… В один из приездов в Москву (точнее – через Москву) и, как водится, к нам, он засиделся допоздна, и мы, впервые, оставили его ночевать, сделав небольшую «рокировку». Я ушла к маме, на диван, Володя лег в нашей маленькой комнате на старинную кушетку, а Руслана уложили – «со всем уважением» – на чистых простынях в супружескую кровать. (Теперь понимаю, как ему было там «уютно»!) 

Утром муж ушел на работу первым. Потом встала мама и быстро исчезла: в ее туристическом бюро, где она работала экскурсоводом по Москве, всё начиналось  довольно рано. Остальных – вообще не было дома… Потом раскрыла «очи» я, договорившись в «Смене», что приду лишь во второй половине дня. И, одевшись, пошла будить Руслана, помня, что у него – «громадьё» планов на этот день.

Постучала, вошла, вижу, что человек еще спит. Или притворяется. Сказала – простенькое: «Просыпайтесь, милорд, вас ждут великие дела!» Хотела сразу уйти, чтобы придумать какой-то завтрак. Но Руслан решил вдруг со мной … посудачить. И я произнесла – недвусмысленно и не в шутку – то, что говорилось и печаталось тогда в СССР: «Руки прочь от Вьетнама!» Или – «Кореи»… Или –  «Кубы»… Что там еще было? Даже рявкнула: «Сейчас станешь чистить картошку, а я, потом, пожарю!» – и удалилась, посылая громы с молниями в адрес «милорда» и Володи, к которому мы, вначале, должны были зайти на работу: случилась какая-то неувязка с ключами от квартиры.

А после этого надо было пройтись по обувным магазинам – в поисках босоножек для Саши: она просила меня помочь Руслану в этом «тонком» деле. Мы, молча, позавтракали и поехали в «Учительскую газету». А попали – в КГБ. Нет, не совсем, хотя Комитет – был рядом. Но ассоциация была – точная! Имею в виду лицо и общий вид «следователя».

Володя стоял перед нами во весь рост, по-наполеоновски скрестив на груди руки, и, не обронив ни слова, буравил нас пронзительным взглядом: то – одного, то – другого, потом – обратно… Несколько раз! И мы, оба, стали заливаться краской. В те минуты признались бы в любом убийстве, в любом шпионаже. Когда Володя, наконец, прекратил свой немой «допрос», и мы уехали, во мне всё клокотало.

Он что – специально это сделал? Хотел нас на чем-то поймать? Так вернись неожиданно: ах, забыл что-то дома… Или совсем уже «потерять лицо», как говорят японцы, не решился, но понадеялся на своеобразный «рентген»? Или на то, что мы, со стыда, упадем перед ним на колени и признаемся в грехе? Или он оставил мужчину и женщину наедине – по недомыслию? Так суди не нас, а себя!

Взял бы утром Руслана с собой, скажем, посмотреть, где он работает, а потом – я бы подъехала… И не образовалось бы ни причины, ни повода… Не случилось бы этого бездарного цирка! Но все было так, как было. Еще одна ложка дегтя в наш с Володей усыхающий бочонок, с давно прогорклым медом.

… В предыдущий раз мы с Русланом поменялись ролями: я, на его глазах, умирала, а тот пытался меня реанимировать, говоря, тети Зиниными словами: «Бедная девочка!»

Он тогда приехал из какой-то зарубежной поездки и, неожиданно, прямо с утра, зная, что мы еще не ушли на работу, позвонил по телефону. Володя с ним о чем-то поговорил из другой комнаты, и вскоре человек был у нас. Муж, впустив его в квартиру, сразу уехал в свою редакцию.

Что же Руслан увидел, когда за Володей закрылась дверь, и он постучал ко мне? Измученную жесточайшим токсикозом бабу, сине-зеленого цвета, трупом лежащую на кровати прямо в платье, с тазиком в изголовье, испуганно смотревшую на него… Такой он ее – не знал!

Из короткого разговора я поняла, что Володя обрадовался приезду Руслана и попросил, если это, конечно, возможно, проводить меня в поликлинику и «вернуть» потом назад, так как у него очень сложный день. И гость, тут же, согласился, не зная подробностей. А когда вошел в комнату, разглядел мой видóк, тазик и так далее, – все понял. И Володины слова: «Она себя неважно чувствует, но врача вызывать не хочет»…

А мне, на дому, врач не был нужен! Мне надо было попасть в свою поликлинику, где меня, в тот день, ждал мой доктор, и взять направление на «операцию», так как я поставила мужа в известность, что больше рожать не хочу  и чтобы он не пытался, таким образом, заставить меня сидеть дома, не работать, а растить ораву детишек, о которых мечтал…

Когда Володя и мне сказал, накануне, про свою «занятость», я еще ходила, соображала и верила, что доберусь сама. Но тут – началось… Я пыталась выпроводить Руслана, но он, придя в себя, ничего не захотел слушать. «Я – обещал. Все!» И мы, потихоньку, начали собираться. И кое-как собрались: даже выпили по стакану крепкого горячего чаю, заваренного им, после которого мне стало лучше: я уже могла держаться на ногах.

Но на улице – дурнота опять стала накатывать, и мы двигались короткими «перебежками», всё дольше, и дольше отсиживаясь на скамейках. И ни одного такси не попалось нам по дороге! Руслан, можно сказать, тащил меня на себе, хотя встречные думали, что мы – медленно прогуливаемся под руку… Еще он все время разговаривал со мной. Наверное, чтобы я не отключилась прямо на улице.

И вот остался последний кусочек дороги. Он застал нас на бульваре, где было много скамеек и мало народу. Я сидела, закрыв глаза, и была счастлива, что не надо идти и можно спокойно умереть. Тут уставший Руслан, не позволивший себе ни минуты передохнуть, сел передо мной на корточки и начал растирать мои ледяные руки, приговаривая: «Потерпи еще немножко… Ты же – сильная… Ты – справишься… Один марш-бросок, и мы – у цели… Бедная девочка!»

Вместе мы, действительно, справились. Даже поймали на обратном пути такси и дома дождались Володю. Пока я спала, будто убитая, Руслан что-то приготовил на кухне и, как только разлепила глаза, – покормил. Потом я снова уснула, успев извиниться перед ним за мой непрезентабельный вид, поблагодарить за дружескую помощь.

А он грустно смотрел на меня и все повторял тихонько: «Бедная девочка!» Засыпая, я слышала эти слова, но только – чуть измененные: «Бедная моядевочка!» Знал ведь, что – впереди… Вечером он передал меня Володе с рук на руки. И только затем присоединился к своей группе, с которой ездил и должен был, с ней же, вернуться домой. Он тогда – еще не был москвичом.

Позже, когда я проанализировала всю эту неожиданную ситуацию – во что попал Руслан, – поняла и Володю, которой тот немедленно воспользовался. Уж не знаю, насколько он был занят, но, безусловно, думал и об этом… Ну, какой мужик, увидев женщину в «интересном положении» от другого мужика, будет по-прежнему ей симпатизировать? (Он надеялся, что это, со стороны Руслана, простая симпатия. Но и она – тревожила его.) Поэтому Володя обрадовался такому подарку судьбы…  Как же он ошибался!

Руслан не только не изменился, а стал еще нетерпеливее, если это возможно. Даже в тети Зинин текст добавил слово «моя». Не произошло! Поэтому, узнав о его неизлечимой болезни, я пóедом себя ела: надо было пойти ему навстречу, если можно так выразиться!

Но он никогда не принял бы от меня «милостыню». Только – любовь, такую же долгую и неизменную, как у него. Это – не шарф на день рождения, связанный ему за одну ночь, накануне смерти!

