"Инцест". История первая.

* * *
- У тебя постоянно болит голова! Каждый вечер одно и то же!
- А что тебя удивляет?! Я целыми днями торчу у плиты, стираю, убираюсь, воспитываю твоих детей! Это, по-твоему, не труд?!
- А как же я? Я твой муж!
- Ты хоть раз за последнее время поговорил со мной, муж?! Тебя ничего не волнует, кроме работы! Ты не уделяешь мне внимания! И еще чего-то хочешь от меня?!
И так в последнее время каждый вечер. Итачи только вздохнул. Братик засыпает, предки начинают ругаться… Да и ему уже пора к себе, нечего тут вертеться, а то они еще подумают, что он подслушивает. Родители и так на него злы из-за опоздания к ужину без объяснения причины и отказа от еды, так что не стоит лишний раз попадаться им на глаза.
Неторопливо встав с крыльца, Итачи уходит в дом, направляясь в свою комнату, стараясь не слушать голоса, доносящиеся из родительской спальни. Стены в доме тонкие, всегда все слышно, а им и в голову не приходит, что они донимают детей своими истериками, лишь бы только поорать друг на друга на ночь глядя. «Разошлись что-то сегодня… разбудят Саске и начнется рев». Из комнаты Итачи голоса почти не слышны, а вот из комнаты Саске напротив - очень даже. Когда родители ругались, братик очень волновался и начинал хныкать. Не то, чтобы Итачи это раздражало, ему, скорее, было его жаль. Сам-то он спокойно на такое реагировал, в какой семье не бывает... Да и вообще, было как-то все-равно, он знал, что родители не разведутся, и ладно. Даже если бы и развелись, по фигу, ему то что... А уж их интимные проблемы ни его, ни Саске точно не касаются.
Переодевшись и улегшись в постель, Итачи практически сразу же уснул...
После очередной ссоры с женой Фугаку Учиха был особенно раздражен. Микото уже около пяти месяцев упорно отказывала ему в интимной близости под различными предлогами, порой просто нелепыми. Кризис в отношениях начался у них недавно, где-то около года назад. Появилось какое-то отчуждение, возможно, из-за достаточно продолжительной семейной жизни - почти тринадцать лет вместе. Да и секс был уже не тот, что раньше. Жена стала какой-то холодной, напряженной, и складывалось такое ощущение, что даже в постели она думает о том, сколько вещей еще надо постирать, где подмести и выключила ли она чайник перед тем, как пойти спать. Это раздражало и расстраивало одновременно. И надо же было этому произойти именно в тот момент, когда Фугаку особенно нуждался в ее внимании... из-за своего странного влечения к другому человеку, к которому у него не должно было быть и сотой доли подобных чувств, но все же...
Микото уснула рано, видимо, устала, да и ссора с Итачи её сильно расстроила... Итачи. Гениальный ребенок. Его сын. И с недавнего времени сексуальный объект, желание обладать которым порой сжигало изнутри, как огонь. Он не помнил, когда прекратил смотреть на него как на сына, но год назад точно что-то заставило Фугаку любить его далеко не как собственного ребенка. Замкнутый, но от этого не менее красивый и развитый для своих лет мальчик, тихий, порой пугающий своим чрезмерным спокойствием и в то же время манящий чем-то запретным и неизведанным... Это было похоже на тьму, сгущающуюся вокруг него, на трясину, на медленно затягивающее болото, объятия которого были настолько сладкими, что не хотелось вырываться, хоть и надо бы было. О том, чтобы изменить жене с другой женщиной, и речи быть не могло. Они живут в деревне, тут все друг друга знают, а уж их - так тем более. В вероятности того, что супруга вскоре будет в курсе его тайной жизни, сомневаться не приходилось. Но, тем не менее, он не железный, и неудовлетворенное желание порой просто сводило с ума, все раздражало и он не мог думать ни о чем, кроме секса. Он, конечно, был уже не настолько молод, чтобы делать это каждый день, но и не так стар, чтобы не хотеть этого вовсе.
Фугаку не мог уснуть, как ни пытался. Он совершенно не устал, и секс мог бы стать хорошей возможностью потратить остатки энергии, но жена ему в очередной раз отказала, а навязчивые мысли совершенно не способствовали расслаблению и сну. Он решил пройтись: может, на кухню - чего-нибудь перекусить, может, поработать с бумагами с работы, а может, и на улицу выйти... Однако ноги сами собой принесли его в комнату старшего сына, сегодня вроде бы как провинившегося. Там было темно, он уже спал, о чем говорило его ровное, еле слышное дыхание...

"Я просто посмотрю на него... это же не преступление... нет... вовсе нет..."

