Об общечеловеке
Вот читают дети "Маттео Фальконе". Я выбрала книгу наугад, от балды. Чтение для 6 класса, между прочим, - видимо, составители школьной программы решили, что детям полезно прочитать, как убивают их ровесника. По программе дети должны составит нравственный потрет Маттео Фальконе. Им предлагают подумать над вопросами: кто виноват в смерти Фортунато? Из-за чего Маттео Фальконе убил Фортунато? Кто Маттео Фальконе - герой или убийца?
Эй, там, в тексте фигурирует еще какая-то Джузеппа, жена Маттео и мать Фортунато! Она родила Маттео четырех детей, и он каждый раз приходил в ярость, когда она рожала дочь. А когда она наконец родила сына, Маттео его убил. Из-за чувства чести и, сцуко, достоинства. Он не рожал, не страдал, не истекал кровью - но нажал на курок. А потом и дальше трахал Джузеппу, наверное. Почему бы на уроке литературы не поговорить о Джузеппе? Ведь половина присутствующих в классе - девочки. Будущие матери, как любили нам тыкать в школе. Почему бы не поднять вопрос: стоит ли чувство чести Маттео Фальконе страданий Джузеппы?

Хрен там, простите за каламбур.
Обиженные мужчины и женщины наперебой кричат, какая классическая литература общечеловеческая и никак, ну совсем никак не отражает того, что почти вся на протяжении трех тысяч лет писалась исключительно белыми гетеросексуальными мужчинами. Приводят примеры свои любимых общечеловеческих книг – например, Три мушкетера, с общечеловеческой дружбой, молодой жаждой жизни и приключений. Общечеловеческой жаждой жизни, приключениями и веселым жопорезом в общечеловеческой книге занимаются исключительно мужчины, а женщины выполняют строго одну функцию – красиво маячить и вдохновлять общечеловеческих героев, периодически раздвигая ноги. Но, скажете вы, там же еще есть миледи, которая строит козни и занимается жопорезом самолично - да! Кем в романе состоит миледи? Правильно, средоточием порока, которое в итоге общечеловеческие герои показательно лупцуют. Никакого намека на женщин без мужчин, на дружбу женщин, на жизнь женщин вообще не через призму мужского взгляда там нет. Вот так вот все общечеловечно.
По поводу миледи бездна интересного – мушкетеры, по скромным подсчетам, отправляют в мир иной несколько сотен людей на протяжении книги, примерно треть из них вообще чисто так, за здорово живешь, «проучить гвардейцев»; миледи потеряла девственность до брака и совершила с любовником кражу церковной утвари – ее клеймят, и благородный общечеловеческий мушшш вешает ее на суку. Это тоже очень общечеловечно и совсем не мужской дискурс. И девочки, доказывающие, что Атос все правильно сделал, потому что она его пидманула – это тоже вовсе не проявление мужского дискурса, а общечеловеческая справедливость.
Вообще логично, по-моему, что автор в книгу не в силах вложить то, чего нет у него в голове. Далее, то, что есть у него в голове, напрямую зависит от его жизненного опыта, а жизненный опыт в условиях данного нам неравного общества напрямую зависит от социальной роли – нации, класса, пола так тем паче - пол формует человеческую жизнь еще до того, как на горизонте замаячат класс и нация. Казалось бы, все вполне логично. Каким раком Бальзак общечеловек для швеи из Бангладеша? Каким раком Мопассан общечеловек для моей бабки, всю жизнь проносившей две пары валенок? Как это вообще может в чьем-то сознании работать?
Работает. На заре своего читательского опыта девочки, не отдавая себе ни в чем отчета, просто-напросто автоматически ассоциируют себя с активными, интересными, субъектными персонажами – то есть с мальчиками и мужчинами. Это происходит само собой, быть вспомогательной куклой никому не хочется. Ровно так делала и я – навскидку...