А вот Саша, которая, думаю, все же догадывалась об отношении супруга ко мне, приняла бы любую «милостыню», лишь бы я не увела Руслана из семьи. Её счастье, что у него был такой соперник как Илья. И она, своеобразно, отблагодарила меня в тот момент, когда хоронили урну возле памятника. Его впервые видели вновь собравшиеся люди. И – друзья, и – недруги. Их не могло не быть у такого заметного человека!

… Все шло по придуманному и тщательно продуманному кем-то сценарию: эти, с урной, появляются – оттуда, другие, с цветами, – отсюда, третьи … Я смотрела на всё это – с отвращением: ни капли тепла, ни капли боли! И вдруг, в конце «спектакля», ко мне приближается Саша: «Я хочу, чтобы твои розы лежали выше всех. Ты поняла?» А что тут – не понять? Конечно, поняла! Это – её «спасибо» за то, что сохранилась семья. Что я её – не разрушила. Даже – не собиралась! Чем так огорчала Руслана…

И я подошла к нему, уже – бронзовому, погладила цветы и положила их почти к лицу человека (именно – человека!), которого так и не сумела полюбить той любовью, которую он столько ждал. За эти секунды, что я, одна, стояла возле памятника и поправляла алые, как кровь, розы, я успела сказать ему столько желанных для него слов, сколько он не слышал от меня за все пятнадцать лет нашего знакомства.

Надеюсь: в тот день он все это – уловил. Иного между нами быть не могло. А я ведь еще упрекнула его: «Ну, зачем ты так поторопился?» Потом – ночью, в дрёме – Руслан объяснил мне. Но это уже – моё. А если коротко, все звучит обыденно: устал, силы кончались, прежняя энергия покидала… Зачем же тогда жить? Да еще – без тебя? И, уже наяву, вспомнилось.

… Вечер. Мы идем по твоему городу. Ты меня провожаешь после «посиделок» у вас дома, под патефонные песни Клавдии Шульженко, которые я всегда любила. Саша с нами не пошла: надо прибраться… И мы ушли вдвоем.

Идем, продолжаем какой-то разговор, начатый еще за столом. И вдруг Руслан его прерывает и говорит: «Как бы я хотел, чтобы сейчас на нас кто-то напал!» – «Зачем?» – обалдеваю я от такого неожиданного перехода. – «Тогда я всех раскидал бы, и ты увидела, какой я сильный!» Меня разобрал смех: «А то я не вижу, без нападений, какой ты – тренированный!» Но сама – думаю: до взрослых лет дожил и ведет себя, как пацан, а не как известный в городе человек… И, тут же, – он: «В гостиницу только тебя пустят, а меня – нет?»  – «Я сама тебя не пущу! Да и, конечно, дежурный»…

Как же он, через стекло, осматривал пустынный холл отеля: можно ли проскочить незаметно? И я ему сказала фразу, которую однажды слышала по громкоговорителю на море: «Не рискуйте свою жизнь!» А он – кисло улыбнулся. Именно в этот момент в холле появился здоровенный хмырь, сел за стол дежурного и начал рассматривать парочку, то есть – нас, топчущуюся снаружи возле дверей.

Мы попрощались. Поникший Руслан пошел домой, я – отправилась в свой номер. Но навсегда запомнила тоскливый взгляд мужчины, когда он глядел на холл и еще верил, что препятствия у него не будет… Он не знал тогда, что главное «препятствие» (даже не Саша) стоит рядом с ним! И так, безжалостно, было – до самого конца.

Хотя что может быть «безжалостнее» его встречи с Эрой Даниловой, моей однокашницей по журфаку, которой я помогла устроиться в «Смену» и ничуть об этом не жалела?

… В тот день Руслан прибыл в Москву из какой-то загранки в отличном настроении. Ему казалось, что наступает «его время» после тех неприятных моментов, связанных с Володей, на которые я реагировала крайне болезненно. Поэтому, не дозвонившись до меня, прямо со своим «походным» чемоданчиком, заявился в «Смену» и встретил там Эру, о которой слышал, как и она – о нем: мы сидели с ней в одной комнате и давно были настоящими подругами.

Когда Руслан спросил, где я, Эра объяснила, что уехала отдохнуть в Болгарию.  «Одна?» – бодро уточнил он.  «Почему – одна? – удивилась Эра. – С мужем!» – «С Володей?»  – Руслан перестал улыбаться. И тут Данилова поняла, что попала в «историю», что визитер – ничего не знает… Деваться ей было некуда, и она решила сказать правду. «С Володей она развелась и вышла замуж за Илью».

Вот тогда Эра увидела, как может бледнеть человек! «А где ее стол?» – «Вон тот, у окна! Вы сядьте, отдохните с дороги…» Она потом говорила: «Думала, не дойдет, упадет…» Но Руслан доплелся до стола, молча посидел, погладил плексигласовое покрытие и вдруг, глядя на детское фото под ним, которое я не успела убрать перед отъездом, спросил: «А это – кто?» И Эра упавшим голосом ответила: «Их сын, Андрей»…

Не помню, о чем они еще говорили… Как Руслан уходил от Эры, тоже расстроенной… Но хорошо представляю, что он чувствовал. И, опять, – «все же»… Почему я должна посвящать его в сложные детали своей личной жизни, когда он точно знает о моем отношении к нему? Сам же сказал: «Ты меня не любишь»… И услышал не то, что хотел, а немощное: «Я стараюсь»…

Значит, еще давно, начиная с Саранска, когда я не знала Илью, надо было делать что-то кардинальное, а не надеяться, что ситуация – неважно, с каким мужем – сама рассосется! Это все равно, что в войну сидеть в крепости и лишь иногда  постреливать, думая испугать противника.

А Илья – наступал, без всякой задней мысли, влюбляя меня в себя своими неординарными поступками. Даже борьбой с родной матерью из-за «какой-то» женщины с двумя детьми! И он ничего не требовал взамен, а был счастлив оттого, что сам так любил. И не рвался ни к «положению в обществе», ни к деньгам, ни к «заграницам», тем более – в качестве шпиона, пардон, – разведчика. Просто своим огромным чувством, как тем чудным «сиреневым туманом», накрывал меня с головой, баюкая. «Добаюкался» – до Андрея!

И еще одно: не зря Илья понравился Руслану, когда они познакомились! Об этом мне поспешила рассказать Саша. А я расскажу – вам. В нашей жизни не так уж много веселого! Но в этом сюжете, впрочем, как и во многих, связанных с Русланом, смехом почти не пахло.

… Осенний вечер. Я подшиваю на машинке занавески для новой, бесплатной, квартиры от ЦК ВЛКСМ: в первом нашем с Ильей жилье – голые окна. (Прямо как в Саранске!) Только этаж – не низкий, а девятый, будто в моем отрочестве, на улице Горького, когда я в дедушкином медицинском справочнике прочитала, что такое любовь, и собиралась из-за этой формулировки – шагнуть с балкона.

… Звонок в дверь. Илья открывает. И я понимаю, что он говорит … с Сашей, женой Руслана. Они с мужем – в гостях у Адольфа («Адика») Куканова, моего соученика по журфаку, как Данилова. И что нас ждут на часок: повидаться, попить чайку, поговорить… Я подошла к Саше, объяснила ситуацию, но она ничего не хотела слышать: когда еще подвернется такой случай? И в квартиру не заходит, и не прощается…

Пришлось договориться, что первым придет Илья, а потом спущусь к ним я. Илья быстро переоделся в новую рубашку – тепленькую, в красно-черную крупную клетку, по-моему, польскую или венгерскую, нашел в холодильнике не открытую коробку конфет и отбыл то ли на второй, то ли на третий этаж: Саша всё объяснила… А еще через какое-то время я позвонила в дверь Адика, из-за которой доносились взрывы дружного хохота, перемежающиеся с какими-то репликами. Это уже было интересно!

