БАСКЕТБОЛ



Когда мне было 14 лет, я играл в баскетбол на площадке сочинского стадиона им. Ворошилова. Помню мускулистые загорелые спины товарищей и кран с водой, расположенный над землей, выведенный прямо из ржавой трубы, идущей вдоль беговой дорожки. Как же долго можно было пить эту свежую, чистую воду после игры, возя лбом и волосами по траве, почти по земле. Однажды в конце такой игры к нам подошел задумчивый мужчина лет 40. Он все смотрел вокруг, словно пытаясь сориентироваться. Потом сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь, как-то немного печально: Тут в 44-м был госпиталь. Мы тут лежали на койках, на этом поле... Было видно, что пейзаж на резкость у него не наводится и это сбивало его с толку, печалило и смущало. Он и обратился-то к нам не для того, чтобы что-то узнать, а чтоб не оставаться в этом своем смущенном одиночестве. Потом он ушел, чтобы нежданно остаться у меня в памяти на долгие годы. Несколько раз от нечего делать я прикидывал расположение палаток для раненных на небольшом стадионе, врезанном в склон горы и хоть образы и проступали, но были какими-то смазанными и фантомными на фоне того реального и яркого мира со шлепками баскетбольного мяча, потными и блестящими спинами, бегущими к штангам и взмывающими к кольцу, вкусом воды после игры. Это был наш мир - единственно возможный и яркий. Больше всего запомнилось выражение лица этого мужчины - серьезное, немного озабоченное, нерешительное. Это был тот зазор, куда мы время от времени выпадаем, зазор между памятью и реальностью, когда память сильнее реальности, но с реальностью все же приходиться считаться хотя бы для приличия, хотя бы потому что - вот она, тут, перед глазами в виде нового ландшафта и мальчишек в старых брюках, голых по пояс, бросающих мяч в кольцо. Теперь я думаю, что в этот зазор мы попадаем в лучшие и искреннейшие минуты жизни. Я думаю, что в этом зазоре, как в истоке, начинались многие великие вещи - "Комедия", например. Вряд ли раненный на войне мужчина собирался писать роман или рассказ, но величие пришло вместе с ним в эту трещину в жизни, в эту лакуну и невольно втянуло в свою область и меня четырнадцатилетнего, не ведающего ничего ни о войне, ни о любви. Его величие было - он сам, попавший в простор, не принадлежащий больше никому, постепенно выцветающий в его памяти, потому что больше нигде не хранилось отныне то, что он тогда всем пылом молодости и войны пережил - койки на стадионе под небом курорта, лицо медсестры, стоны раненных, трибуны из цемента, пальмы и синее жаркое небо.
Теперь я сам такой растерянный и слегка сбитый с толку мужчина в те дни, когда попадаю в свой родной город и вижу его и не узнаю. Более того, я намного старше, хоть и не хочется в этом себе признаваться. Но вот что главное - мы оба с ним стоим в том , оказывается, безмерном просторе, в лакуне несовпадения, словно нашу душу взвешивает бог с птичьей головой, прикидывая, равен ли ее вес соколиному перу и видит, что равен. И тогда реальность сдвигается, и понимаешь, что не наведенный на резкость, немного растерянный, не узнающий реальности, ты и есть тот, уязвимый и настоящий, единый здесь, на этой площадке со всеми остальными, растерянными, не узнающими и великими, дерзнувшими усомниться и растерянно не узнать, и что отсюда начинаются лучшие тропы твоей жизни, и для этого не нужно умирать.

https://russgulliver.livejournal.com/633060.html