В Трех Мушкетерах я была Д’Артаньяном. В Отцах и детях я была, конечно же, Базаровым, хотя Анна Сергеевна мне нравилась. В Горе от ума была злоебучим Чацким. К женским персонажам Островского развила прямо-таки настоящую иррациональную ненависть. В Поединке, в приливе самокритики, я была Ромашовым. В Герое нашего времени - Печориным (как говорится, это не уебок, это в нравственно-философском поиске). Во Властелине колец была всеми мужиками по очереди, пока не появилась Эовин – но конфликт Эовин, несмотря на то, что она убивает Короля Назгула, в итоге скручен и «рожден обратно». Ее брошенные Арагорну слова о том, что они женщин оставляют гореть вместе с домом, остаются без ответа; потому что у Арагорна и у Толкина на это ответа нет. В кельтском эпосе, на котором я выросла, были вполне субъектные женщины, причем в количестве, от Медб до Грайне, но пока я ассоциировала себя с ними, влюблена была в Кухулина все равно; много позже уже анализировала это в драматургии Йейтса – всю эту влюбленность в образ персонажа, который подбирает кишки из распоротого живота и привязывает себя к копью, чтобы умереть стоя. Мой любимый уладский цикл "состоит из историй рождений, детства и обучения, ухаживаний, битв, пиров и смертей героев и изображает военное общество, в котором война представляет собой последовательность одиночных стычек, а богатство измеряется в основном в количестве скота" - то есть описывает ранний этап существования патриархата и многие мифологемные женщины в нем родом из более древних времен. В Мабиногионе, в изложении эпоса о короле Артуре Теренса Уайта я была Персивалем; это был нетипичный для меня выбор в религиозном плане, но все равно Персиваль мужик - на колу мочало, начинай сначала. Только в Туманах Авалона авторства женщины я ассоциировалась с переписанной очеловеченной Морганой - при этом, несмотря на более женский угол зрения, Моргана все равно проходит большую часть своих инициаций в связи с мужчинами, причем не по своему выбору – то с Утером, то с Мерлином и Артуром, то с Мордредом; но от собственно фолклорной ее хтонической, страшной и чуждой мужчинам силы там есть Авалон, его богиня и женское жречество, и власть верховной жрицы там - не викариат, а ее собственная, эссенциальная власть, за которую она не должна отчитаться и расшаркаться перед мужчиной. А еще главная героиня не заканчивает свой путь взамуже с дитями, а занимается собственным делом и не страдает от этого, что по меркам патриархальной литературы вообще экстраординарно. В Мартине Идене, в период увлечения марксизмом, я была Мартином Иденом, выбравшим из двух влюбленных в него баб ту, что выразила с какого-то бодуна желание за него, такую цацу, умереть - и презрела Руфь за ее буржуазное мещанство (стыдно признаваться, но раз уж решила резать правду-матку…) В Красном и черном я безусловно ассоциировала себя с Жюльеном – сначала мне очень нравилась Матильда де Моль, но потом выяснилось, что политически и социально активна она потому, что истеричка (да, именно так). В Семье Тибо я была сначала Жаком, потом Антуаном – личностный прогресс, который я за собой отследила из первого тома к третьему, но что ни Жак, ни Антуан не женщины - так и не заметила.
В общем-то единственными книгами, в которых я естественно ассоциировала себя с женщинами без отрубания кусков своей личности, были Ронья, дочь разбойника и Гробницы Атуана - и угадайте, кто авторы этих книг? Астрид Линдгрен и Урсула ле Гуин. Еще Сигрид Унсет и ее Кристин, дочь Лавранса. Нельзя, конечно, сказать, что в них все безупречно. Нельзя сказать, что Тенар идеальная ролевая модель для девочек – она постоянно помогает главному герою-мужику, чем он с удовольствием пользуется, периодически поучая ее жизни, а в конце бросает. Но все равно она субъектна, она имеет свое личное прошлое, историю, показанную нам ее глазами, а не глазами какого-нибудь мужика; несмотря на то, что она подвержена мужскому влиянию, она имеет свои мотивы и характер. Кристин, дочь Лавранса - вообще довольно сознательный критический взгляд на женскую жизнь и взаимодействия женщины с мужчинами в патриархальном мире, начиная с отца и заканчивая сыновьями.
