Ольга_Разумная все записи автора
1989
Musician (США)
Что за громкая идея? Концепция the Cure.
Как ее понимает Роберт Смит.
Автор – Дж. Д. Консидайн.
В общем и целом, средний образ фаната the Cure очень близок к тому, как музыканты выглядят в клипе на “Fascination Street”, первый американский сингл с альбома “Disintegration”. Улица где-то в дебрях Лондона, пять участников группы в дыму, в черных одеждах, играют с безнадежной яростью и глубиной, пока их окутывает туман из сухого льда. Кажется, что Роберт Смит, вокалист the Cure и де-факто лидер, особенно «не от мира сего». Черные растрепанные волосы, закрывающие лицо, мешковатая одежда, которая висит на нем, будто на вешалке, голос, дрожащий от волнения, пытающийся похоронить страх перед интимностью на дне пивной бутылки. Но что удивляет нас больше всего – это его грустные глаза, смертельная бледность и насмешливо андрогинная, красная помада вокруг рта, самый яркий цвет в видео. Когда видишь его на экране или слушаешь его песни, трудно представить этого человека кем-нибудь, кроме задумчивого эстета-интеллектуала. Короче говоря, трудно вообразить Смита тем, кто он есть на самом деле. Но вот он собственной персоной - размазанная помада, всклокоченная шевелюра – сидит около окна в номере одного из отелей Копенгагена и с гордостью демонстрирует мне свой «набор выживания».
«Единственное, что помогает мне не сойти с ума на гастролях – это возможность слушать музыку», говорит он, указывая на черный магнитофон Sanyo и два чемоданчика с кассетами. «Я вожу с собой около 200 кассет и пару футболок… Я чувствую, что музыка… она мне не просто нужна, она мне необходима. По крайней мере, чтобы наслаждаться жизнью». «Однако, - добавляет Смит с нескрываемым удивлением, - я знаю людей, которые не слушают музыку неделями. Она идет как фон, пока они гладят белье. Так что это…». Он замолкает. Роберт, 30, такой же вдумчивый слушатель, как и читатель: внимательный, ненасытный, никогда не устающий. Когда я вошел в его комнату, звучала Эния, “Water Mark”: «Но это только потому, что сегодня день такой». Когда Смит начинает перебирать кассеты, меня удивляет разнообразие и эклектизм его вкусов: Cocteau Twins. Новый альбом Паулы Абдул. Сьюзан Вега. Нико. Грегорианские хоралы. Joy Division. Bulgarian Voices. Clannad. Романтическое фортепьяно. Эрик Сати. Классическая музыка. Ширли Басси. That Petrol Emotion. Бранденбургские концерты. Шинейд О’Коннор. Элвис Костелло. Нил Янг. На одной из пленок я замечаю надпись “Cure Disco”. «А, это наши дурачества во время записи демо для “Kiss Me Kiss Me Kiss Me”», говорит Роберт и показывает мне коробку с нарисованными на ней черепом и костями и предупреждением «Осторожно! Опасно!». «Хотите послушать?». Как я могу отказаться? Смит утверждает, что эта запись – шутка. «Как-то мы слушали диско и подумали – а на что будет похож альбом наших худших песен? И чем пьянее мы становились, тем более привлекательной нам казалась эта идея. И вот что вышло». Роберт включает кассету. Пронзительный синтезатор, диско бит, бас в контроктаве и звонкие ударные. На лице Смита появляется обеспокоенное выражение, но вступает гитара, но я ничего не понимаю, и он улыбается. «Отлично. Вы никогда этого не слышали». Песня в стиле евродиско, сингл Келли Мэри 1981 года “Feels like I’m in Love” был большим хитом в Великобритании, но в американский Top 40 он так и не попал. The Cure это не остановило. Пока Роберт выводит фальцетом что-то вроде «ля-ля-ля» («Когда начал петь, то понял, что не знаю текста»), напоминая Лео Сэйера из ада, его коллеги по группе энергично и убедительно расправляются с припевом. Возможно, это действительно шутка, но она полна страсти, и кто знает, что бы из этого получилось, будь Смит в более мрачном настроении. Мы смеемся, и он вытаскивает пленку. «Это одна из тех идей, которые кажутся забавными на дискотеке в три часа утра, когда все пьяны, но на следующий день, когда мы попытались опробовать ее на практике, выяснилось, что она не так уж хороша». Ну да, согласен, хотя наши сомнения иного рода, чем у Роберта. Он настаивает, что «если шутку вытащить из контекста, пропадает весь юмор», однако все гораздо сложнее. Нам смешно, когда the Cure переделывают древний хит евродиско, но смеемся мы не над тем, над чем издевается группа: ребята могут подтрунивать над банальностью оригинала, нас же забавляют сами the Cure, исполняющие двухаккордную песенку.
