Революция в Париже
Так получилось, что начиная с Олимпиады в Сиднее в 2000 году я писал рецензии на церемонии открытия. Не все эти тексты были адекватными, но все же я как-то втянулся в тему. Теперь дело сложилось так, что писать их больше не нужно и публиковать их негде. Но прочитав многочисленные отклики на парижское открытие, я подумал, что кому-то это все же может быть интересным. Например, по двум обстоятельствам.
Во-первых, и раньше так было, что люди, комментирующие открытие, были мало осведомлены о том, что там происходит. Хотя на официальном сайте олимпийского комитета страны, принимающей Олимпиаду, всегда (кроме нынешнего случая) вывешивался сценарий церемонии, но, как мне кажется, в России его не принято было читать. Возможно, так делалось специально – церемония рассчитана на миллионы, и, вероятно, считалось, что важно передать восприятие не перегруженного информацией человека. Комментировали открытие у нас всегда лучшие спортивные журналисты -- Кирилл Набутов, Дмитрий Губерниев -- люди с репутацией, опытом, языком, но не перегруженные лишними сведениями из области драматургии.
Хотя мне это не казалось верным – странно было бы, если бы футбол комментировали люди, совсем не знающие ни правил, ни смысла игры – но глупо спорить с большой индустрией телевидения, которая лучше знает запросы аудитории. Однако в этом году по известным обстоятельствам лучших спортивных журналистов тоже не случилось. Комментировали молодые блоггеры, разместившие пиратскую трансляцию в социальных сетях (за что им огромное спасибо). Но помимо отваги, явленной ими и в отношении МОК’а, и официальной России, не запрещающей знакомство с церемонией, но считающей его предосудительным, они проявили такой уровень знакомства с деталями, что в сравнении с ними репутация спортивных комментаторов резко рванула вверх.
Во-вторых, сама ситуация оскорбительного недопущения России на олимпийские игры не могла не сказаться на восприятии открытия. Оскорбление было нанесено, его нельзя не заметить. Дальше есть вопрос, как на него реагировать – кто-то считает необходимым дать пощечину в ответ, кто-то доказывает, что оскорбили поделом, я лично считаю недопущение недопустимым, но в этот спор я бы вмешиваться не хотел. Но я думаю, все согласятся с тем, что от того, плыла бы сборная России по Сене в ряду остальных, или нет, церемония бы не поменялась. А меня интересует именно она. Я попробовал себе представить, как бы я написал рецензию, если бы катастрофа не состоялось. Я не хочу, чтобы мой текст был бы аргументом в войне. Мне кажется, тут хватает аргументов и без церемоний.
Начну со вступления, того, что называется Encounter – обычно это кусок телетрансляции, когда зрители уже рассаживаются на стадионе, и идет финальный отсчет времени до начала церемонии. Это обязательная часть открытия, у нас в Сочи это был «Русский алфавит», а в Лондоне это было путешествие в столицу от истоков Темзы, это изящные и важные preview.
В Париже не было начала официального открытия на стадионе, церемония начиналась с момента, когда корабль с командой Греции выплыл из-под моста Аустерлиц, и пока корабли со спортсменами доплыли до площади Трокадеро, где началась официальная часть, прошло больше 2-х часов. Но тем не менее preview было. Оно, к сожалению, отсутствует на записи открытия на сайте МОК, но в телетрансляции все начиналось того, что Жамель Деббуз бежит с факелом на Стад де Франс, преисполненный гордости за то, что именно ему доверено внести факел на главный стадион Парижа.
Это знаменитый французский комик, он играл в фильме «Астерикс на Олимпийских играх». И вот он врывается на стадион, а там пусто. Не знаю, предупредили ли его, но если да, то он отлично сыграл полное обалдение, растерянность и даже обиду. И дальше на стадионе появляется Зинедин Зидан, объясняет ему, что это розыгрыш, забирает у него факел, и бежит на метро (!), чтобы отвезти факел из Сен-Дени, где расположен Стад-де-Франс, к Эйфелевой башне, к Трокадеро.
На самом деле, это не Деббуз должен обалдеть, а мы. Нам тут говорят, что все будет не так. Если мы не помним, как должно быть, то это упущение – мы не понимаем, почему парижское открытие – это революция.
