цену".
"Из Парижа пишут,—спешил уведомить модниц модный хроникер,—что там некоторый искусный женский парикмахер вымыслил женские парики на самых гибких пружинках, так что волосы на сих пружинках удобно и легко устраиваются для всякой головной уборки".
"Женщины сим образом могут убираться сами без парикмахера и переменять, по желанию, уборку в две минуты".
Железных дорог в то время не существовало, телеграфов тоже, но модные новости чуть ли не на крыльях ветра, с особыми курьерами перелетали из Парижа в Петербург, который слепо и рабски подражал законодателю мод.
Первое время парикмахеры селились в Петербурге где попало, не выбирая места, очевидно, питая твердую уверенность, что парикмахера найдут, за ним пошлют и на Сенную и в Литейную слободку. Но когда число "приехавших из Парижа" парикмахеров увеличилось, когда конкуренция возросла, тогда, конечно, пришлось считаться и с местом жительства, и любимыми улицами для парикмахеров стала нынешняя Морская, в то время носящая два названия и состоявшая как бы из двух улиц: частичка Морской от нынешней арки Главного Штаба до Невского проспекта звалась Луговой Миллионной, или Малой Миллионной, а дальше шла уже настоящая Морская улица, названная так не потому, что она вела к морю, а потому, что первоначальными жителями ея были "морского флота служители", и эта улица представляла из себя "Морскую слободку".
Здесь, в конце XVIII века, жил знаменитый парикмахер Петербурга Вичулка, у которого можно было "получать накладные волосы" шиньоны и пукли, здесь же в доме книгопродавца Миллера, издателя и торговца изданиями знаменитого Новикова, имели о6ыкновение останавливаться проездом из Парижа различные куаферы, предлагая "всяких сортов приготовленные волосы, и пукли, и шуры".
Но если парикмахеры "bеаu mоnd'а" выбрали для своего местожительства центральную улицу Петербурга, то простонародие, для которого открывались небольшие фельдшерские лавки и цирюльни, не только нашло излюбленное место для стрижки и бритья, но и окрестило это место не совсем гармоничным названием, которое, однако, привилось и существовало еще чуть ли не в 50-ых— 60-ых годах прошлого столетия.
Оживленный в настоящее время перекресток Владимирской улицы и Невского проспекта с 80-ых — 90-ых годов XVIII столетия носил название "вшивая биржа"—так и говорили обыватели: "извозчик, на вшивую биржу", так и печатали они свои объявления: "В Московской части, на Невском проспекте, у вшивой биржи, сдастся удобная квартира".
А произошло такое название вот почему: нынешний дом, где помещается ресторан Палкина, был выстроен в XVIII веке купцом Пасковым, причем этот дом был построен на погребах, со сводами. Дальше, по Невскому проспекту, за нынешней Владимирской улицею, тогда еще носившей название Литейной улицы вплоть до Владимирской церкви, откуда начиналась Семеновская першпектива - теперешний Загородный проспект, тянулись огороды, ютились маленькие деревянные хибарки, начиналось предместье, былая "слободка Астраханского полка". И вот у дома Паскова было сборное место рабочего люда; здесь толпились драгили, крючники, ломовые и простой рабочий народ. Укажем попутно, что ресторан Палкина, знаменитый старый Палкин, со дня своего открытия, помешался на углу Садовой и Невского проспекта, где теперь "Вечернее Время".
Вслед за рабочим людом, на перекресток Владимирской улицы и Невского проспекта брели и торговцы пудовыми пирогами, и торговцы квасом, и ходячий сапожник, и бродячий парикмахер. Последний усаживал своего клиента здесь же на улице на одну из тумб, и начинал совершать незатейливый туалет, обстригая "под скобку" или "по-русски", густые волосы клочками падали на тротуар и мостовую и наблюдательный русский человек тотчас окрестил эту местность характерным словечком.