Почему? Потому что со стороны the Cure кто угодно, только не легкомысленные и не легковесные. Их альбомы мрачные и напряженные, очень серьезные. Первый сингл the Cure, “Killing an Arab” (1978), превратил экзистенциальный кризис героя Камю, убийцы, Мерсо, в песню продолжительностью две с половиной минуты. Все остальное – это описанный с пугающей эмоциональностью страх перед смертью, интимностью и сексом. Некоторые ранние пластинки the Cure, такие как “Faith” и “Pornography”, с которыми Смит сравнивает “Disintegration”, обладают почти похоронной атмосферой, один английский критик даже заявил, что «по сравнению с этим Ян Кёртис был весельчаком». В реальной жизни the Cure совсем другие. В автобусе, по пути на фестиваль в Роскильде, они ничем не отличаются от любой рок-группы – рассуждают о том, кто сколько выпил накануне, прикалываются над тем, что устроили в баре отеля, пересмеиваются между собой. Выясняется, что Смит – фанат футбола, он сосредоточенно изучает страницы “London Sunday”, оживленно обсуждая позиции своих любимых команд.
Поскольку нет темы непонятнее, чем спортивные достижения другой страны, большая часть разговора проходит мимо меня, но трудно не заметить, насколько Роберт остроумен. Понятно, что Смит, со смехом комментирующий результаты матча, нисколько не напоминает клоуна Пола Шаффера из программы Дэвида Леттермана. Укреплению угрюмо-серьезного образа группы это не способствует…, да ребята его особо и не придерживаются. Тур в поддержку нового альбома “Disintegration” получил название “Prayer Tour”, несмотря на опасения басиста Саймона Гэллапа, что их начнут путать с Мадонной. «Но “Disintegration Tour” звучит как-то неправильно», говорит Роберт. «Будто все должно пойти вкривь и вкось… Это значило бы искушать судьбу. Мне показалось, что “Prayer” – это более оптимистично. Там больше надежды». Пауза. «Гастроли начались с того, что мы опоздали на поезд». Тем не менее, Смит настаивает, что сейчас он смотрит на жизнь менее мрачно: «Для меня все изменилось в лучшую сторону. Потому что я перестал париться на тему, чем я займусь потом. Когда я учился в школе, я очень переживал, получится ли у меня добиться желаемого. Так что теперь это в некотором роде триумф».
«На самом деле я стал увереннее в себе», добавляет он. «Я и раньше не нервничал, но, войдя в комнату, где полно других людей, я ни на кого не смотрел – потому что не мог». Роберт на мгновение задумывается, потом смеется: «В действительности это не имеет ничего общего с надменностью или самоуверенностью. Просто я не люблю людей». Но люди, по крайней мере, сторонники поп-музыки, любят the Cure. Благодаря легким, светлым, задорным песням вроде “The Lovecats”, “The Caterpillar” и “Why Can’t I Be You?” группа к собственному удивлению обзавелась армией поклонников, которая продолжает увеличиваться. Особенно в Америке, где веселые поп-песенки сделали меланхоличный и мрачный образ the Cure привлекательным даже для MTV. Предыдущий альбом группы, “Kiss Me Kiss Me Kiss Me”, помог ребятам пробиться в американский мейнстрим (продажи составили полмиллиона копий, пластинка провела в чарте Billboard целый год). И вот, накануне огромного прорыва, они выпускают… “Disintegration”? Одно название заставит некоторых фанатов задуматься, не собираются ли the Cure нас покинуть. Не очень умный ход со стороны группы. «Думаю, что именно поэтому альбом и называется “Disintegration”», говорит Смит. «Иначе не стоило бы давать ему это имя. Я сознавал, что люди могут решить “о, это последняя запись” и что они отдалятся от нас, но я всегда считаю, что каждый наш альбом – последний; поэтому я не понимаю, почему у остальных не должно возникать такое же ощущение».