Вхожу в крохотную квартирку Кукановых, полученную от того же ЦК на двоих: ему и ей. Вижу смеющихся Илью с Русланом, и тут же, без всяких объяснений, подключаюсь к веселью. Останавливаюсь только тогда, когда уже текут слезы… Руслан и Илья были в абсолютно одинаковых рубашках: от фасона  – до расцветки… Как  близнецы! Или детдомовцы! Оба, устав от смеха, уже только улыбались, глядя на меня. Похоже, многозначительно…А может, мне это показалось? Короче, спасибо соцстранам, которые в ту пору одевали нас со вкусом за рубли и копейки…

Потом, немного успокоившись, мы с Сашей начали винить себя, что создали такую «смешную» ситуацию… Но мы-то причем? Покупали рубашки, как выяснилось, в разное время, в разных местах… Мужчины, устав смеяться, нас утешали… И мы перешли на чай, на разговоры...

Расстались Илья с Русланом  – почти друзьями. Но они, по-прежнему, были … соперниками. Честными, без подлости, но – соперниками. Как иные дуэлянты – в доброе старое время. И после этой встречи, когда оба понравились друг другу, Руслан не отступился от меня. Всё  – продолжалось!

Но жилось ему теперь чуть полегче: он стал москвичом и не нужно было мотаться по всему свету, чтобы два раза за поездку, ненадолго, оказаться в столице: туда и обратно. А потом, дома, ждать нужного случая. Теперь у него имелась хорошая должность, неплохая квартира, потом – другая, еще лучше. Саша, наконец-то, была довольна и разрешила себе родить второго ребенка: мальчика, названного в честь ее матери, – Александром. В то время, как подрастающую дочку звали Еленой, в честь матушки Руслана. 

Ура! Бабушки – счастливы. Я – тоже. Наконец, наступила благодать в «Датском королевстве». Но … Мы теперь все время были на виду друг у друга: перезванивались, обменивались информацией, вплоть до того, кто что не только пишет, но и читает. Так мы, то ли весной, то ли осенью, однажды встретились возле неуютного здания ЦК КПСС, где работал Руслан, зашли в скверик, сели на скамеечку. Я что-то, обещанное, принесла ему, а он – мне, без особых разъяснений, дал толстый журнал, увы, чужой, в котором я обязательно должна прочитать небольшую повесть, а потом вернуть ему, – и дальше, по цепочке…

Тогда я подумала: Руслан, наверное, считает, что у меня с этим – дефицит, а я – задыхалась от чужих рукописей. Хороших ведь – мало бывает! Немного поговорили, и я отправила Руслана назад, чтобы он успел хоть что-то перекусить: обед ведь у него кончался. Расставались как-то странно: у одного из входов в серое, безликое строение, под взглядами нескольких милиционеров, следящих за порядком на близлежащей территории.

То Руслан, медленно уходя, оборачивался… И я видела такую тоску на его лице! То – я невольно тормозила и оглядывалась, чтобы как-то его ободрить… То – вместе, одновременно… По-моему, даже менты нас пожалели и вежливо не предлагали «пройти», не маячить на заповедных тротуарах… Так трудно мы в тот день расставались, будто что-то предчувствовали, хотя натужно улыбались.

В транспорте я заглянула в журнал, нашла автора, о котором говорил Руслан: Виктор Лихоносов. Не встречала ни разу… С периферии потому что, издалека… Вгляделась в заголовок: «Люблю тебя светло». И поразилась: здорово! Сама – «королева заголовков», как многие считали, я раздаривала их налево-направо! Но что-то меня озадачило. А если там – негатив? Разве скажешь: «Люблю тебя темно?» Неграмотно ведь…

Да все равно! Вот она – моя любимая «блесна»! Или «крючочек» «Московского комсомольца» – «оживший тритон»… Цепляет? Значит, то, что нужно. А «окрас» – какой! Будто и не мужчина писал… Молодой, как потом узнала. Тридцать с небольшим. Ну, что ж… Ночью загляну внутрь, если не засну…

Но ночью мне было не до сна. И вот, почему. Чтобы не мешать Илье, я легла на запасную «лежанку». Рядом – небольшой светильник. В руках – журнал в голубоватой обложке. Начинаю читать… И с первых же строк – попадаю в плен, из которого не могу вырваться. Ниагара страсти, горя, счастья, встреч, расставаний… И никакой надежды, никакого западного «хэппи энда»! Полная безнадёга…

И тут же понимаю, что ничего не понимаю… Он любит Ее… Она, похоже, где-то далеко, и Ему, как будто, ничего не светит… Но какой же Он счастливый, несмотря на сложившиеся обстоятельства! Что-то мне это напомнило… Возвращаюсь к началу: еще недалеко ушла от него. И …

Как же я не заметила? Бледная, сделанная тонким простым карандашом, вертикальная линия на полях, которая должна привлечь внимание возле самых горячечных слов… И  – чуть ниже… И – еще… А дальше – уже ногтем: читай, мол, раз обнаружила, может, хоть это растопит твое холоднющее сердце?

И я, до утра, читала и перечитывала выделенные Русланом строчки, отдельные слова, целые абзацы… Слава богу, Илья не проснулся! Почувствовав температуру, я глянула в зеркало и увидела там свое красное, будто ошпаренное, лицо… А всегда думала, что не воспринимаю речь, считая ее болтовней, только – поступки! Оказывается, еще как – воспринимаю!

Через день я возвращала Руслану журнал, и он спросил смущенно: «Ты всё увидела?» – «Конечно!» – «Ну, и как?» – «Чудо! А эта дуреха, к счастью, его не полюбила. Зачем ему – такая «улизливая», как говорят в Белоруссии, девица? Ты не знаешь, что означает это слово? Нет? Вот и я не знаю. Но что-то скользкое»… – «Наверное!» – Руслан совсем сник. Вероятно, думал, что разговор у нас завяжется совсем другой.

Да, определение «улизливая», мне кажется, очень подходит Саше: что-то вроде «и нашим, и вашим», по обстановке… А уж хитрицá – так и лезет из него! Как-то, зная, что я приезжаю к ним (еще до Москвы), Саша попросила меня привезти белый батон: у них случились какие-то перебои с хлебом. А я не сумела этого сделать: просто не было времени.

Встретившись,  извинилась, что не смогла выполнить просьбу. Руслан услышал, накинулся на нее: «Как ты могла загрузить человека такой чепухой? – «Я? Я ничего не просила!» И – ко мне: «Ты что-то перепутала…» – «Наверное», – согласилась я. – «Спешила очень». Мы с Русланом переглянулись и подмигнули друг другу. Он прекрасно знал и её, и меня. Знал, кто из нас любит приврать! Я вот хотела бы обнадежить его, хоть на словах… Но – не могу! А она может всё: для достижения больших и малых целей!

… Когда, после похорон, ремонт (за счет нашего издательства) в их квартире уже шел к концу, и рабочие хотели закончить последний ряд кафельной плитки в туалете, Саша удивилась: «А почему – не до потолка?» И нажала на все кнопки. В основном, на Главного друга, который не мог выдержать ее напора. Особенно – грустных аргументов: «Руслан так мечтал, чтобы кафель был до потолка»…

Да не об этом он мечтал, не об этом! Такое знала не только я, а многие… Но зареванная вдова была настолько трогательна, настолько несчастна, что, если бы она попросила обложить плиткой стены во всей квартире, ей бы пошли навстречу… Хорошо, обошлось только санузлом.

А ее желание, чтобы у Руслана оказался самый высокий памятник в окрýге («Выше всех!»)? Выполнено. А то, чтобы у Леночки, на похоронах, были более светлые волосы? Сама «высветляла» дочь накануне. А «приказ» мне, куда положить розы? Сделано. Себе дороже – ослушаться.