Олимпийская церемония – это канонический жанр, и канон этот не меняется. Я не знаю, как Томасу Жолли, главному режиссеру открытия, удалось сломать канонический сценарий, но ему удалось. Канонический сценарий придумал Пьер де Кубертен, и он состоит из трех частей. Кубертен считал, что раз олимпийские победители в Греции приравнивались к богам, то церемония открытия – это явление богов людям. Поэтому в первой части народ собирается на стадионе и совершает ритуальные танцы с целью их призвания. В этих танцах люди показывают, какие они хорошие и за что они себя ценят, демонстрируют своих масконов, чтобы боги соблазнились и захотели им явиться.
До какого-то момента это и были народные танцы, и даже на олимпиаде-80 в Москве подвигов советского народа не танцевали – там были симпатичные песни и пляски народов СССР вокруг явления олимпийского мишки. Но, насколько я понимаю, начиная с Олимпиады в Барселоне в 1992 году эта часть стала трансформироваться в нечто, повествующее об истории и современности принимающей олимпиаду страны, в грандиозное действо, соединяющее балет, оперу и отчасти цирк на одной сцене.
Далее следовал парад спортсменов – шествие стран, подчеркиваю, именно шествие, под гимны стран, со знаменами – это шли боги. Это самая занудная часть любого открытия, потому что богов много. Каждый режиссер пытался что-то с ней сделать, но это было святое, святое длилось часа два, и приходилось терпеть. И далее следовали краткие речи, клятва спортсменов, поднятие флага и исполнение гимна – довольно-таки чудовищного произведения, сочиненного Кубертеном. У нас его своим невероятным голосом вытянула Анна Нетребко, а в Париже мило исполнил хор мальчиков, может потому, что на языке оригинала он звучит не так ужасно. Дальше зажигается олимпийский огонь – здесь же, на стадионе. Если помните, Россия его зажигала на стадионе Фишт, а потом по бикфордову шнуру его тянули на площадь, где уже зажгли на всю страну.
Так вот, Томас Жолли это все отправил на помойку. Наверное, очень немногие люди хорошо понимают, что он сделал – скажем, Константин Эрнст, который был главным режиссером нашего открытия в Сочи, и которому это не удалось – нам из-за этого пришлось перестраивать уже построенный стадион Фишт, или Дэнни Бойл, который был главным режиссером открытия 2012 года в Лондоне и всеми силами стремился вынести открытие за пределы стадиона, и тоже не преуспел. МОК – это организация функционеров из числа бывших спортсменов. Это люди, которые считают, что правила – это святое, если приняли, что бегать нужно на 100 метров, то на 102 – это святотатство. Они не про художественные эффекты, они про соблюдение протоколов. Не знаю, что их сломало. Грешу на COVID. Открытия без зрителей в Токио и в Пекине произвели впечатление даже на них – мир истосковался по большому городскому празднику.
Так или иначе Жолли устроил революцию. Вместо шествия спортсменов он отправил их плыть по Сене на корабликах, и это и было главное действие церемонии открытия. Все остальное – сценки на берегу по ходу прочтения «списка кораблей» (Жолли называет это шествие «Одиссеей»). Вероятно, это было гораздо приятнее для спортсменов, чем маршировать по стадиону. Это точно было на порядок зрелищнее их парада. Но только отношения богов и героев перевернулись. Спортсмены превратились в экскурсантов, которые без всяких олимпиад вот так и ездят на этих корабликах день-деньской по Сене -- пляшут, машут флажками, делают селфи. Очень по-разному. Кто плывет важно и недвижно, как бедуин по пустыне, кто небрежно сидит в креслах яхты, как миллионер с похмелья в венецианском такси, кто-то как деятели профсоюза на экскурсии, мерно машет флажками в такт, задаваемый главой делегации. Это все мило, только это не совсем шествие богов. Это как раз народные танцы и пляски. Отношения богов и людей несколько поменялись, кажется, что бог, наоборот, это Париж.
Этот ход задал новую смысловую систему координат. Два действа -- то, что происходило на воде, и то, что на берегу -- столкнулись друг с другом, образовав оппозиции официального и неофициального, шествия и карнавала, героического (все ж таки «список кораблей»!) и профанного. Причем они переворачивались и менялись местами. Это очень богатая смысловая гамма. Не знаю, закрепится ли революция Жолли, но в этой системе интересно.