Далее была Смилла и ее чувство снега, которая стала для меня очень важной книгой и дала первую собственно ролевую модель женщины, которая на традиционную женскую роль чихать хотела. Автор - мужчина, мягко говоря, не конвенциальный, отшельник, гуманист, меценат, последователь восточной философии. Далее был Майкл Каннингем и Часы с великолепными женскими персонажами – но смотрим на Майкла Каннингема и что мы видим? Большого поклонника Вирджинии Вульф, который был профеминистом всю свою творческую жизнь, а также разрабатывал в своих книгах темы гомофобии, классизма и других бед человечества, которые патриархальным мужчинам недосуг.
Вот и все правило.
Для меня всегда было важно присутствовать в произведении. Поэтому сначала я ассоциировала себя с мужчинами – лет до двенадцати, пока не начала задаваться осмысленным вопросом «почему у меня нет любимых женских персонажей?». С тех пор, чтобы это понять, я начала всех женских персонажей во всем, что я читала и смотрела, на себя натягивать. Получалось хреновато. Спустя короткое время я просто начала изобретать своих персонажей сама.
В каждой моей любимой книге и в каждом любимом кино с тех пор у меня есть женский персонаж меня, вписанный в историю так, как надо мне, и имеющий активную роль с обоснуем, прошлым, настоящим и пространством для развития на почве конкретного произведения. Также это отличный материал для проработки при психотерапии, потому что эти персонажи – метафора определенного вопроса, и этот вопрос неразрывно связан с пониманием себя как женщины.
(Это, возможно, причина, по которой меня не привлекает слэш – вуайеризм во мне вообще ничего не колышет и оставляет равнодушной. Мне надо участвовать в действии, чтобы оно меня задевало, а мужская шкура мне с определенного момента стала сильно жать).
У ширнармасс оглашение всего этого вопроса вызывает невероятное беспокойство на тему "вы предлагаете сжечь в печи всех достоевских", и далее разговор продолжается с голосами в голове. Уйме народу вообще нельзя даже предложить пересмотреть свой взгляд на что-то - у них начинается истерика, как будто вы тычете в них ножом, это для них непомерное интеллектуальное напряжение. Робкое же желание иметь литературу, в которой можно было бы ассоциироваться не только с мужиками - это блажь и попрание устоев, нечто навроде стремления иметь золотой унитаз - жирно тебе будет, девачка!
Это нужно просто усвоить и ни в какой любимой книге не закрывать на это глаза: «мужское» не равно «общечеловеческое». Мужской голос – это половина общечеловеческого, переполовиненный взгляд на жизнь, культуру и историю цивилизации, объявляемый при этом цельным и совершенным.
У нас было Братство кольца, а Сестринства кольца не было. И даже звучит смешно, не правда ли...

...я попробовала вспомнить хотя бы случай из своей читательской практики, когда две женщины изображались подругами. У Мередита в «Диане с перепутья» есть такая попытка. У Расина и в греческой трагедии, разумеется, женщины часто наперсницы. Иногда матери и дочери. Но все они неизменно изображаются через их отношение к мужчинам. Странно подумать, что все великие женские образы до Джейн Остен рисовались лишь в отношении к другому полу. А какая это малая часть жизни женщины и как мало может знать о ней мужчина, когда он ее видит через черные или розовые очки, которые надевает ему на нос его положение! Отсюда и своеобразие женского образа: эти озадачивающие крайности красоты и уродства, превращения из божественной добродетели в исчадие ада — ибо такой видел женщину влюбленный, в зависимости от того, росла его любовь или чахла, была взаимной или оставалась безответной. [...]
Представьте, если бы мужчин изображали только возлюбленными и никогда — друзьями, солдатами, мыслителями, мечтателями; им почти нечего было бы играть в пьесах Шекспира...

Вирджиния Вульф, Своя комната