Но как-то, еще в их городе, до Москвы, я ее высмеяла, не удержалась. Вечером, когда мы наслаждались песнями Шульженко, к ним заглянул какой-то знакомый: уж, кто его пригласил, не знаю. А когда надо было уходить, Саша шепнула мне: «Ты ему понравилась! Он – на своей машине… Подвезет тебя… Если полезет с нежностями – не пугайся. Можешь даже немножко поцеловаться… Но – немножно!» Меня тогда разобрал дикий смех: «Немножко» – это сколько? И какого качества?»

А вот другое, в Москве, насторожило. Но углубляться не стала: как обычно– было некогда. Однажды мама, уходя на работу, буквально на бегу, сказала мне: «Ко мне тут заходила Саша, жена Руслана: без звонка, без договоренности… Застала меня случайно! Вроде, приехала в Москву по каким-то делам… Была недолго, куда-то торопилась… Немного поговорили – она не знала, что вы получили квартиру. И побежала дальше. Миленькая! У них все в порядке?» – «Как будто – да»…

Ни у Руслана, ни у Саши я не стала тогда спрашивать, чем было вызвано это странное посещение. Не до таких пустяков было. А потом все же задумалась. Как она узнала адрес? Неужели нашла мои ответные письма Руслану? В них ничего предосудительного не было. Но, если вчитаться… Могла спросить, как часто, до и после зарубежных вояжей, бывал здесь Руслан. Не бросилось ли в ее, материнские, глаза что-то непристойное? Не думаю, чтобы мама могла скрыть такое от меня. Если только в спешке…

И теперь – не знаю. Знаю только, что этот факт имел место быть. Женщина, без традиционного тортика в руках, без «привета» от мужа и легендарного города, звонит в дверь, ведет, хоть и краткую, но какую-то беседу, ни о чем не просит и, улыбаясь, уходит… Если бы Руслан что-то знал, он бы обязательно сказал мне! Но – ни гу-гу…

Это, конечно, мелочь. Все еще тогда были живы, а это главное. И спасибо Эре, что Руслан уже знает про мои семейные перемены. В общем, жизнь не замерла, не остановилась на месте… Кроме – одного: внутреннего состояния Руслана, который стал, наконец-то, столичным жителем.

… Декабрьские холода. Приближается день рождения Ильи. Его угораздило появиться на свет в день рождения «Великого корифея науки», о котором я писала, поступая на журфак. Подумали, что неплохо бы пригласить к нам Руслана с женой, а то – урывками видимся… Пригласили, получив мгновенное согласие. И вот этот день наступил: 21 декабря. Для некоторых – радостный, для других – трагичный. Но это уже – история…

Настроение у нас было отличное. Всё успели, даже испечь караимский пирог – «квéтчик»: с курицей, рисом, луком, специями! (Б.И. – научила.) А еще грело, что я попала в первый список из сорока лауреатов за публикации в уходящем году в журнале «Огонёк», хотя работала – в «Смене», куда на днях отнесла, по их просьбе, свое фото. Наши редакции находились на разных этажах огромного нового здания…

И вдруг, в ожидании гостей, – телефонный звонок. Эра! «Слушай, «огоньковцы» тебя «ковырнули»!»– с присущей Даниловой бесцеремонной простотой произнесла она. – «Мне по-тихому шепнули… И знаешь, кого воткнули на твое место? Не поверишь! Руслана». Я, ошарашенная, повесила трубку, так как звонили в дверь. Это были он и Саша, румяные с мороза.

Разделись, осмотрелись, и тут, глядя на мое «перевернутое» лицо, Руслан тихо спросил, когда Илья, с шутками-прибаутками, увел Сашу знакомиться с другими гостями: «Что-то случилось?» И я, нервно посмеиваясь, коротко рассказала ему о «сюрпризе». И – механически – спросила: «А знаешь, кем меня заменили?» – «Откуда же?» – «Тобой! Кого-то надо было убирать: список – точно на сорок человек, как и фото!»

Такую внезапную бледность на мужском лице, только что розовом, я никогда не видела. «Откуда можно позвонить?» – спросил Руслан, доставая из своей сумки записную книжку. Я, еще ни о чем не догадываясь, показала на нашу с Ильей комнату. А через минуту, сквозь закрытую дверь, услышала совсем чужой голос. Хотела отойти подальше, но обрывки гневных фраз меня догоняли. «Кто посмел делать изменения в списке, утвержденном редколлегией? Причем тут я? Где взяли мое фото? Вернуть все назад! Четко, по буквам, – вашу фамилию!»

Мне стало даже жалько того сотрудника журнала, который объяснялся с разъяренным работником ЦК КПСС. «Чего ты набросился на человека? Может, это и не его рук дело?» – «А не нужно было подлизываться! Да еще – за твой счет»… И, уже немного придя в себя, покачал головой: «Надо же, нарочно не придумаешь, чтобы так совпало!»

А я соображала: как же они, бедняги, выкрутятся? Уже – вечер… Наверное, были оттиски… Иначе Эра ничего не узнала бы… (Женская дружба все-таки есть. Как и с разнополыми существами…) Ну, да ладно. Все равно ничего не получится! «Идем, дружок, к столу: водочка – греется, «кветчик» – охлаждается… Непорядок!»

Наутро меня разбудил ранний звонок Руслана, уже – с работы: «Извини, не утерпел… Всё в порядке. Я проверил. Спокойно досыпай. Да, и помни о том, что я тебе говорил когда-то в подземном переходе. Добавляю из сегодняшнего дня: это – навсегда». Я, конечно, помнила. Забыть такое было невозможно.

… Тогда, когда Москва Руслану только снилась, особенно – Саше, а ЦК партии – вообще не снился, он должен был возвратиться в свой город поездом. В тот раз Руслан прибыл в столицу нашей Родины то ли из Голландии, то ли из Бельгии, то ли из Норвегии… Мне это было безразлично, наверное, ему – тоже.

И привез он мне тайком, во внутреннем кармане пиджака, один алый тюльпан, который запрещали оттуда вывозить. Шоколадную, в «золотой» обертке, круглую конфету, что клали в гостинице на подушку клиента в той богатой стране. И, купленный на последние деньги, маленький перочинный ножичек, весь  перламутровый. Он и сейчас – перед глазами, на письменном столе. (Вещичка – есть, но Руслана – нет. Справедливо ли это?)

Что же было в том переходе, о котором он мне напомнил, ведущем к поездам дальнего следования? А вот что. Володя, тогда еще муж, Руслан и я идем «индейской тропой», то есть друг за другом, почти «след в след», по темноватому тоннелю. Один людской поток движется – с поездов, навстречу нам, другой, наш, – к поездам.

Володя, «гостеприимный хозяин», идет первым, несет чемоданчик Руслана, тот – вторым, я – замыкаю процессию и, сердито думаю, когда все это закончится? Ведь такая нескончаемая история забирает последние силы! В нее играет еще Илья, и я, со страхом, без конца кручу на улице головой и все время обнаруживаю его, мгновенно прячущегося то за деревом, то за каким-то домом, то в толпе… Воюющие индейцы – отдыхают в сравнении с караимами! Но в том переходе Ильи как будто не было…

А вот Руслан отчебучил такое, что люди во встречном потоке – аж останавливались, будто споткнувшись обо что-то. Он, второй в нашей цепочке, вдруг повернулся лицом и всем телом ко мне и, по-прежнему идя вперед, спиной, стал тихо, но четко артикулируя, говорить одну и ту же фразу: «Я – те – бя   люб – лю!» И так  – несколько раз! А если бы, заметив некое смятение в другом потоке, муж обернулся?

Наконец, увидев, что я отчаянно машу рукой, требуя от Руслана, чтобы он шел нормально, что почти плачу, он, нехотя, послушался, и мы добрались до нужного вагона, вживили человека в купе и, с облегчением попрощавшись, ступили на перрон.

