Быть ребенком гениальных родителей – тяжелая ноша. Немногим удается соответствовать этому званию. У дочери актера и режиссера Сергея Бондарчука и актрисы Инны Макаровой это получилось. Ее звездной ролью стала и до сих пор остается Хари из "Соляриса" Андрея Тарковского. После успеха этого фильма у нее было до 40 предложений по съемкам в месяц, а она взяла и сменила профессию, выбрала путь режиссера. Она никому не подражает, живет и творит по своим собственным законам. Наедине со всеми – заслуженная артистка РСФСР, режиссер Наталья Бондарчук. Она вспоминает, как в школе ей пришлось семь раз писать одно сочинение, рассказывает, какая роль отразилась на ее судьбе, и размышляет, каково это – принадлежать к одной из самых известных кинематографических династий.


О дополнительном грузе ответственности у людей с известной фамилией:
В самом начале пути было очень тяжело. Мне надо было соответствовать и маме, Инне Макаровой, и папе, Сергею Федоровичу Бондарчуку. Конечно, сравнивали, и не в мою пользу. Только в конце обучения Герасимов признался: около тысячи писем пришло, что я принята по блату, хотя я выдерживала экзамен наравне со всеми. А когда утвердили "Солярис", Тарковский сказал мне: "А ты знаешь, со мной перестали здороваться из-за тебя – ну как же, ставленница Герасимова и дочь Бондарчука!" Но впоследствии, когда ушел папа, любовь народная перешла на меня, на брата, на Алену.

О психологической травме, полученной при расставании родителей:
Ко мне подходили какие-то незнакомые тети и говорили: "А ты знаешь, где твой отец и с кем? Скажи об этом маме". Я, конечно, не говорила. Когда в нашей школе семь раз подряд стали задавать сочинение "Я и моя семья", я поняла: они хотят, чтобы я написала, что происходит у нас в семье. Потом у меня появилась чудовищная форма головной боли, я стала пропускать школу и ходила только в драматический кружок, который обожала. В общем, театр меня спас, и я вырулила, а так была нервная травма.
Я очень уважаю Ирину Константиновну Скобцеву, которая прожила трудную жизнь с отцом. Характер у него был очень тяжелый. Она выдерживала бесконечные не просто съемки, а космического масштаба съемки. Рядом с ним должна была быть женщина, которая поддерживала его каждый день. Моя мама Инна Владимировна – актриса. Она абсолютно была предана своей профессии. Видимо, из-за этого они и расстались: она не могла быть женщиной при ком-то.

Об отношениях с отцом - Сергеем Бондарчуком:
После ухода отца я стала очень замкнутым ребенком. Я не переставала любить отца, и мне казалось, что это надо скрывать. Представьте, пять лет не видеть, и потом он пришел, когда мне уже было 13 лет, и сказал: "О, ты похожа на Наташу Ростову, ты будешь в детстве ее играть". Но потом утвердил Люсю Савельеву с голубыми глазами, и уже артистка с карими глазами не понадобилась.
Когда мы стали с папой встречаться, я вдруг поняла, как он меня любит. Это было на "Красном и черном". На спектакле во ВГИКе я играла мадам Реналь, Коля Еременко играл Жюльена Сореля. И я знала, что среди зрителей мой отец. Он впервые увидел меня как актрису. И вот я вышла из зала, и мы с ним минут пять стояли, заливаясь слезами, ничего не говоря. И второй раз это произошло на "Солярисе". Были Донатас Банионис, отец и Тарковский – четыре человека смотрели первый раз "Солярис". И вдруг я смотрю, Донатас заплакал. Отец сжал мне руку и говорит: "Хорошо!" - потом тоже заплакал. И он мне сказал только: "Что же ты после этого будешь играть?" "Достоевского", - сказала я, но так и не сыграла, к сожалению.

О сестре - Алене Бондарчук:
Сестру мы потеряли совсем недавно, и это была невероятная трагедия. Она ушла из жизни молодая и полная сил. Она красавица, умница, она талантливейшая актриса. Но в какой-то степени я перебила ее артистическую карьеру, потому что нас тоже сравнивали. Представляете, как тяжело ей было: меня сравнивали с папой, мамой – ее сравнивали с папой, мамой и со мной. Алена состоялась как актриса, родила такого замечательного Костю, который неожиданно состоялся и как актер. Она там наверху, конечно, радуется за Костю.