... сын спал, свернувшись калачиком, кутаясь в одеяло, словно маленький ребенок. Его ротик был приоткрыт и выглядел таким нежным, когда не произносил ничего оскорбительного. Если провести пальцем по его губам, скорее всего, они будут теплыми, мягкими, немного влажными, а если коснуться губами, то сладкими, ведь он так любит сладкое... Вновь охваченный остро нахлынувшим желанием, подстегнутым предположениями о том, какой на вкус внутри рот сына, Фугаку сам не заметил, как лег в его постель, обняв со спины и легко касаясь губами плеча своего ребенка... Его волосы приятно пахли шампунем и чем-то похожим на корицу, так мягко касаясь щеки, так пронзительно приятно... В штанах стало невыносимо тесно, захотелось прикоснуться к себе, сжать сквозь ткань напрягшийся член, провести ладонью вверх-вниз, и снова...
Итачи дернул плечом во сне, негромко что-то пробормотав. Рубашка сползла, открывая женственно-плавный изгиб шеи. Белая кожа манила прикоснуться губами, прикусить и сразу же зализать укус... но нет, нельзя, ведь на такой тонкой коже непременно останутся следы... В тот момент Фугаку не задумывался о том, что делает, все происходило словно в тумане. На него нашла эйфория, похожая на алкогольное опьянение, с ощущениями абсолютной естественности своих действий и родительской безнаказанности. Его сын, такой красивый мальчик в свои двенадцать лет, пусть и выглядит немного болезненным и бледным, такой гениальный, такой близкий сейчас и беззащитный, хоть у него и не характер, а кошмар... почему бы и нет?
Итачи проснулся, потревоженный тем, что его трогают, моментально среагировав, резко развернулся, почти вырвавшись, но не тут-то было.
- Куда это ты собрался? - Фугаку крепко прижал сына лицом к матрасу, больно заломив руку за спину. Его тонкие губы тронула неприятная едкая улыбка. - Ты себя плохо вел сегодня...
Итачи попытался отпихнуть отца, разозлившись на подобное обращение, но и, неожиданно для самого себя, очень испугавшись. Страх сжался комком в груди, трепеща в такт бешено заколотившемуся сердцу, отдаваясь в виски, колени, локти, по всему телу, подгоняемый предчувствием, что с ним хотят сделать что-то очень-очень плохое... нечто ужасное. Ощущая, что не контролирует себя и почему-то впадает в панику, мальчик изо всех сил отчаянно и сильно дернулся, зло шипя в темноту:
- Отец, ты что? Что на тебя нашло?! Какого черта ты делаешь?!
Что-то влажное и горячее скользнуло по его шее, и горячий шепот обжег ухо:
- Ты такой красивый, мой маленький... - небрежно взяв пальцами сына за подбородок, Фугаку повернул его голову на бок, дыша почти в изумленно приоткрытый рот. - Как же я хочу тебя...
Впервые в жизни Итачи совершенно серьезно подумал, что отец сошел с ума.
- Но... - к губам прижались чужие горячие губы и грубый шершавый подбородок противно царапнул по коже.
На мальчика вдруг напало оцепенение, и он прекратил вырываться и просто лежал с приоткрытым ртом. Чужой язык нагло и настойчиво переплетался с его собственным, рот переполнила слюна. «Что тут происходит?.. Какого... он же мой отец...» Все это время Итачи не закрывал глаз, не моргая глядя перед собой. Было темно, лицо перед глазами расплывалось, он мог только слышать частое прерывистое дыхание... и ощущать шевеление во рту, равно как и подступающую к горлу рвоту. С этой секунды в голове стало пусто. Он был как в бреду, когда его отпустили, дав вдохнуть, и грубые мужские руки стали стаскивать с него штаны. Итачи уперся локтями в матрас, стоя на четвереньках. Кожа ощутила простынь, а сзади его вдруг нагло и собственнически схватили за обнаженные ягодицы, раздвинув их в стороны и коснувшись сжатого отверстия чем-то холодным. Итачи покраснел, зажмурившись, сжался, уткнувшись в подушку и мелко задрожав. "Пусть я сейчас проснусь... пожалуйста, пусть... пусть я проснусь... пусть я проснусь!!!" Он всегда делал так в детстве, когда ему снился дурной сон. Говорил себе: "Пусть я проснусь", и сон кончался... Кряхтение, приглушенный шелест и возня за спиной слились в один не утихающий шум. Вжикнула молния на брюках отца, и Итачи почувствовал что-то отвратительно... мерзкое, горячее и... мокрое.
Да, здоровый стоящий член, упирающийся ему в бедро.
Словно очнувшись, снова попытался оттолкнуть и закричать, но отцовская ладонь властно зажала ему рот. Фугаку улыбнулся, блеснув вожделеющими глазами в свете немой луны.
- Будь умницей, не кричи...
Итачи испуганно умолк.