И тут заметили Руслана не у окошка, где оставили, а на ступеньках вагона, рядом с проводницей: он, мешая ей закрыть двери, пытался ещё и ещё махать нам то одной рукой, то обеими. И, как мне показалось тогда, хотел просто выпрыгнуть из вагона, пока могучая тетка не впихнула его, насильно, в тамбур и, еще дальше, – в коридор… Не знаю, что подумал тогда Володя, но я решила, что Руслан повредился умом, окончательно.

В следующую встречу с ним мы обсудили этот «пизод», как писал один мой автор-графоман. И посмеялись. Но на душе было – тяжело. Какое-то безвыходное положение! Если бы это был не Руслан, почти родной человек, я бы давно его отшила. Безвозвратно. Но у него отчего-то все время оставалась надежда…

Один из наших разговоров по телефону, уже в Москве, после их переезда и получения первой квартиры. Я: «Что делаешь?» Он: «Циклюю полы, покрываю лаком… Может, заедешь, посмотришь на хату? Нам бы только не поскользнуться!» – «Раньше – не поскользнулись, чего же сейчас говорить? В доме для престарелых встретимся: там будет много времени для общения!»

Или – другой наш разговор: «Ты видела французский фильм?» (называет его). Я – видела и ждала, когда он вспомнит его. Сюжет – совсем прост (это я – опять грустно шучу). Замужняя женщина, разведясь, выходит замуж не за своего долголетнего любовника, который терпеливо ее ждал и по-настоящему любил, а совсем за другого, неизвестного, человека. И они – исчезают…

Мой ответ – на явный упрек. «Во-первых, – ты никогда не был моим любовником, а был очень хорошим другом, что я ценю даже больше… Во-вторых, – тот «неизвестный» тебе, до времени, человек любил и любит меня совсем иначе, чем многие: не хочу указывать по телефону пальцем… Он никогда не был женат… Не имел любовниц… Не рожал детей… Короче, не делил себя между кем-то и мною… Извини, но я очень брезгливая! Так что – аккуратненько циклюй пол и расти наследников. Все!»

Думала – освободилась, наконец. И Руслана – освободила. Ничего подобного. Будто на те секунды, что я говорила эти, неприятные для обоих, слова, он – оглох. Или аппарат выключился: ни спора не получилось, ни возражений не услышала… Молчание. И вскоре – всё по-новому! Если точнее – по-старому. Тем более, оба – уже в одном городе.  Не надо мотаться «галопом по Европам» и даже – по Америке, по отнятым у бедных индейцев землям…

Но иногда и Руслан терял ориентиры, забывая, как учил в стихах мой любимый Маяковский ребятишек: что такое – хорошо, а что такое – плохо. Помню всё позитивное, связанное с Русланом. Но и негативное – тоже… Ну, что мне делать, если я так устроена?

… Однажды, ночью, когда мы с Ильей спали в квартире от ЦК комсомола, я проснулась: на площадке, шепотом, кто-то разговаривал около входной двери… Подошла – босая, в ночнушке. Слышу голос Саши: «Она – не откроет!» И – Руслана: «А ты  не звони, просто тихонько постучи»…

И тут меня взорвало. «Ну, что, пьяные купчики? Проезжали на извозчике мимо и решили заглянуть? – спросила я, не открывая дверь. – Не знаете, что здесь – маленький ребенок? А ты, Руслан, действуешь, как фашисты когда-то… Выслал жену вперед, чтобы самому не позориться? Убирайтесь немедленно!» И снова – Сашин шепот: «Говорила, что не откроет?» И тут же слышу еще людей… Значит, с ними – немалая кампания.

«Так что? – спрашиваю я угрожающим голосом. – Милицию вызывать? Мне ведь все равно, из каких вы ЦК: КПСС или ВЛКСМ! А с тобой, дружок, я завтра разберусь… Так что – быстренько вниз!» Через несколько минут, стоя уже у балкона, услышала хлопанье дверей лимузинов и, из-за занавесок, увидела отъезжающих, цугом, несколько машин черного цвета.

Сразу вспомнились слова нашего директора издательства: «Знаю, ты не любишь начальство!» И перед глазами – маленькие девочки, спорящие о том, чей папа «важнее»… Ничего – не меняется. Только чуть – видоизменяется. Всего лишь!

Я долго не хотела общаться с Русланом после этого случая. Он все же испросил прощения. Но осадок – остался. Пропадет мужик! А начнет сопротивляться – погибнет. Долго ходить за примерами – не надо. Машеров, Мень, Евдокимов, Немцов… Это те, кто «на слуху». Остальных, якобы попавших в разнообразные «аварии» и т.д., – намного больше!

Так что делать приличному, в целом, человеку? Помнить старую истину: «С волками жить – по-волчьи выть!» Жить и не выть – не получается. А если, попав в «стаю» или в «логово», захочешь иметь собственное мнение, – берегись! В лучшем случае – лишишься работы, в худшем …

Мне, например, верные люди передали, что у Руслана – язва. Довольно сложная. Но не онкология! (После детального обследования.) Но потом – оказалось то самое, в последней стадии… А кто, усомнившись, проверял? Похоже – никто. Самой пришлось подключаться.

Привезти, например, в больницу (а это заведение – охраняемая цитадель, почище какой-нибудь крепости), под чужим именем, умельца, который отладил и наладил самую элементарную вещь, доставлявшую Руслану неимоверную боль тем, что не держалась в послеоперационной ране и все время выпадала оттуда… Думаю, такое могла бы поправить опытная медсестра, а возле него все время хлопотали – врачи. Вроде бы… Которые с легкостью отпустили молодого, мощного, неизбалованного, без «вредных» привычек мужчину – на тот свет.

Но черную икру давали пациенту до последнего. Хотя ему (это даже не медикам известно) ни в коем случае её было нельзя! Но икра не пропадала: она съедалась Сашей, которая дежурила возле мужа. Не выбрасывать же такую вкуснятину! Сама мне рассказала об этом по телефону, когда просила съездить на дачу и поздравить сынишку с днем рождения. «Руслан очень надеется на тебя!

И мы с Ингой, которая никуда не отпускала меня одну, поехали. А потом, в местном магазинчике, стоя в очереди за сладеньким, услышали, что такой-то – доживает последние денечки! (Имя, фамилия – все совпадало!) И если у меня еще оставался какой-то оптимизм, – он мгновенно улетучился…

А надо было развлекать шустрого малыша, который требовал особого отношения. Но и сам участвовал в играх, читал стихи… Особенно мне понравилось – коротенькое, которое мальчик, улыбаясь, продекламировал: «Муха села на варенье, вот и все стихотворенье». Потом, возвращаясь в Москву, я твердила про себя в электричке: «Вот и все стихотворенье…» «Вот и все…» «Все…»

Инга меня тормошила, стараясь как-то отвлечь. Но у нее ничего не получалось. Как у Руслана – со мной. Наверное, я не совсем нормальный человек. Или – совсем ненормальный… Не мне решать!

И еще одна цитата, крутившаяся все траурные дни в голове: «Имеем – не храним. Потерявши – плачем». По-моему, не совсем точная. Но мне было все равно, если Руслана уже не надо спасать. Хорошо, хоть подержал в руках шарф, переданный ему от меня Главным другом. Руслан сказал тогда дрогнувшим голосом: «Какой теплый!» Вот и вся теплота, которая досталась ему от меня.

Нет, было еще одно: немного нежности. Тогда, когда Руслан – пока не москвич – зарывался лицом в мои бусы и плакал. А я, сама в слезах, утешала его. Что потом? Как говорят, «устами младенца глаголет истина». «Вот и все стихотворенье»… Всё – значит, всё! Я это – сразу поняла. И приняла. Поэтому – до свиданья, мой верный друг! Думаю, мы скоро пообщаемся с тобой в параллельном или перпендикулярном мире: там, где ты сейчас. И где, вероятно, булгаковские Мастер и Маргарита, заслужившие, наконец-то, покой.