«Когда мы выходим из студии, мне кажется, что это конец. После “Kiss Me Kiss Me Kiss Me” я был уверен, что мы не будем ничего записывать или играть концерты, по крайней мере, полгода; но когда я вместе с ребятами, все становится на место, и мы начинаем что-то делать». Схема далеко не новая. «Так происходит со времен “17 Seconds”. Если пустить все на самотек, появится самодовольство: “Давайте запишем пластинку, даже если у нас нет хороших песен”. Или: “Да, этот альбом не очень получился, следующий будет лучше”. Сейчас я стараюсь создать атмосферу, когда все почувствуют, что это – в последний раз. Перед самыми гастролями я так ребятам и сказал».
«С годами мне все больше кажется, что это правда. Но я уже не раз это говорил, поэтому мне перестали верить. Думаю, я поторопился открывать свои карты». Даже если так, сегодняшние the Cure сильно отличаются от группы, написавшей такие песни как “Killing an Arab”, “Let’s Go To Bed” или “The Lovecats”. С тех пор, как ушел Лоренс «Лол» Толхерст, единственное, что объединяет все инкарнации the Cure – это название… и Роберт. «Группа меняется, и мне это нравится», утверждает Смит. «Полагаю, меня беспокоит, что the Cure могут связать меня по рукам и ногам, и будет трудно остановиться». В определенном смысле перемены – это суть the Cure. Что приводит Роберта к довольно необычной мысли о том, что представляет собой его группа: «В прошлом состав менялся с каждой пластинкой – кто-то уходил, кто-то приходил – и всегда это был естественный процесс. Нас никогда не волновало (да и сейчас не волнует), как это отразится на нашем имидже. Звучит претенциозно, но the Cure всегда были больше идеей. Остальные со мной не согласны; они говорят, что если бы не я, группа прекратила бы свое существование. Они правы, но было время, когда я мог уйти – после “17 Seconds” или после “Pornography”. Тогда the Cure были бы другими, но они все равно продолжили бы идти вперед, а я занялся чем-нибудь еще». В конце 1982 года именно это Смит и попытался предпринять, присоединившись к Siouxsie & the Banshees для записи двух альбомов (концертника “Nocturne” и студийного “Hyaena”) после сумасшествия ‘Pornography”. Но в глубине души Роберт знал, что the Cure для него на первом месте и впереди еще много миль. […]. «Когда мы остановимся, мы сделаем это, потому что уйдет веселье. Нам повезло, ибо это единственная причина…». Тогда почему “Disintegration”? «К группе это не имеет никакого отношения, отвечает Смит. «Имеется в виду скорее внутренний распад, который я с возрастом ощущаю все острее…, так же, как и все. Как будто пропадает способность впитывать знания, учиться. Происходящее уже не затрагивает вас настолько глубоко. Словно всё разрушается, рассыпается…».
«Говорить о “Disintegration” как об альбоме нелегко, ведь все слова были написаны еще прошлым летом. А вокальные партии закончены только перед Рождеством. После подобных записей я всегда чувствую себя лучше», печально улыбается он. «А потом приходит пора попсы. Так что в следующий раз мы займемся Самой Ужасной Поп-музыкой на Свете (the Most Hideous Pop Music in the World). Вот это название! Роберт смеется: «Нет, если это случится, мы назовем пластинку “Wild Mood Swings”». И это вполне в духе Смита, как бы не огорчались его товарищи. «Есть два пути превратиться в знаменитость», задумчиво произносит он. «Один – это когда вы добиваетесь этого всеми силами, а другой – когда не мешаете обстоятельствам сделать всё за вас. Мы подпадаем под вторую категорию. Мы стали известными почти вопреки себе. Мы не пытались это остановить, это правда, но мы также и не прилагали к этому практически никаких усилий». В попадании в «звездную ловушку» группу тоже обвинить нельзя. Если честно, Смита тошнит от поведения большинства “коллег”: «Самое ужасное заключается в том, что вы в основном сталкиваетесь с группами, которые считают, что они лучше всех. А я думаю, что нужно относиться к окружающим тебя людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе». Эту философию Роберт, по его словам, унаследовал от своего отца. «Это меня спасло. Потому что я не считаю себя лучше всех. Не только внутри группы. Когда я учился в школе, мне казалось, что я умнее учителей. Но я презираю саму мысль о том, что те, кто что-то «создает», априори заслуживают большего. Это неправда. Некоторые люди творят, потому что хотят этого или чувствуют, что должны. Я имею в виду, Мэри, моя подруга, она вроде ничего не «творит», она помогает умственно отсталым людям, потому что ей нравится помогать другим. Поэтому я просто зверею, когда при мне говорят, что те, кто играет в группе, круче всех остальных».