Ну закричит он сейчас, ну прибегут мать и братик, и что же они тут увидят?
Что будет с и без того истеричной матерью? А с Саске? Если ребенок такое увидит, у него крыша поедет... А главное, что будет с ним... позор. Ужаснувшись своим мыслям, мальчик глубже зарылся лицом в подушку, давя стоны и вопли. Отец удовлетворенно кивнул, как после удачно выполненной сыном миссии.
- Молодец...
Холодная скользкая дрянь проникла внутрь с чем-то тонким и твердым, вонзившимся в плоть. Мальчик вздрогнул всем телом, сдавлено соскулив в подушку и крепко сжав мышцами отцовский палец. Так же резко и больно в него вошел второй. Вошел глубоко, насильно раздвигая мышцы, затем они оба повернулись внутри, втыкаясь глубже, раздвигаясь, шевелясь, словно пытались что-то нащупать. Итачи стиснул зубы в обжигающем до мозга костей стыде и немом отвращении, не издав больше ни звука. Пальцы, казалось, вечность терзали его отверстие, и вдруг все закончилось. Но ненадолго... Горящего болью колечка мышц снова коснулась холодная мерзость, скользко потерлась и вошла внутрь... Итачи резко рванулся вперед, прокусив губу до крови, ослепленный невыносимой, разрывающей внутренности болью. Он мог бы поклясться, что там что-то треснуло и порвалось, слишком уж стало мокро и больно, больно, больно...
- Мне... больно... пожалуйста, перестань... пожалуйста... - Итачи бормотал, словно в бреду, неразборчиво суча ручонками по простыне, цепляясь, подтягиваясь, стараясь уползти во все стороны сразу, хоть куда-нибудь, уцепиться за что-то...
- Я не могу остановиться, не могу... какой ты узенький... ты идеален... во всем... маленький гений...
Толчок и новая вспышка боли. Она была везде, разливалась волной по каждой клеточке снова и снова, а отец продолжал приговаривать, словно молитву:
- Мой маленький, ты прекрасен...
Снова эти пальцы, только на этот раз удерживающие за бедра. Итачи невольно вспомнил собак на улице: одна напрыгнула на другую, обхватив лапами, и стала дергать бедрами, а та, что снизу, скулить и вырываться... По щекам побежали горячие капли. Ручьем, одна за другой. Губы задрожали, тело перестало вздрагивать от боли, воспринимать ее. Его только мотало туда-сюда, и все. Вечность мотало... Сдавленный хриплый стон, и грубые мужские пальцы судорожно вцепились в детские бедра, сжав и рванув на себя, особенно больно и сильно толкнув в нежную плоть эту огромную твердую штуку. Внутри будто что-то лопнуло, обдав чем-то горячим и жидким. Оно потекло по ногам, прилипло к коже словно... словно в него плюнули, только хуже...
Фугаку убрал руки, отстранившись от сына. Поникший член с непристойным звуком вышел наружу с остатками спермы и смазки. Мальчик подогнул онемевшие колени и сполз на простынь, полуложась на бок. Наверное, ему очень больно...
Итачи молчал. Его било мелкой дрожью и он не мог издать ни звука, кроме сдавленных нервных всхлипов.
- Итачи?
Молчание, прерываемое лишь всхлипами.
- Прости меня... прошу, прости...
Снова молчание. Мальчик только крепче сжал в пальцах складки измятой простыни.
- Итачи...
Фугаку протянул было руку, коснувшись его плеча, но Итачи вздрогнул, словно от удара током, дернувшись в сторону. На миг обернувшись, он подарил отцу один-единственный взгляд, полный гнева и совершенно детской обиды.
- Не прикасайся ко мне! - с ненавистью прошипел Итачи сквозь зубы, хотя в кроваво-красных глазах его стояли слезы, срываясь с мокрых ресниц и сбегая по щекам. - Уйди! Вон!
И отец ушел, молча закрыв за собой дверь. Минут пять Итачи просто лежал, глядя в потолок, слушая собственное прерывистое дыхание и всхлипы. Попытавшись привстать, едва не взвыл, упав обратно на подушку. Сесть было невозможно, растерзанное отверстие пульсировало от боли. Судя по тому, как намокла под ним простынь, папочка его до крови... налюбил. Итачи разрыдался. За секунду. Безудержно, как, наверное, могут только младенцы, жалобно и приглушенно скуля в подушку, словно побитый щенок. Он не мог остановиться и не пытался. Он не помнил, когда плакал в последний раз, наверное, когда родился, и думал, что не способен на это... Вдруг в дверь поскреблись.
- Итачи-нии-сан... ты что, плачешь?
Ну вот, братика разбудил. Умолкнув, Итачи негромко откашлялся, чтобы голос был не хриплым и не надрывным. Глубоко вдохнув, максимально спокойно ответил:
- Нет, с чего ты взял?