В регулярно повторяющихся снах я вижу, как к тебе  там относятся: уважают, заботятся… Рада за тебя. Здесь, на земле, ты настрадался сверх меры! Прости и меня за это, добрейший человек, как всегда прощал. И никогда не мстил за причиненную, пусть и неосознанно, боль. Надеюсь, наша встреча, в таинственных горних далях, не отложится надолго. Лишь бы – приняли. Не отказали. Не отправили в другое место, где никого из близких нет и быть не должно. Надеюсь и на то, что ты, Руслан, замолвишь за меня словечко, как тогда, когда боролся с «огоньковцем»… (Шучу из последних сил!)

 

И вы – потерпите. Теперь уже совсем немного. Речь – о данном мне втором уроке. (Первый, очень жестокий, – получила от Володи.) Второй был –   неожиданным. Морально – тяжелым. И фантастически счастливым! Это я поняла по-настоящему только после ухода Ильи. Такого же – неожиданного,  легкого, как его характер, и совершенно безболезненного!

Буквально за несколько дней до конца, он произнес ту фразу, которую храню в памяти как талисман: взрослые уже дети – ее слышали. Приведу и вам – в конце моих сумбурных, уж извините, воспоминаний. Может, кого-то она удивит. Кого-то порадует. У кого-то вызовет скептическую улыбку и недоверие. Посмотрим… Не 37-й же год, слава Богу! И даже не 36-й: знатоки считают его пострашнее. Ведь то горе заглянуло в каждую вторую семью, что я узнала на «Неделе совести», где была аккредитована.

И каждый день необходимого, конечно, мероприятия меня терзала мысль: почему совести отведено так мало времени? Всего лишь – неделя, которая длилась (еще одна странность) восемь дней. Например, у Андрея оба деда, наши с Ильей отцы, – «враги народа», хоть и реабилитированные! Не густовато ли? В стране не хватало «шконок» – спали по очереди… И это – тоже было необходимо?

Рассказывая о Володе, я делала акцент на слове – никогда. Сейчас повторю тот же «ход». Но – чуть иначе: «Ни разу». Как-то само получилось. Без всяких литературных вывертов. Слегка – наивно. Зато – понятно. Главное – коротко!

Ни разу, за несколько десятилетий, мы с Ильей не отдыхали порознь, не вместе. Это его «заслуга». Или – настойчивость. Как я ни ныла («Небольшая разлука только на пользу друг другу…»), он ничего не слушал, не спорил, а покупал путевки в «дома творчества» – на двоих. Или, заранее, сам договаривался с хозяйками, скажем, в Эстонии…

Но там мы не только что-то «создавали». Там, бывало, и радовались: до «поросячьего визга», как говорят дети. Звоню, например, из Таллинна в Москву, в одно издательство, где идет моя книга (в своем – неловко часто печататься: получается, что по блату), уже в конце отпуска, когда деньги кончаются, а хочется привезти всем местные «гостинцы». И на вопрос: «Как мои дела?», слышу: «Рукопись – в наборе, книга выходит» … Называют точную дату. Ну, не радость ли?

Или. Подходим к уличному газетному киоску в том же Таллинне и замечаем выставленный в витрине журнал «Знамя», где обещали опубликовать Ильины «записки» с острова Даманский, на котором командир орал на него матом. Илья, без всякой надежды, листает его и видит свой «труд». Даже не сокращенный, как он боялся, из-за некоторых «щекотливых» моментов!

И мы, довольные, со всех ног бежим в то кафе, где бывает потрясающий «штрицель», но – по списку, и нам достается великолепный экземпляр, за которым не пришли… А это – рядом с Домом офицеров, и там вот-вот начнется отменный фильм!

Потом, уже в темноте, мы полностью нарушаем порядок и, голодные, отламываем от этого «искушения» по ароматному куску… Полный зал начинает постанывать и истекать слюной… Недаром Горбачев не сумел договориться с эстонцами, как и с другими прибалтами, чтобы они по-прежнему «любили» нас. Обидно! Незабываемые воспоминания…

А в молодогвардейских «Березках», где-то в сентябре, когда в беседке, за круглым столом, нередко устраивались работать, – тоже было неплохо. Хотя мы – явно занимали местечко для крутящих на отдыхе романы… Ведь писать что-то крупное, тем более «договорное», удавалось лишь в отпусках!

Если день случался ветреным и приходилось то и дело гоняться за уже исписанными страницами, возвращались к себе в номер, усаживались в привычные места (я – за стол, Илья – на кровать, рядом, с куском фанеры в руках, привезенном из Москвы, на котором удобно писать), и снова – за дело! Сижу, думаю, смотрю в окно, за которым колышутся желто-красные ветки высоченного дерева…Что-то во мне оживает, рождается… Слова, тональность, ритм…

И вдруг Илья берет меня за босую ногу, оказавшуюся вблизи его «стола» (я сидела «нога на ногу»), и целует ее в подъем. Всё. Ни слов, ни тональности, ни ритма… Хоть – несерьезно, но ему досталось тогда! Нельзя отвлекать творческого, извините, человека. Он же в эти минуты ничего не видит, не слышит, даже когда молчит, и, возможно, думает о чем-то бытовом. Сам же такой! Больше Илья не допускал подобных промахов. Восточный темперамент, ничего не поделаешь… Хотя он не всегда мог сдержаться.

… Как-то, в больнице, когда у меня обнаружили диабет и сделали укол в вену, не объяснив, что руку надо долго держать согнутой, я, неопытная, рано ее распрямила, и она посинела так, что медсестричка – испугалась и намазала сгиб локтя каким-то лекарством, не столь ароматным, сколь эстонский «штрицель».

Пришел Илья, ужаснулся и поцеловал, при людях, несчастную руку в самое многострадальное место: где густая мазь… Глаза у него были влажные, хотя он улыбался. Так ему было жалко меня! Я объявила «представление» – оконченным и увела Илью туда, где можно было спокойно посидеть. А он косился на мою некрасивую конечность и все спрашивал: «Не больно? Не щиплет?»

Да, Илья никогда не говорил:  рука, нога… Всегда – ручка, ножка… И меня умиляла такая утонченность! Где обучался этому? В каких дворцах? Если только – в армии, в той глинистой яме, под ненавидящим взглядом вооруженного офицера?

Ни разу  за всю нашу долгую совместную жизнь я не получила ни одной записки, ни одного телефонного «сигнала» (от доброжелателей, естественно) об измене Ильи или о начинающемся романе, «который еще можно предотвратить»… Даже как-то скучно! Но тут я – лукавлю.

Ни разу он не устроил мне скандал или даже выволочку из-за моих поклонников, чье число, с годами, как ни парадоксально, прибавлялось, а не уменьшалось. В отличие от Володи, который в таких вещах винил только меня: «Ты бы видела свое лицо, когда мы его (?) встретили!» А какое у меня было лицо? Может, просто усталое? Он не объяснял.

Илья же – спокойно, без мордобоя и оскорблений, говорил наедине, не ставя меня в известность, с каждым, особо назойливым, человеком. И тот – испарялся. Какие уж он находил аргументы – не знаю и знать не хочу. Проблем и без этого – хватало…

Дело в том, что Илья мне верил: в мою порядочность, честность. (А Володя – нет, подливая, таким образом, масло в огонь!) Если уж Руслана – принял… Наверное, он о чем-то догадывался. Но прекрасно понимал, кто «первопричина». У него было достаточно времени всё осмыслить. К тому же, мы много говорили о давно возникшей ситуации.