О съемках в фильме "Солярис", отношениях с режиссером Андреем Тарковским и попытке самоубийства:
Это абсолютно судьбоносный фильм. И что-то в этом появлении Хари, в неистребимости ее, в неистребимости любви Криса Кельвина к Хари зеркально отразилось в моей судьбе. Я никогда не хотела выйти замуж за Тарковского. Почему? Любовь была обоюдная, но я не представляла нас в быту. Он был самым небытовым человеком в мире. По-моему, он мог умереть у набитого едой холодильника от голода. Мне очень хотелось продлить наше творческое единение с ним. Это был еще тот характер, очень тяжелый: непостоянный, ветреный, увлекающийся, все себе позволяющий. Но все простительно художнику.
Это произошло в квартире моей подруги Ларисы Шепитько. Она пригласила меня к себе – там он признался мне в любви. Я очень рано выскочила замуж, уже была несвободна и знала, что он несвободен. И дальше, после этого признания в любви, мне нужно было возвращаться домой. И я не смогла. Причем у нас ничего не было с ним, а только вот это признание, что "я год тебя люблю и жить без тебя не могу". Вот как уйти к другому человеку, для меня это было непонятно. И здесь наступил "синдром Хари": я порезала себе вены, причем круто порезала.
Есть так называемое пограничное состояние у человека, за пределами которого есть уход разума. А я весь год снималась на пограничном состоянии. Ведь там Хари три раза покончила с собой. Это чудовищные сцены, которые снимались ночью. Вы представляете, какая это нагрузка на достаточно юное существо. Это неконтролируемое состояние, степень душевной боли 10 баллов, невыносимая, значит, надо что-то сделать. Потом только, когда стала православным человеком, я поняла, что это величайший грех, что ничего бы не изменилось. Я верю в жизнь после смерти. Мне бы отомстило мироздание: я бы все время повторяла этот процесс и десятибалльную мученическую боль. Я считаю, самоубийц не хоронят именно поэтому: их бесполезно отпевать, они находятся где-то ближе к нашему миру.

О браке с актером Николаем Бурляевым:
С Колей Бурляевым мы прожили 17 лет. Как мы говорим, год за три дают – такие бурные характеры. Бурляев и Бондарчук – мы даже "бурбонами" себя называли. Коля – потрясающий человек. Получилось так, что, расставшись с ним, мы не ухудшили отношения, а улучшили. Мы сохранили духовную составляющую – исчезли быт, взаимные претензии. Кого бы и когда бы вы ни любили – любовь никогда не уходит. Именно платоническая любовь сильнее всего. Особенно если связывают дети. Особенно если связывают какие-то проекты. Сколько я снимала Колю уже после того, как мы расстались, и его жену. Ревности не может быть, потому что я рассталась с Колей, и мой сегодняшний муж не имеет к этому отношения, и Инга Шатова не имеет отношения к нашему с Колей расставанию.

О своем муже – Игоре:
Мы познакомились с Игорем 25 лет назад в Киеве. У нас большая разница в возрасте. Это редчайший случай: мне довелось встретиться с человеком, у которого я одна-единственная любовь. Моя мама сказала, что Игорь будет со мной навсегда. Она обожает Игоря. Она понимает, что я в тылу, что он меня не предаст никогда. Маша вообще не знала разницы между ним и Колей, потому что была маленькая. Он готовил с ней все домашние задания, делал за нее математику. Ваня, когда у него уже появились свои дети, увидев, как Игорь относится к его детям, понял, что вернее человека не было и не будет.

О съемках своего маленького сына Ивана в фильме "Детство Бемби":
Я бы не позволила себе так издеваться над чужим ребенком, как над своим. Дело в том, что он был готов к этому, он уже был маленький артист. Он у Левы Дурова учился плакать, просил только: "Поставьте мне классическую музыку". Он же маленький музыкант, в четыре года свои произведения играл и поступил в Центральную музыкальную школу; он не стал актером, он стал композитором. И вот ему ставили классическую музыку – я смотрю: у Ваньки текут слезы.

О своих режиссерских работах и связи с отцом:
Я стала сочетать так же, как мой отец, две профессии. Я очень люблю сниматься, сейчас даже, когда снимаюсь, отдыхаю от своей второй профессии – режиссуры. Я поставила две картины об отце. Федя признался, что отец все время с ним на площадке. Я тоже даже иногда вижу отца, у меня такое ощущение, что папа все время на меня сверху сморит.
Мы сейчас живем совершено в другой стране, у нас вообще нет такой популярности картин, какая была в советское время. Прокатная судьба моего "Пушкина" и "Гоголя" – это слезы. Но я хочу, чтобы у России была хотя бы одна биографическая картина о Пушкине, хотя бы одна картина о Гоголе. Я не хочу тратить время на пустозвонство, меня не так воспитали.