За дверью грустно вздохнули.
- Я проснулся от того, что кто-то будто плачет. Я подумал, вдруг с тобой что-то случилось...
- Нет, тебе должно быть приснилось, все в порядке.
Молчание. Потом негромкое:
- Да?
- Да, иди спи.
Снова недолгая пауза. И совсем тихое:
- Спокойной ночи, нии-сан...
- Спокойной ночи, Саске...
Братишка постоял у двери пару мгновений и ушел к себе, негромко топая ножками. И опять тишина. Итачи вздохнул, опуская взгляд.
- Глупый маленький брат, ты ничего не понимаешь...
Да он и сам не понимал. Ничего... Произошедшее до тошноты напоминало дурной сон и ощущалось настолько нереальным, что даже боль не могла заставить поверить в подобное. «Мой отец меня изнасиловал... мой отец меня изнасиловал... мой отец меня изнасиловал...» Тупая, ничего не значащая фраза, отчего-то застрявшая в голове. И больше ни единой мысли.
О сексе он знал уже довольно много, озабоченные подростки постоянно об этом трепались, давясь слюной и только и думая о том, как бы пощупать какую-нибудь девчонку под юбкой. Итачи это не волновало, у него была подруга, вроде как его девушка. Но они даже не целовались ни разу, как-то не хотелось, да и случая не представлялось. Родители не пытались с ним об этом говорить, видимо, думали, что он еще мал. Точнее, похоже, только мать так думала... Папочка же решил, что он не только для разговоров уже взрослый, но и для дела.
Голова заболела. Итачи почти физически ощущал, как стучат мысли в его мозгу, пытаясь уложить в голову произошедшее. Не укладывалось. Поэтому он просто лежал, беззвучно роняя слезы, вздрагивая, когда перед глазами возникало особенно яркое воспоминание и считая, сколько раз тень ветви дерева колыхнется на потолке от четкой линии тени оконной рамы до размытой, еле заметной, от пятна краски на стекле.
Словно маятник.
Вправо.
Влево.
После десятого раза Итачи зажмурился, отвернувшись от потолка. Даже движение ветки напоминало ему об этом... Маятник, как же... Вправо-влево, взад-вперед...
Ну кто же делает такое с детьми, зачем?! Неужели он настолько провинился, чтобы... Тут Итачи словно громом поразило. «Ты такой красивый, мой маленький... Как же я хочу тебя...» Наказание было лишь предлогом. На самом деле это...
- Он... он что?... - шепотом произнес Итачи, не веря в то, что говорит, не желая верить. - Он хочет меня, как... как...
Захотелось поскорее вымыться, словно на него вылили ведро жидкой и липкой грязи. Инстинктивно сжавшись от отголосков ощущения, как что-то горячее с силой выплескивается в него, вытекая наружу и подсыхая на коже, Итачи привстал, превозмогая боль и дрожь, поднялся, по стенке направляясь в ванную комнату. Перед глазами тянулась спальня, а за ней темный коридор и такая же темная ванная... Словно он смотрит фильм, в котором он где-то далеко, а это ему снится... Только глухой звук собственных шагов говорил о том, что он все же идет.
Он чуть не отключился под душем, ощутив неожиданно накатившую тяжелую усталость, жмущую к полу... Вернувшись в комнату, уснул, едва коснувшись подушки. Пусто. Без снов.

Наутро он не мог сесть. Было очень больно, и меньше всего физически. Боль причиняло все - воспоминания, ощущения, резкие звуки, тишина, собственное существование. Он был уверен, что если взглянет в зеркало, его вырвет... Мысль промелькнула в одну секунду, промелькнула, и проползла в душу черной змеей: «Хуже уже и не будет... и больнее...» Нужно что-то острое... Пять минут мучений, и все... Все, хуже не будет... Только дотянуться до куная... или сюрикена... где-то рядом он бросил сумку вчера...
Итачи достал кунай, ложась обратно в постель. Конечно лучше в ванной, в воде... Но он уже не в силах куда то ползти. Все равно, где умирать. Главное, резать глубоко, давить изо всех сил, до последнего, всю душу выжать из вен...
- Что ты делаешь?!
Руку обжигает боль, и окровавленный кунай отлетает куда-то в угол. На тонком запястье длинный неглубокий порез. Четкая красная полоса. И теперь ее словно свозит вниз одной струйкой, второй...
Фугаку хватает полотенце, крепко прижимая его к ручонке сына, сердито и в то же время растерянно глядя в потухшие, усталые черные глаза. Он всю ночь не спал, думая о произошедшем, слушая приглушенные рыдания Итачи, доносящиеся из его комнаты, и хотя ему было невыносимо жаль, что он причинил тому боль, он по-прежнему... не думал, что совершил что-то противоестественное, разве что только насильно...