Я бы заметил еще, что не только интересно, но и довольно ненакладно. Французы умеют про роскошь, но они не без скупердяйства. Ну представьте, они же просто поставили сценки на берегу, причем половину отсняли заранее в готовых интерьерах с компьютерной графикой. Не надо строить декораций. Нет проблем с синхронной съемкой, со светом, звуком, не нужны механизмы движения по сцене, не нужно придумывать, как их быстро собирать и разбирать, вообще никакой театральной машинерии – кораблики плывут, и все. Их и снимали всего-то с трех точек. В пресс-релизе парижского открытия даже нет имен главного художника и режиссера-постановщика, потому что никого подобного Георгию Цыпину и Андрею Болтенко там и не было -- в них не было нужды.
По сравнению с тем, что творилось в Сочи или тем более в Пекине – несколько тысяч рабочих сцены, которых месяцами учат работать синхронно и точно – это просто копейки. Французам заказали императорский прием. Они подумали, и сказали, да, но это будет фуршет. Нет, говорят, императорский прием, прием всемирного масштаба! Да, но в форме фуршета. Две тарталетки, три салатика, гриль на открытом огне и пирожные. Но все очень по-парижски. Ну ладно, но пусть будет хотя бы три тарталетки и сыр. Хорошо, три, но сыр не обещаем. И они-таки это продавили. И сделали потрясающе.
Жолли отменил жанр грандиозного синтетического действа. Вместо него он сделал открытие Олимпиады как городской фестиваль. Действие идет по всему городу, на разных площадках, и тут другие законы восприятия. Нет классических театральных единств – единства действия, места и времени, отсюда нет целостного повествования, нет дидактики нарратива, начала, середины и конца, есть только единство впечатления, когда ты движешься по городу и отдаешься атмосфере праздника.
Это важно понимать – открытие в формате шоу вообще существовало только в форме телетрансляции. В реальном городе все происходило одновременно, а чего-то не происходило вообще.
Нужно еще сказать следующее. По замыслу Кубертена, Олимпиаду принимает не страна, а город. Это почти никогда не выполняется, потому что у городов редко бывает так много культурного или даже мифологического содержания, чтобы его можно было сопоставить с целой олимпиадой. Ну какое культурное содержание у Сочи, чтобы его показывать на весь мир? Ясно, что Эрнст представлял не Сочи, а Россию, и делал это блестяще. Но у Парижа как раз этого содержания хватает, и с избытком. Это не Франция принимала Олимпиаду, это ее принимал Париж.
В известном смысле это была невероятная победа урбанизма – город как спектакль победил спектакль в собственном смысле слова. С другой стороны, нужно понимать, что победил специфический город. Не знаю, можно ли подобное поставить в другом городе – Париж невероятно сценичен и театрален в целом, само понятие «город как спектакль» -- это именно о нем. И на этой сцене есть своя тема.
После того, как Зидан перехватил факел у Деббуза, он побежал в метро везти его в центр, и добежал, прыгая через столики кафе и лавки, и тут метро встало. По-моему, это намек на беспрерывные транспортные проблемы французской железной дороги, частью которых у них является метрополитен, но не знаю, может это фантазия. Так или иначе, с этого момента начинается параллельное открытие, когда Олимпиаду открывает неофициальный Париж. Зидан отдает факел трем подросткам и дальше начинается мифология.
Дети спускаются в подземелье метро, и попадают в чрево Парижа. Это Париж Гюго, Эжена Сю и Гастона Леру. Они идут через подземелья, каналы, натыкаются на скудельницу, появляются крысы – атмосфера готического романа. В какой-то момент понимаешь, что это современные гавроши из «Отверженных». И когда они выбираются на набережную Сены из подземелья, то передают факел главному герою «низового» открытия – Призраку.
Этот персонаж ни в одном из текстов пресс-кита не расшифрован, по-видимому, постановщики специально хотели оставить простор для толкования зрителям. В принципе, это стандартный персонаж церемоний открытия, некто, кто проводит зрителей через все сцены, и связывает действие воедино. У нас, если помните, это была девочка Любовь, но у нас было светлое гуманистическое шоу. Тут Призрак, существо хотя и не до конца понятное, но точно инфернальное.