Сначала приезжие французы-парикмахеры (объявление первого русского парикмахера мы нашли лишь в 1797 году: "в Большой Миллионной улице в доме Широгородской № 14 у парикмахера Василия Иванова продаются кошельки и волоса") объявляли только свое местожительство, в которое надо было присылать за парикмахером, везти его на дом, где он и показывал свое искусство. Инициатором в открытии парикмахерской в современном значении этого слова был парикмахер Дибо, который в 1823 году "имел честь известить почтенную публику", что он получил из Парижа разного сорта новейшего вкуса парики, накладки и локоны для дам. Он занимается также стрижением волос и всем тем, что принадлежит до его искусства. Жительствует он близ Казанского моста в доме Кусовникова — дом знаменитого фельдмаршала Екатерининских времен кн. Голицына, более известный под именем "маскарадного зала Лиона", а впоследствии "старой филармонической залы" и, наконец, дом Энгельдардта, пока он не был куплен нынешним владельцем С.-Петербургским учетным банком.
Если для дам XVIII века парикмахер был первейшею необходимостью, то для кавалеров того времени не малой заботою было найти хорошую бритву, а за нею надо было путешествовать сначала "в Мещанскую, против Банковой Конторы в доме вдовы Кукушкиной в № 381", затем "в Материальную улицу, близ Фонарнаго питейного дома, в Лейманов дом, под №438", и, наконец, "в Большую Морскую в д. № 86". Здесь сперва у приезжего англичанина Ивана Хайланда продавались "английские выписные бритвы по 6 и по 8 рублей пара", а затем у английских же купцов Стенсфильда и Ко. имелись "бритвы превосходной доброты, сделанные весьма искусно из самой лучшей патентованной стали по заказу. При сем—писали Стенсфильд и Ко. извещаются, что если бритвы из самого первого разбора покажутся кому-нибудь слишком дороги, то они имеют и такие, которые также весьма хороши, но продаются по цене гораздо умереннейшей".
В 1788 году вышеупомянутый англичанин Иван Хайланд опубликовал, что у него имеется "действительная помада для волос, которые от оной скоро растут", и стоила банка этой помады всего-навсего 1 рубль, в тоже время некая госпожа Ястребцова уведомляла петербуржцев, что она красит волосы в разные цвета, что они, т.е. волоса, никогда не линяют, но в XVIII веке все эти средства не были в ходу, пышный парик скрывал убожество волос, и только начиная с последних лет первой четверти
XIX столетия мы сталкиваемся с следующими печатными известиями:
"Употребляя во время головной боли, от которой я лишился волос, изобретенный г-ном аптекарем Куловым бальзам, получил в самое короткое время не только совершенное облегчение, но даже волосы у меня укрепились и выросли так, что покрыли на голове голые места. Польза, полученная мною от сего бальзама, заставляет меня изъявить пред лицом публики чувствительную благодарность изобретателю оного, — Титулярный советник Яков Яковлев сын Яншин".
В большом барском доме, в маленьком закуточке, близ роскошной будуарной и туалетной комнаты, убранной по последнему слову моды, часто слышались сдерживаемые стоны и вздохи... Там стояла небольшая деревянная клетка, закрытая висячим замком, ключ от которого владетельница дома, одна из блестящих красавиц света, хранила всегда при себе.
Раз в день, по утрам, когда из спальни госпожа дома выходила в свою уборную—клетка отворялась и из неё, скрючившись, скорее выползал, а не выходил тщедушный, изнеможенный человечек, худой, бледный, запуганный ученик знаменитого Гросса.
Его выпускала сама госпожа. Приступая к её туалету, он украшал её голову - лишенную даже признака растительности—роскошными париками, буклями и делал эти прически так искусно, что никто не мог и подумать, будто владетельница их не имеет ни одного волоса...
Но чтобы парикмахер не проболтался, чтоб он не раскрыл ту тайну, которую красавица скрывала от всех - парикмахер был присужден на вечное пребывание в клетке, запираемой на замок, ключ от которого хозяйка хранила всегда у себя...
П. Столпянский.