- Может, все же поговорим?
Итачи смотрел куда-то мимо него, глухо откликаясь, еле шевеля бледными губами:
- Я ничего не скажу маме, если тебя это волнует.
- Я знаю, что не скажешь... но...
Мальчик слегка нахмурил брови.
- Оставь меня в покое.
- Тогда не делай глупостей! - Глаза Фугаку против воли налились краснотой.
А Итачи даже не взглянул на него. Только устало вздохнул, придерживая полотенце у запястья.
- Я жить не хочу после того, что ты сделал со мной.
- Я не горжусь этим! - почти закричал в его лицо Фугаку, ощущая волной накатившую злость. Этот ребенок решил свести его с ума! - Мне не лучше, чем тебе, поверь! Но это все не стоит твоей жизни!
Итачи прикрыл глаза, роняя тихие слезы.
- Мне... даже больно вспоминать об этом... Ты же мой... отец. И ты... делал это со мной...
Фугаку вздохнул, опустив глаза. Нужно было что-то сказать, немедленно, сейчас же! Оправдать себя и убедить его... Но он не мог подобрать слов. Впервые в жизни.
- Слушай... в этом нет ничего ужасного... В нашем клане это всегда…
Итачи криво усмехнулся.
- Что «это»? Отцы трахают своих детей?
Фугаку покраснел, как подросток, услышав подобное из уст малолетнего сына-гения.
- Не смей дерзить!
- А как бы ты это назвал? Любовь?
Действительно, как? А почему бы и не любовь? Только вот Итачи этого, мягко говоря, не разделяет. Особенно теперь...
Разговора не получилось. Ни в то утро, ни потом. Итачи больше не пытался себе навредить, но и разговаривать с отцом о произошедшем, да и о чем либо другом, тоже не стремился. Он был так же гениален. Выполнял миссии. Все как раньше. И никто не знал, что он чувствует и что творится у него в голове... А Итачи сходил с ума. Медленно. Каждый день. Порой он ощущал себя лишь оболочкой без чувств, способной только ходить, выполнять команды мозга, изредка говорить... А иногда его разрывали на части всевозможные эмоции, от ярости до обиды и невыносимого одиночества... Все как раньше, но все уродливо, дико, безвозвратно больше не так! И сам он больше не тот... Он даже не знает, как теперь себя назвать, после того как собственный отец его... Он стал избегать семейных сборов, испытывая смутную вину перед мамой. Она точно ни о чем не знала, и в очередное "сегодня" все было как обычно, они втроем сидят за столом, а она суетится у плиты, время от времени ругаясь под нос и что-то раздраженно бормоча.
- Брат, что с тобой?
Только не это. Если еще и Саске будет его дергать, он точно сорвется. Надо уйти. Сейчас же.
- Мне нехорошо. - Поднявшись на ноги, Итачи старается не смотреть в сторону отца и ни при каких обстоятельствах не встречаться с ним взглядом. - Голова кружится, я прилягу.
Мать обернулась к нему. Раздраженное выражение лица сменилось беспокойством, и это кольнуло юного гения похлеще десятка кунаев. «Она ничего не знает... Она беспокоится за меня... Мама, если бы ты только знала...» Размышления прерывает грустное братишкино:
- Бра-а-а-атик, ты заболел?
Мать тут же раздражается, повышая голос на младшего сына:
- Саске, не докучай брату! Не видишь, ему плохо? - и без перехода ласково обращается к уже уходящему Итачи. - Принести тебе ужин в комнату?
Тот даже не оборачивается, меньше всего на свете желая сейчас посмотреть ей в глаза.
- Не надо, я не голоден...
Четыре стены наконец-то отгораживают его от семьи, оставляя в холодном одиночестве, так приятно сейчас успокаивающем его душевную рану. Сегодня его точно никто не побеспокоит, мама об этом позаботится. Мама... Колет, но уже не так. Не видя её, он так не мучается. Сейчас Итачи не знает, что ему чувствовать. Сначала он злился, потом мучился виной, а теперь... Абсурдность ситуации не давала сойти с ума от обиды и разочарования. Родной отец его изнасиловал... Он бы отказался в это верить, если бы не ощущения, назойливо напоминающие ему о произошедшем, эта ноющая боль...
«Что же мне теперь делать? Рано или поздно все заметят, что я избегаю отца и отдаляюсь... Начнутся расспросы... Что сказать, чтобы меня, наконец, оставили в покое?! Да лучше... лучше бы они все умерли! Умерли и никогда ни о чем не узнали... И чтобы мне больше не надо было смотреть им в глаза... Никогда!!!»

Как бы то ни было, тем самым первым после «этого» утром жизнь Итачи превратилась в беспросветный кошмар.