Я считаю, что это «Призрак Оперы», герой романа Гастона Леру, по которому Эндрю Уэббер поставил известный мюзикл и который восемь раз экранизировался – но это мое предположение. Я также считаю, что это сквозной персонаж, который проходит через все открытие, и он же в конце в виде всадника несет на коне флаг Олимпиады. Но официально он называется не Всадник, а Всадница, и поскольку во французской истории есть одна великая всадница – Жанна д’Арк, то многие считают, что это она. Я со своей стороны думаю, что смена пола не меняет природы персонажа (в церемонии открытия с этим играют), а вот инфернальная тема – а это явный персонаж из мира иного -- как-то с Жанной д’Арк не ассоциируется.
Сценарий открытия – это результат соавторства двух писательниц и журналисток – Фанни Эрреро и Лейлы Слимани. Они породили миф о Париже, и должен сказать, очень классный.
Суть в следующем. Инфернум «Отверженных» (про это призрак), Великая французская революция (про это сцена у Консьержери), Франция Бель-Эпок с Мулен-Руж (про это леди Гага и идущий вслед за ней канкан), революция 68 года (про это вставной эпизод в библиотеке с парафразом «Мечтателей» Бертолуччи), парижская высокая мода, парижские фрики, французский рок – это все одно и то же. Это Революция. Это дух революции, который живет в недрах этого города и взлетает над ним, когда ему заблагорассудится.
Не то, чтобы именно эти две сценаристки совершили это открытие – и Гюго с «Отверженными», и Эренбург со своими воспоминаниями, и даже Бахтин со своим «Творчеством Франсуа Рабле» -- об этом же мифе. Но у них есть новый поворот. Этот дух живет сегодня. Он живет в подростках, в скейтерах и паркуртистах, в молодежи, в выходцах из Азии и Африки, в клошарах, во всем, что благонравный взгляд стремится в Париже не заметить. А это нельзя не заметить, потому что Париж – он такой, и он такой, потому что следует себе.
И этот дух живет вместе с регулярным государством, вместе с музеями и библиотеками, казначейством и военной Академией, и государство его принимает. Он здесь имеет права постоянного и законного обитателя. Именно поэтому Айя Накамура танцует нечто этническое и вызывающее под «For me formidable» Шарля Азнавура вместе с военным оркестром перед Институтом Франции, и оркестр начинает ей аккомпанировать и танцевать вместе с ней. А она со своим кордебалетом, одетая совсем в перья, но золотые и от Диора, вдруг начинает маршировать. Это – вместе, и это --идентичность Парижа.
Должен сказать, что человек я довольно консервативный и не то, чтобы хорошо чувствую музыку революции. Вероятно поэтому многие сцены из открытия мне не нравятся так, как должны были бы. Но не чувствовать не значит не уважать.
Мне не нравится леди Гага, исполнившая на лестнице острова Сент-Луис "Mon truc en plumes”, хотя я вроде бы понимаю замысел. Это открытие шоу в варьете, что-то вроде «мы вам покажем представленье». Оно задавало фрейм всем последующим эпизодам. Фрейм, может быть, несколько простоватый и разухабистый, как бы в жанре «маэстро, урежьте марш».
Мне не слишком понравилось шоу фриков в формате дефиле высокой моды, которое вызвало ужас и негодование консервативной общественности из-за пародии на «Тайную вечерю» и появления трансвеститов. Не из-за оскорбления нравственных чувств, которые во мне не оскорблялись (меня больше оскорбляет фашизм в отношении к ЛГБТ), а из-за того, что это цирк. Не думаю, что когда в цирке показывают бородатую женщину, это оскорбление чувств (это же ну совсем архаический площадной юмор), или пропаганда ЛГБТ (вряд ли кто-нибудь, глядя на нее, захочет стать такой же). Но я не большой поклонник площадного юмора.
К сожалению, сегодня любое высказывание на эту тему попадает в контекст идеологической войны, так что дальше я воздержусь от участия. Но авторам церемонии было важно, что это часть идентичности Парижа, потому что это город про революцию. Вот Ленин писал: «Из всех искусств для нам важнейшими являются кино и цирк». Кино было немое, не сказать, чтобы слишком благонравное, да и в цирке не то, чтобы «Манифест коммунистической партии» зачитывали. Революция – это про народ. Как писал Рабле, «кишок без говна не бывает» -- народа без вульгарности тоже. Любите народ – принимайте какой есть. Забавно, кстати, было слышать, как молодые комментаторы открытия страшно оскорблялись по поводу нарушения предписаний нравственности, ведя репортаж матом.