Роберт не бросает слов на ветер. На следующий день, когда гастрольный автобус въезжает на территорию фестиваля Роскильде, я убеждаюсь в его скромности. За четыре часа до начала концерта Смит общителен как никогда, он болтает без умолку и шутит как с группами, так и с фанатами, жаждущими общества своего кумира. Самые аутсайдеры – Dinosaur Jr., но и к ним Роберт так же внимателен, как и ко всем остальным. Недавно Dinosaur Jr. записали кавер-версию песни “Just like Heaven”. Почему? «Она нам понравилась», лаконично отвечает гитарист команды Дж. Массис. «Так бывает нечасто, когда мы можем сделать свой вариант понравившейся нам песни. “Just like Heaven” предназначалась для одной компиляции, но она стала для нас настолько ценной, что мы не захотели ее отдавать». Однако Dinosaur Jr. подарили копию Смиту: «Я встретил ребят на прошлой неделе; они со мной сфотографировались. Год назад они прислали мне свой альбом и демо “Just like Heaven”. Демка чудесная, Порл [Томпсон, гитарист the Cure] теперь хочет играть эту песню именно так». Смит хихикает. «Я предложил, чтобы он вышел вместе с Dinosaur Jr. На сцену и спросил, может ли он к ним присоединиться». (Порл этого не сделал). «Хорошо, когда из пребывания в группе что-то получается, но просто находиться там бессмысленно и бесполезно. Вот что случилось с Лоренсом на самом деле. Такое отношение к делу постепенно проникает во всё, и меняются отношения с окружающими. Так не должно быть». Но испортившиеся отношения были лишь последней соломинкой, сломавшей спину верблюду. Пути Толхерста и the Cure пресеклись еще во времена Malice, первой попытки Смита собрать группу. Лоренс придумал название Easy Cure, которое Роберт впоследствии сократил. Изначально Толхерст играл на барабанах, но в 1982 году он переключился на клавишные, понимая, что как ударник достиг своего “потолка”. Однако, кажется, именно тогда Лоренс начал осознавать свой потенциал бесполезности. «Когда я пришел в the Cure (в 1987)», говорит клавишник Роджер О’Доннелл, «Я не понимал, почему он там. Он мог себе позволить нанять преподавателя и брать уроки, как-то практиковаться. Но его это не интересовало, ему просто нравилось быть в группе». «Пользы от него было немного», соглашается басист Саймон Гэллап (Толхерст, с которым мы связались через английский лейбл the Cure, от комментариев отказался). О его вкладе в “Disintegration” трудно судить. На вкладыше напротив его фамилии написано “другие инструменты”, он перечислен среди авторов на всех песнях, но несомненно, что он получил уведомление о своем увольнении еще до съемок видеоклипов, ибо его там нет. И кажется, что по нему никто особо не скучает. Лол был мишенью для многочисленных шуток в гастрольном автобусе, да и в программе тура тоже. На странице предпочтений О’Доннелла стоит: «Любимый деревянный объект: Лол». Хотя О’Доннелл протестует: «Это ребята заставили меня так написать!». Расставание было не из легких, конечно. Смит и Толхерст учились вместе и в средней школе Notre Dame, и в старших классах St. Wilfred’s в Кроули. Порл Томпсон тоже из тех далеких дней. «Он был гитаристом и имел высокую репутацию в Кроули», вспоминает Роберт. «Мы выступали в пабах, и люди приходили смотреть на нас только из-за Порла, они даже не знали названия группы. Забавно, правда? Он играл на первых демо “Killing an Arab”, “10:15” и “Boys Don’t Cry”, но ему не нравилось то, что дели мы, а нам не нравилось то, что делал он. Наше звучание становилось проще, для его гитары оставалось небольшое пространство, чтобы люди продолжали ходить на наши концерты и чтобы нас приглашали выступать в том же пабе. В конце концов это превратилось в абсурд. Мы исполняли что-нибудь вроде “10:15”, и там было около 16 тактов, где он мог развернуться. Обычно публика жаловалась – «о нет, Порл больше не играет на гитаре». И он ушел. Несколько лет спустя Порл занялся оформлением наших обложек, и я спросил его, не хочет ли он вернуться». «Но», смеется Роберт, «я сказал, что