Свыкнуться с мыслью, что твой отец озабоченный ублюдок, способный испортить собственного ребенка, оказалось не так просто, несмотря на раздирающую его изнутри злость и смертельную обиду за надругательство. Но именно эта злость и не дала ему снова попытаться наложить на себя руки в первые несколько дней... Иногда, когда они сидели за столом, гнев так бушевал внутри, что даже начинали трястись руки, и снова приходилось сбегать в свою комнату под предлогом недомогания, лишь бы только не свихнуться и не перерезать никому горло кунаем ... Невыговоренные и невыплеснутые обида и негодование копились в нем, порой просто сводя с ума, но, как ни странно, не выливаясь в агрессию, скорее наоборот. Он стал молчаливым, замкнутым, диковатым, постепенно все больше и больше закрываясь в своей невидимой скорлупе, выстраивая вокруг себя непроходимую стену напряжения и отчуждения. Особенно это ранило Саске. Занятая хлопотами по дому мать не придавала особого значения переменам в Итачи, он и раньше не был шумным и особо улыбчивым, а на жалобы младшего сынишки реагировала, как и всегда, раздражением, мол, твой брат устает, быть гением тяжкий труд, и вообще, не мешай мне, я готовлю.
Саске каждый день просил помочь ему тренироваться. Итачи находил тысячи поводов отказать, лишь бы не быть с ним наедине слишком долго. Тот обижался. Вздыхал, обвинял брата в том, что он пренебрегает им, а Итачи молчал. Молчал и уходил, не оборачиваясь. Каждый раз...
«Обидел брата. Он ребенок, он не понимает... Думает, я его не воспринимаю и не хочу замечать... это не так, я его люблю, правда... Но мне тошно на него смотреть, он так похож на мать...»
Страшная мысль вдруг пронзает Итачи, вспомнившего о маленьком братике: «Саске... а что если отец и его... тоже...» Он словно вновь переживает тот момент - глухой протяжный стон в темноте, и что-то липкое и густое стекает по его ногам на простынь. И сразу же становится так холодно... От одной мысли, что отец может сделать это с братишкой, перед глазами все начинает плыть. «Господи, ну не настолько же он моральный урод, чтобы испортить ребенка! Тому же всего семь...»
Теперь к хаосу, что разрывал его голову на части каждую секунду, добавился еще и животный страх за братишку. Такой маленький... Нет, ну не настолько же он... скотина. Хотя, после того, что он сделал... И снова пронзительный страх. После этого Итачи перестал спокойно спать...

* * *
Месяц прошел, словно десять лет. Итачи не разговаривал с отцом, но и... не воспротивился, когда тот снова ночью попытался взять его. Молча. Не лаская. Как и тогда. Итачи понял, что если не вырываться, будет не так больно. Так и вышло. Отец потрахал его минут десять и ушел. И Итачи снова подумал о том, что ему глубоко противна эта семья, этот клан, в котором, если верить отцу, царят подобные традиции... Все противно. Кроме Саске...
... в один выходной Итачи не пошел тренироваться. Неважно себя чувствовал, захотелось остаться дома, может, посидеть в саду, просто побыть одному... Саске сидел на залитой солнцем веранде и рассматривал большую книжку. Итачи присел рядом, как всегда, формально потрепав его по волосам, и неожиданно замер. Такие теплые, нагретые солнцем, мягкие... Как у растрепанного маленького котенка...
- Братик! - Малыш поднял на него большие черные глазки, сияя искренней улыбкой. Сердце Итачи замерло. И забилось. Бешено, словно желая вырваться из груди.
- Посидишь со мной, нии-сан? - В голосе страх и надежда, он так боится опять получить отказ, и Итачи, охваченный странным чувством, еле слышно роняет:
- Да...
И Саске, расцветая улыбкой, подсаживается к нему под бок.
... Фугаку неслышно приоткрывает дверь, пристально наблюдая за сыновьями. Все идеально...
Малыш листал книжку, прижимаясь к старшему брату, а тот просто сидел рядом, обнимая его со спины. Вдруг Саске сильнее оперся на него, тесно прижавшись спинкой к груди и потершись щекой об обнимающую его руку. Итачи снова ощутил нечто странное. Стало тепло и хорошо, по животу к солнечному сплетению и в пах побежали мурашки, заставив сжаться и крепче обнять братишку. И стоило это сделать, как по телу прошла новая приятная волна. Лицо Итачи залилось краской, хоть он этого и не почувствовал, а Саске, не понимая, какие чувства будит в старшем брате, с удовольствием грелся в его объятиях, радуясь, что тот, наконец-то, проявил к нему что-то кроме безразличия. Для ребенка подобный контакт не носил сексуального характера, а Итачи на тот момент не совсем осознавал, что с ним происходит, ему просто очень захотелось обнять братика. Очень. Настолько он показался ему в тот момент хорошеньким и милым...