Но там были гениальные сцены. Сцена в Консьержери, когда сначала в окне Мария-Антуанетта с отрубленной головой (ее там содержали перед казнью) поет Ça ira! («это придет!»), а потом группа Gojira продолжает этот гимн французской революции как heavy metall, стоя на балконах. И в здание летят сгустки огней, а потом от него брызги крови, как в китайских боевиках. Это очень эмоциональное и очень смешное представление революции. И что она поет, держа в руках свою отрубленную голову – а что вы ждали, это же город Charlie Hebdo, тут не стесняются. И это касается всей поэтики открытия, просто здесь на меня это производит большее впечатление.
Я все же хочу подчеркнуть, что по сценарию эта часть церемонии открытия Олимпиады – представление про привычки и непривычки местного народа, который своими ритуалами призывает к себе олимпийских богов. Она не про всеобщие ценности, они плывут на кораблях, она про то, чем и как живет племя парижан, которые делают разные представления в глубине городских кварталов. Оскорбляться тут примерно так же осмысленно, как объяснять арабам и евреям, что они совершенно неправы в том, что не едят свинину, хотя это прекрасное мясо. Вы считаете святотатством обыгрывать фреску Леонардо да Винчи в монастыре Санта-Мария делла Грацие в Милане, они считают, что это форма почитания – Марсель Дюшан вон и Моне Лизе в свое время усы и бороду пририсовал – это у них так принято. Вам это не близко, ну так вы и не в Париже живете. Вообще удивительно, как много в России людей оскорбилось, имея ввиду, что трансляции открытия у нас официально не было – это ж надо было исхитриться, чтобы пролезть и оскорбиться.
Я понимаю, оскорбленность искренняя. Вот протопоп Аввакум клеймил католиков, за то, что они «святого многострадального Иова срамно называют Еб», и тут похожий случай. Вряд ли можно сомневаться в искренности его оскорбленных чувств верующего, но может стоит сначала что-нибудь про них узнать, чем так сразу негодовать? Может у них язык такой, так надо бы выучить?
Но, конечно, «шалость удалась». Париж сегодня все ж таки не столица мира, это не самый успешный, проблемный город. Но вдруг оказалось, что мы вернулись в 1848 год, когда весь мир как завороженный смотрит на Париж и ужасается их нравам. Николай Первый, помнится, даже войска привел в боевую готовность, чтобы противостоять агрессии революции. Это время давно прошло, но на миг вернулось. Само оскорбление является доказательством успеха. Вы знаете, как это не обидно, миру было совершенно начхать на то, как Эрнст на своем открытии трактовал Кандинского, а вот то, как Жолли на своем открытии трактовал Леонардо да Винчи, всколыхнуло и Россию, и Венгрию, и Массачусетс.
Частью обязательной программы любого открытия является исполнение песни Джона Леннона и Йоко Оно "Imagine". Это, напомню, про то как в мире наступает мир и все люди объединяются. В Париже ее исполняли Софьян Памар и Жюльетта Армане, они плыли по Сене, а Памар играла на сгорающем рояле. Так что это было скорее не про утопию всеобщей любви, а про то, что «этот поезд в огне». В этом смысле парижское открытие и не было декларацией всеобщего мира, но скорее утверждением, что революция продолжается. Вообще-то имея в виду накал страстей вокруг церемонии, это утверждение нельзя признать неадекватным. Правда, это не мешает некоторой части мира плыть мимо местного мирового пожара на корабликах. Но не всем.
Довольно глупо признаваться, что такая вещь, как церемония открытия Олимпиады что-то тебе открыла про город, но со мной это случилось. Я запомнил Париж своей юности, когда он был куда менее мультикультурным, более буржуазным и даже чопорным. И я честно сказать не принимал того, что с ним произошло теперь. Но я тут понял, как все то, что с ним произошло, из него и выросло. Невозможно понять французскую революцию, не видя сегодняшних подростков из Сен-Дени (это очень арабский район Парижа).
Невозможно понять Рабле, не принимая Charlie Hebdo. Это единый миф о Париже, который утверждает, что только так что-то рождается. Из призрака революции, который витает над городом. Кстати, поэтому Призрак оперы почти все свое путешествие с факелом совершает по крышам Парижа – он летит над ним.
Конечно, это очень левый миф о Париже, и этот город сегодня может быть понят несколько иначе. Можно усомниться в том, что в нем есть достаточно силы для революционного подъема, и в том, что мы присутствуем при длящейся революции – скорее это все же местный праздник. Но чему-то этот миф отвечает