А как вел себя Илья, когда умирал Руслан? Как помогал мне, не путаясь под ногами, не устраивая сцен. Это – отдельная тема. Я ведь совсем забыла про благоверного в то ужасное время. Но ни одного упрека! Только – сочувствие. И незаметная помощь: в быту, с детьми… Жизнь ведь – не остановишь. Если она – еще есть…

Ни разу Илья не запретил мне идти куда-то одной, если его, персонально, не приглашали. А Володя, не спросясь, всегда и везде тащился за мной как нанятый телохранитель и распугивал своим, вечно недовольным видом, не только поклонников, а и обычных гостей. Но иногда случались неприятные вещи!

… Однажды Эра на свой день рождения собрала у себя дома коллег. Я приехала – пораньше, до Ильи, который, естественно, был приглашен: наши все его знали. Гости уже сидели за столом: отдыхали, спокойно общались… Рядом со мной устроился наш художник – Олег, по прозвищу «Бес». По диагонали – Анатолий С., руководитель всех художников и «фотиков»,  постоянно  оформлявших журнал.

Входит Илья, здоровается, извиняется за то, что задержался на работе, и хозяйка, вручая ему бокал с ледяным шампанским, указывает место напротив меня, чтобы уставшим людям не пришлось пересаживаться.

Вдруг непривычно тихий до того «Бес» – неожиданно опрокидывает меня на тахту, где только что мы сидели, мирно беседуя, и пытается поцеловать… Любопытный для супруга момент, не правда ли? По одну сторону стола стоит Илья с полным бокалом в руке… Точно напротив него – лежу я, спихивая с себя какого-то мужика… На всё про всё – секунды!

И Илья, чуть перегнувшись через салаты-винегреты, выливает содержимое бокала «Бесу» за шиворот: на моднючую рубашку, на импортный пиджак… Тут-то всё застолье услышало дикий крик всегда уравновешенного Олега, выполнявшего, как позже выяснилось, дурацкую задумку Главного художника, который, таким образом, хотел наказать меня за упорное равнодушие к нему. Да и насолить новому мужу: убедись, какая у тебя плохая жена!

Илья стоял с пустым бокалом и смотрел на мокрого, трясущегося, как цуцик, мужчину, немедленно схватившегося за нож: их на столе было много. Тогда Илья показал ему глазами на молоток позади себя, который Эра забыла убрать: она им что-то прибивала до гостей… Так они, молча, и смотрели друг на друга. Мокрый – с гневом, сухой – с презрением. Остальные, не посвященные в интригу господина С., – просто онемев…

«Бес», наконец, бросил нож и выбежал из комнаты. А Илья, так и не взяв молоток, улыбнулся мне: «Может, двинем домой? Погодка – отличная!» И мы – «двинули». Несмотря на уговоры Эры и очнувшихся гостей: всё –  забыть, выпить, закусить… Но нам почему-то не хотелось. Мне – особенно.

Я сразу вспомнила Володю, который немедленно накинулся бы на меня. Ты, кокетка, во всем виновата! Или последовало бы какое-то другое, более существенное, определение моих недостатков, которые толкают несчастных мужчин – на подобные поступки…

А Илья, на улице, даже не захотел обсуждать случившееся, когда я что-то попыталась ему объяснить. «Да не волнуйся, пожалуйста! Ты мне рассказывала про С., и я все понял в первые же минуты. Только вот «Беса» не узнал…Он же спиной был! Сам С. побоялся это проделать и поручил зависимому от него – в плане публикаций, гонораров – художнику изобразить такую сцену… Кто-то отказался бы. А «Бес» – согласился. Жаль… Не бедствует, похоже! Теперь будет страдать всю дорогу…В общем, «Не бери в череп». Так говорит твой родственник, муж Милы?»

«Дорога», у обоих, оказалась короткой. Оба умерли – явно до срока. Особенно трудно уходил С. Медленно, от инсульта к инсульту. Отмучился – лишь после третьего… Думаю, разыгранная под его руководством «интермедия», не прошла незамеченной там, где всё, до мелочей, отслеживается. Тем более в исполнении личности – с таким «говорящим» прозвищем, идущим от фамилии…

Но он же был – подневольным! Может, учтут это? Нелегкие воспоминания. Поэтому перейду к тому, что попроще. Итак…

Ни разуИлья не попытался ограничить мою свободу, в которой я, после десятилетнего «заключения», – так нуждалась! Как-то у Эры, по знакомству, оказалась пара билетов в любимовский театр в самый пик его формы, как говорят спортсмены. Она пригласила меня, и я позвонила Илье: «Такая удача! Может, я пойду?» – «Конечно, иди. О чем речь?  Тебя встретить?» – «Не надо, будет светло. Да еще жара немыслимая… Отдохни!» – «Ладно…»

По-моему, у Любимова тогда не было своего помещения или какая-то другая закавыка приключилась, но играли они – в «Театре им. Моссовета», что в знакомом мне с детства саду «Аквариум», где когда-то выгуливала меня пятнадцатилетняя «нянька»: двоюродная сестра, привезенная в Москву отцом из их деревни.  И где я – чуть не утонула в небольшом озерце, потому что Нине было интереснее говорить с такой же юной «няней», чем приглядывать за мной. Но я, совсем маленькая, ее «не продала»…

В те дни в Москве было настоящее пекло, поэтому входные двери в театр не закрывались. После первого акта зрители высыпали из помещения и скопились у воды – раздышаться. Затем – вернулись, даже не предъявляя билеты, на свои места. Наслаждаемся спектаклем, игрой известных актеров… И тут что-то меня забеспокоило, а что – не пойму! И я почему-то обернулась, хотя взор от сцены было не оторвать! И встретилась со смеющимся взглядом Ильи: он тихонько стоял за моим креслом и ждал, когда я его почувствую.

И я – почувствовала: некурящего, не употреблявшего элитный одеколон, он даже дыхание сдерживал, чтобы нам не помешать. Флюиды? Некие тóки? Ведь на работе, когда не было никаких мобильников, с данными звонящих, я, из массы звонков по стандартному телефону, еще не сняв трубку, четко определяла – вот это звонит Илья. Ни разу не ошиблась!  

И на улице – тоже. Жду его в оговоренном месте и что-то, портативное, читаю. Вдруг сердце начинает чуть-чуть не так биться, и я понимаю: Илья где-то рядом. Сейчас откуда-то вывернется, но, как всегда, не оттуда, откуда я его жду. Он ведь не запоминает даже годами хоженые места и без конца торит новые! По-научному, а скорее по-простецки, это называется так: «топографический идиотизм».

Я уже рассказывала, что с помощью Андрея, разобралась с греческим словом – идиот. Это – не ругательство, как считают у нас, а название человека в обществе: «частное лицо». Ну, и что тут страшного? Да – ничего! Просто для жизни неудобно. Увидев Илью, надо помахать ему рукой, чтобы он, не найдя меня, сразу не ушел осваивать новые (старые!) пространства. И вообще – не потерялся, не заблудился в поисках жены…

И как он служил в армии? Как работал в огромном городе? Получал и выполнял задания? Какого это стоило ему напряжения!  Удивительно, но Илья всегда меня находил. Вырастал передо мной – совсем не в назначенном месте, когда я, устав ждать, уходила с него и шла, например, домой… Радостный, веселый, как будто именно так договаривались, и он не бродил где-то час или два!

Это неведомый господин Альцгеймер уже наметил себе очередную жертву. А мы, еще долго, ничего не понимали и ругали его за ненаблюдательность, забывчивость и перегрузку из-за очередной «писанины», которую надо сдавать «работодателю» не в срок, что еще впереди, а «вчера», как говаривали в «Московском комсомольце»…

Забыла объяснить, каким образом Илья попал в театр, в ложу, где мы сидели с Даниловой и досматривали спектакль. Очень простым! После звонка, звавшего людей на второй акт, он вошел в помещение вместе с проветривавшейся публикой, у которой никто не спрашивал билеты, нашел нашу, распахнутую, как у всех, ложу и встал за моим креслом, предвкушая, насколько я обрадуюсь его появлению.