«Отец, ну зачем ты сделал это со мной?! Если мама больше не интересует тебя, как женщина, ты мог завести любовницу! Почему я?! Я даже не могу теперь поцеловать свою девушку, потому что мне противно все, что связанно с сексом, даже это... А со временем она захочет и секса... Хотя её родители хотят, чтобы мы поженились, наверное, я ее брошу, так будет лучше для нас обоих... Я не могу рассказать ей, она не поймет... Никто меня не поймет... И Саске... из-за тебя я... я хочу своего младшего братика! Я и не смотрел на него так до всего этого!»
Мысли и чувства стали двоиться. Тело напрягалось приятной истомой, когда он думал о Саске или касался его, обнимал или нес с тренировки домой. И сжималось, стоило подумать об отце... Как он снова и снова вколачивается в него, пыхтя, словно не трахался года два, а ведь Итачи всего двенадцать! Потом у него ужасно ноют мышцы, но никто не может о нем позаботиться, хотя бы пожалеть, ведь он никому ничего не скажет... И отец об этом знает. Это случалось по два раза в неделю, когда мама уходила за продуктами, а Саске носился где-то на улице. Итачи даже не пытался сопротивляться. Отец садился рядом, очень близко, кладя ладонь на его коленку, и он понимал, что в ближайшие пятнадцать минут ему предстоит немая пытка, нарушаемая скрипом половиц, мокрым хлюпаньем члена, скользящего в нем по смазке и сбивчивого, дерганного дыхания, жгущего ухо... Иногда отец просто принуждал его к оральному сексу, доставая член и приговаривая ласково: «Ну же, будь умницей, пососи его...» И трахал сына в рот, держа за голову, пока тот не начинал задыхаться и давиться спермой... На прошлой неделе он имел его перед зеркалом в их с мамой комнате... Такого унижения Итачи даже и представить себе не мог. А самое страшное, что секс начинал ему нравиться. Отец никогда не пытался доставить ему удовольствие, кончал и сразу же уходил, оставляя его одного, видимо считал, что это лишнее. А Итачи оставался в очередной раз оскорбленным, уже не так, как раньше, но все же обиженным и... возбужденным. Закрывшись в комнате, он ласкал себя, вспоминая монотонные толчки и ощущение болезненной заполненности, ненавидя и презирая себя за то, что делает и не в силах это прекратить... Притупившееся, казалось бы, чувство вины снова остро дало о себе знать, но на этот раз окрашенное иным оттенком. «Это сильнее меня, на меня словно что-то находит в такие моменты... Мне становится хорошо, даже не смотря на боль... Это как вспышка. Проблеск. Из боли вдруг рождается удовольствие, всего на несколько секунд... и снова, снова... Я ненавижу тебя, ненавижу еще больше за то, что ты заставляешь меня желать подобных мерзостей! Потом мне плохо, мне ужасно плохо, тебе не понять! Ты трахаешь меня и уходишь, а я остаюсь со всем этим, весь перемазанный твоим потом и спермой, и точно такое же дерьмо у меня в душе! Я тебя ненавижу... Я ненавижу секс, ненавижу... и хочу этого... Не с тобой! Просто хочу...»

Этот день ничем не отличался от предыдущих. Прошел почти год с тех пор, как Итачи стал невольным любовником собственного отца, и сейчас это уже не вызывало в нем прежнего отвращения. Скорее, он смирился. Пока он ничего не мог с этим поделать... Пока.
Он сидел на полу в своей комнате, с минуты на минуту ожидая уже привычного ритуала отцовской любви. И не ошибся, сегодня тот вернулся с работы немного раньше обычного, ровно на столько, чтобы успеть оттрахать его до прихода матери.
Отец присел на пол рядом с ним, как всегда, положив ладонь на его коленку. Ладонь не двигалась с минуту, потом медленно поднялась по ноге, нетерпеливо сжимая и тиская чуть пониже ягодицы. Итачи напрягся, сжав губы, чтобы не издать ни звука, и немного развел колени. Отец удовлетворенно хмыкнул, в следующий миг, одним рывком прижав его спиной к дощатому полу, навалился сверху. Зажав над головой запястья и без того не сопротивляющегося сына, накрыл его губы своими, жестко проникая языком глубоко внутрь, мокро и изощренно вылизывая мягкий ротик своего гения. Итачи, как обычно, не отвечал, но и не сопротивлялся, ощущая, как по щеке из уголка рта сбегает дорожка слюны. Белый потолок немо взирал сверху на сцену запретной любви, позволяя пробегать по своей поверхности легким колышущимся теням от ветвей растущего под окном дерева. Вот они беспокойны. Сочувствуют словно...