он не сможет играть в той же манере, что и раньше. Это было странно, потому что Порл встречался с моей сестрой – в прошлом году они поженились. The Cure – очень тесный и замкнутый мир». Как и всё поколение конца 70-х в Англии, the Cure начали с панка. «Я до сих пор считаю, что мы панк-группа», говорит Смит. «Послушав наш новый альбом, вы решите, что это глупость, но настоящий панк – это позиция, отношение к миру. То, что вы видели в Лондоне, это модная версия панка». У Роберта есть собственная теория насчет зарождения английского панк-движения. «В начале 70-х в системе образования проводился эксперимент с целью заполнить пропасть между начальной школой и старшими классами. Предполагалось два весьма либеральных года для учеников 11 – 12 лет. Вы могли не ходить на занятия, которые вам не нравились, называли учителей по имени…. Через два года все это превратилось в самую фашистскую школу, которую я только видел. Вам ничего не разрешали. Вновь ввели школьную форму и зверские порядки. Они поняли, что дети не способны нести ни за что ответственность, они живут анархией. Это привело к тому, что мы все почувствовали себя подопытными кроликами, в нас клокотали обида и гнев. “Мы прошли через два года ада только для того, чтобы узнать то, что нам и так было известно”, думали мы». Данная социальная теория – довольно резонное объяснение панковского бунта, неприятия авторитета и основной эстетики “каждый может сделать это”. Яблоко недалеко упало от яблони. Возможно, самое явное доказательство тому, что “это каждому под силу” – голос Смита. Робкий, дрожащий, иногда раздражающе невнятный, он настолько непохож на остальные рок-голоса, что легко вообразить, как человек, который слышит его впервые, задается вопросом: “А кто сказал ему, что он умеет петь?!”. Как выяснилось – никто. «Поначалу, когда мы выступали в пабах, я не пел», признается Смит. «Я был пьяным ритм-гитаристом, писавшим все эти причудливые песенки. У нас сменилось около пяти вокалистов. И я всегда приходил к вводу, что могу сделать лучше, чем они. И вот я спел одну песню, потом это было уже две песни, пока я…», он замолкает. «Ну, я имею в виду, что всегда ненавидел свой голос, но голоса всех остальных я ненавидел больше. Был период, когда мы играли только инструменталки, месяца три, пока я набирался мужества сказать “Петь буду я”. Помню свое первое выступление в качестве вокалиста. Перед выходом на сцену я чуть не падал от страха. Я вылакал около шести пинт пива, в те дни этого хватало, чтобы свалить меня с ног. Я пел неверный текст – из трех песен я начал вторую; ребята продолжили терзать струны – никто ничего не заметил. Так что я решил, что справлюсь с ролью певца и дальше». Упрямый и не привыкший сдаваться, как вокалист он добился определенного успеха. Конечно, никто не примет Смита за Дэрила Холла, да и техника у него не ахти какая: он глотает слова, голос дрожит и срывается… «Я пою горлом», предполагает Роберт. Да, но всё же в его исполнении есть некий шарм, будь то тихий шёпот в “Lullaby” или спонтанная джазовая импровизация в “Why Can’t I Be You?”. Каким-то образом это работает. «Да», соглашается Смит. «То же самое с настройкой гитар. Все струны, кроме “E”, у меня настроены идеально. Поэтому, когда я беру минор-аккорды, последняя нота звучит немного фальшиво, и мне это нравится. Точно также я пою. Самое странное в моей манере пения – я разговариваю практически также. Запинки всякие. Сейчас пою намного лучше. Мне и в самом страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь я буду выступать перед аудиторией большей, чем 10 человек. Мне претила одна эта идея. А сейчас я чувствую, что самое прекрасное в нашем концерте на фестивале Роскильде – то, что я смогу исполнить несколько новых песен просто потому, что их так хорошо петь». Роберт даже дошел до того, что множество его партий играет Томпсон. «Быть привязанным к гитаре – не очень интересное зрелище. Когда у меня ее нет, я, по крайней мере, пританцовываю».