И я, вначале разволновавшись, действительно, обрадовалась. А Эра –  так ничего и не почувствовала. Лишь тогда, когда, уже стоя, хлопали актерам, воскликнула: «Илюха, привет! Откуда ты взялся?» Это была – не тайная ревизия Володи. Это была очередная, негромкая, демонстрация любви.

Чего ждать меня дома (еще в родительской квартире, что в двух шагах от «Аквариума»), когда можно найти в театре или на выходе, а потом идти,  вместе, домой – как когда-то шли мы с Володей. Илья тогда – горестно наблюдал это, стоя на ограждении балкона, с которого его вовремя стащили товарищи по работе. Спасибо им за мгновенную реакцию!

Ни разу, за все годы, я не видела у Ильи недовольного или сумрачного лица. Только просветленное, радостное, как в первые наши совместные денечки. И еще на нем было – какое-то постоянное удивление от, наконец-то, свалившегося на него счастья…

На радио, в столовой, его часто спрашивали: «Что у тебя случилось, Илюша?» – «Радуюсь, что очередь быстро двигается!» – улыбался он. Но люди такому эстету, написавшему добрую книжицу про Иновещание, где упоминалось немало человек из этой – прозаической – очереди, не верили. И правильно делали!

Среди тех, оголодавших, сотрудников, примерно, через пять или десять человек, довольно мирно, сосуществовали вторая, третья, а то и четвертая жены какого-нибудь «гения» от радиожурналистики или именитого начальника. Переговариваясь через головы, они, большей частью, говорили о детях (родня ведь!), но лиц, как у Ильи, у них не было. «Не случилось», видно, такого же… А случилось – совсем другое: не слишком радостное!

Однажды Илье кто-то, тоже пишущий крупные вещи, сказал: «Слушай, твоя последняя книга так легко читается… Давно с таким не сталкивался!» – «А у меня – лучший в мире редактор!» – с гордостью ответил Илья. – «Да? Познакомь!» – «Это моя жена. Но она не только мной занимается, а и свое создает, поэтому очень занята. Уж извини»… Так Илья лишил меня приработка (опять шучу!).

Ни разуон не осудил меня за какие-то, купленные без него, дамские обновки. Наоборот: «Как красиво!» Я: «А вот – тебе». – «Зачем? У меня все есть!» И тут же: «Ну-ка, посмотри это. Только не ругай меня!» И вручает очередной сверточек, без всякого повода. Я старалась его не ругать. Наоборот – хвалила. Но однажды – сорвалась…

Больше всего я опасалась фразы: «Дай-ка ручку!», после которой он клал мне в ладонь очередную «цацку». Или – «Готовь ножку… Примеряй!» Чаще всего покупка подходила. Но тогда…

Тогда в моей руке оказалось неплохое серебряное (золото я не переношу, Илья это знал) кольцо, авторской работы, которую ценю выше всяких бриллиантов за неповторимость, с крупным бежевым топазом, кабашоном. И вдруг накинулась на Илью: «Говорила же тебе, что такой цвет – не люблю, как все коричневое! Надо было меня с собой взять! Подари это – кому-нибудь еще!» В общем, расшумелась по-бабски. И ушла к себе, расстроенная.

Не из-за кольца. Из-за своего поведения. Неужели была такой усталой после разговоров с упертыми графоманами, которые без конца атаковали издательство? Вероятно… Но я не имела права так грубо говорить с Ильей, который сделал вид, что ничего не произошло. Мне было особенно стыдно еще и потому, что он – успокаивал меня…

Как-то я надела это кольцо. И уже не снимала: не могла с ним расстаться, настолько оно было благородным и, в то же время, эффектным, что чуть ли не спала в нем. Я же – такой ор устроила… Позорище! Покаялась перед Ильей, конечно. А он был рад только одному: что мне кольцо – все же  понравилось, что я его – ношу… Попутно выдал свой секрет: как выбирал, как «угадал» размер… Оказывается, мерил на свой мизинец. Значит, подойдет на мой безымянный, что и требовалось!

В хмурый октябрьский вечер к нам заглянули Марина и Андрей: соскучились! А на самом деле – хотели внимательно посмотреть на Илью, который стал особенно рассеянным и еще дольше блуждал в знакомых местах. Но всегда помнил: «кто есть ху», кого как зовут, кто кому кем приходится… И все равно было тревожно из-за этой, неведомой, напасти!

Собрались, как обычно, на кухне. Марина с Андреем сидят за столом в ожидании еды: они только что вошли. Около них, радостный, стоит Илья. Я – у плиты: что-то по-быстрому готовлю. А по телевизору мужской голос вещает нечто умное, в частности, – про смысл жизни: в чем он заключается для каждого человека.

И я, ничтоже сумняшеся, стоя ко всем спиной, вдруг спрашиваю: «А в чем, Илья, смысл твоей жизни?» И, в страхе от своего вопроса, медленно оборачиваюсь: как я, кретинка, могла задать такой философский вопрос – болеющему, неважно в какой степени, человеку? Но Илья, чуть задумавшись, будто ученик – преподавателю, спокойно отвечает: «В моей любви к тебе»…

Вот тут-то Андрей выдал непочтительное: «Ну, ты даешь, папаша!» Илья же – не улыбнулся, как всегда, не застеснялся такой откровенности… Зато весь вечер был непривычно сосредоточенным. А я, неожиданно, вспомнила то, первое его, признание в жарчайший июльский день, на пляже: «Я люблю вас, Валерия Ильинична!» И больше – ни слова… От первого до второго прошла уйма времени! Но ничего не поменялось.

Нет, неправда: поменялось к лучшему. Я поняла, наконец, что такое истинная любовь, где нет штампованных или выспренних слов и много, очень много, верности, заботы, ласки, такта, молодой страсти, которые, все вместе, называются счастьем. Спокойным, без потрясений, счастьем, когда, обоим, легко дышится рядом друг с другом! Словно в скоростном лифте, когда он ýхает вниз, а душа – замирает от тревоги, от восторга, и не понимаешь, где ты… Еще – на этом свете, или уже – на том?

Да, Михаил Светлов, разговаривая с друзьями, посетившими его в больнице, заметил: еще неизвестно, какой свет – «тот», а какой – «этот»… Прекрасный поэт (его испанская «Гренада» и сейчас любима), умница, остряк, профессиональный пьяница – он был подлинным мудрецом.

Когда я шла на интервью с ним, еще здоровым, меня предупредили: быть у него дома – не позже десяти утра. Иначе … Я была в девять, но и тогда разговор получался уже – с трудом. И все-таки интервью было опубликовано в «Московском комсомольце»…

Жаль, я давно не каталась на колесе обозрения, оно же – «Чертово колесо». Там, наверное, прежние ощущения. Но слишком много крика, визга… Всё – очень громко, театрально… Иначе сравнила бы счастье не с лифтом, а с ним. Хотя мне и небольшого «пáдающего» лифта – достаточно!

Окончание

 

 

Серия сообщений "почитать":

Литературные произведения Валерии Гордеевой

Часть 1 - Валерия Гордеева "Воскресение Марии"
Часть 2 - В. Ильина «КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»: МОСКОВСКИЙ ВАРИАНТ
...
Часть 6 - Сиреневый туман. Часть 2.
Часть 7 - Сиреневый туман. Часть 3.
Часть 8 - Сиреневый туман. Часть 4.
Часть 9 - Сиреневый туман. Часть 5.