Отец очень сильно возбудился, тесно прижимаясь и ерзая на нем, потирался уже крепко вставшим членом, шумно дыша сквозь поцелуй. Хватка на запястьях сжалась настолько, что у Итачи онемели ладони, но он не шевельнулся ни на миг. Фугаку оставил его рот, отпуская руки, поднялся, не церемонясь, спустил с сына штаны и белье, даже не снимая, оставляя болтаться на ногах, и перевернул на живот, поднимая на колени так, что задница Итачи сильно выпятилась вверх. Тот уже привык, отцу очень нравится трахать его раком, как покорную потаскушку, а с задницы у него синяки не сходят, потому что папочка лапает и тискает его ягодицы, прежде чем раздвинуть их и вставить в отверстие язык. Минут пять Фугаку тщательно и жадно лижет дырочку своего маленького любовника, засовывая туда то пальцы, мягко двигая ими в нем, то язык, обильно увлажняя слюной узенький вход в его тело. Итачи терпит, сжимая зубы и кусая губу, чтобы не застонать и не всхлипнуть, когда тело против воли начало откликаться на откровенные ласки, концентрируя напряжение и приятное тепло внизу живота. Отец глубоко входит в него языком, с режущими слух похабными звуками жестко и грязно вылизывая его изнутри, сжимая и лапая ладонью его ягодицу. Слышится звук расстегивающегося ремня и шелест спущенных штанов, а затем и ритмичные, едва слышимые звуки. Видимо, отца сильно возбудили собственные действия. Он недолго лижет Итачи, дроча свой член, и, наконец, в последний раз проводит языком по его промежности и разработанной заднице; слюна, неприятно холодя, стекает по коже. Тесно прижавшись горячим и твердым органом к его ягодице, не долго медля, входит сразу почти на всю длину, судорожно сжимая пальцы на бедрах сына и не сдерживая громкого стона. Щеки Итачи пылают, хоть ему и не впервой подобное. Он чувствует, как головка проскальзывает в его задницу, а за ней и толстый твердый ствол, болезненно давя на отверстие, принуждая растянуться. Прикусив пальцы, он терпит, но колени начинают дрожать и неметь. А отец вынимает член почти полностью, снова вставляет, коротко и сильно двигая бедрами, начиная его трахать. Итачи закрывает глаза, с усилием упираясь локтями в пол, чтобы не потерять равновесие из-за нахлынувшего головокружения.
Отверстие постепенно расслабляется, пуская член глубже в горячую тесноту его тела, и уже через несколько толчков он ощущает, как тесно прижимаются бедра отца к его заднице, значит, тот вошел в него полностью. Итачи громко ахает, не в силах сдержать себя, как только через боль проблескивает мимолетное удовольствие, словно крохотный разряд, теплом и мурашками расходящийся по телу, и снова, снова, снова с ускоряющимися толчками, теперь так часто... Отец сильно сжимает его бедра, жестче и яростнее насаживая на себя, громко стонет, ничуть не пытаясь сдерживаться, вгоняя в узкую задницу сына истекающий смазкой стояк, подрагивающий в приближении разрядки. «Он скоро кончит... сейчас... все... зако...» Это длится всего пару секунд. Итачи уже знакомо это ощущение, но сейчас его буквально пронзило острое удовольствие, прошлось по всему телу, мелькнув перед глазами цветными кругами, заставив зажмуриться, кричать в голос, кончая на пол и дрожа в оргазме. Минуту он не мог прийти в себя, не ощущая ни своего тела, ни всего вокруг, словно был подвешен в воздухе. Только негромкий хрипловатый голос, раздавшийся из-за спины, вернул его в реальность...
- Ну вот, не так уж это и ужасно...
Итачи открыл глаза, уставившись в пол, перепачканный его спермой. Чувство приятной расслабленности, словно приливной волной, сменилось накатившей тошнотой и головокружением. В ушах звенела тишина, опять эта проклятая тишина! Затем шорох одежды и скрип половиц возвестили о том, что отец, как обычно, оставляет его, получив свое...
Неожиданно Итачи поднял голову, уставившись в спину уходящему отцу. Тот почувствовал взгляд, остановился, не оборачиваясь. Шумно выдохнув, Итачи медленно и с расстановкой произнес впервые за все это время вслух:
- Я... ненавижу... тебя...
Тот помолчал, покачав головой. Спустя минуту откликнулся тихо, словно эхо, не поворачиваясь:
- Я знаю. Я себя тоже ненавижу.
Звук закрывшейся двери показался особенно громким в проклятой тишине. «Ничего... недолго еще я буду твоей подстилкой... скоро все изменится... а завтра... завтра мне тринадцать...»

Конец первой части. Продолжение следует...