Любопытно, что хотя большинство стихов к “Disintegration” было написано за несколько месяцев до начала записи альбома, Смит не принимался за вокал, пока не были готовы инструментальные партии. Частично это результат коллективного подхода: каждый участник группы приносит свои демо с идеями для песен, потом они работают над мелодиями, призванными отражать идею пластинки в целом, и когда всё уже на пленке, Смит начинает думать о вокале. «Я не пою, пока не окажусь в студии перед микрофоном», утверждает он. Но это не значит, что он импровизирует, как бог на душу положит. Например, для “Plainsong” у него «уже был текст, близкий к окончательному варианту, но ритм и размер меня не волновал абсолютно». «Когда мы работаем над музыкой, мне кажется “вон тот кусок подойдет к тем словам”. А потом, когда я собираю всё вместе, я сижу в своей комнате, играет плёнка, я прикидываю, как это будет. Дальше я становлюсь перед микрофоном, выключаю свет, выпиваю пару стаканчиков – и что выйдет, то и выйдет. На этом альбоме я записал пять песен за один дубль, самые медленные. “Disintegration” заняла у меня десять дней и десять дублей. Это была пытка, но я хотел, чтобы все песни получались за один заход, не знаю почему. Поэтому большую часть времени все ждали, пока я не приду в подходящее для песен состояние». Какими бы странными не были методы группы, the Cure, несомненно, нашли своих слушателей. Хотя по приезде the Cure в Копенгаген “Disintegration” было трудно найти в магазинах, уже ясно, что это самая успешная их пластинка. «На этой неделе впервые в Англии наш сингл попал в Top 5», говорит Смит, впрочем, довольно равнодушно. «Это сюр какой-то, потому что мы не сделали ничего особенного. Так что мы теперь поп-группа». И как Роберт к этому относится? «Ну, мне это нравится, отрицать это было бы глупо. Я бы не возражал, если бы у the Cure в Англии появился сингл номер один. Но я не сделаю ничего, чтобы этот момент наступил», смеется он. «Если этого не произойдет, то так тому и быть». Так почему он воспринимает свой триумф как пиррову победу? Потому что, честно отвечает Смит, the Cure на самом деле не выиграли, они просто продали больше пластинок, чем обычно: «Музыкальная ситуация ничуть не изменилась. В этом-то и проблема. Если наша цель заключалась в том, чтобы выбить почву из под ног у тех исполнителей, которых мы терпеть не могли, когда начинали, то мы потерпели поражение, потому что они до их пор здесь, цветут и пахнут. Наши альбомы – всего лишь альтернатива, не более того».
«Но я не знаю…, мне кажется, я всё ещё весьма наивен, когда размышляю о деятельности группы. Я занимаюсь этим, потому что хочу. Мне хочется что-то сделать. У меня нет концепции. То, что я сижу сегодня в этом отеле, довольно нелепо».
«До сих пор, выходя на сцену, я ощущаю себя очень странно», добавляет Роберт. «Завтра вечером, вероятно, состоится наш тысячный концерт, и я опять на пару мгновений перестану понимать, почему все на меня смотрят. Осталось много чужих для меня областей. Быт в группе всё-таки неестественно». Однако ему удается не только выживать, но и вести нормальную жизнь по причинам весьма далеким от панка: любви замечательной девушки. «Мы познакомились ещё в школе. Мэри – единственный близкий мне человек, кроме родителей, который знает меня с тех времен, когда групп не было и в помине. Без её благотворно влияния я давно бы пропал».
Перевод - я (с) апрель 2007
Ольга_Разумная все записи автора
