...Есть ведь такая страна, которая реально слезла с нефтяной иглы, — это Мексика, которая до 1980-х была нефтяным придатком США, а в конце 1980-х они вбухали всё, что у них осталось после падения нефтяных цен, в строительство современной промышленности. Они реально построили промышленность, и США — их покупатели. Мексика — это экспортер в Америку высокотехнологической продукции — автомобили, компьютеры, фарма, черт в ступе, станки… Это сделало Мексику развитой и процветающей страной? Нет, там такая же дикая преступность, те же наркокартели и та же бедность. Само по себе вот это всё Мексику ни к какому процветанию не привело, потому что все понимают, что да, это была нефтяная площадка, а стала промышленная площадка. А капитал нечего Мексике накапливать, надо всё держать в Штатах, там спокойнее, там никакой наркобарон у тебя ничего не отнимет и не захватит и правительство с тобой ничего не сделает.

Вообще, все эти попытки с промышленным развитием, которое строится на сырье... Давайте посмотрим Латинскую Америку? ... Как только в сырьевых странах начинается экономический рост, он вообще называется «сырьевой суперцикл», как только начинается рост цен на сырье, так в сырьевых странах появляется идея: «О, давайте мы сделаем свое производство». Как мы его делаем? Во-первых, мы как-то запрещаем и как-то ограничиваем импорт, чтобы дать возможность своим производить. Покупаем станки, машины, даем субсидии производителям, и они начинают что-то делать. И, кстати, где-то не в половине, но примерно в 30 % случаев какое-то производство реально появляется, правда. И всё нормально производится, что-то делается, а потом сырьевой цикл заканчивается и у правительства кончаются деньги на субсидирование всего этого дела или на накачку внутреннего спроса. Ты либо даешь предприятиям деньги напрямую и они что-то выпускают, либо ты даешь деньги людям — пособия, пенсии, социалку, и люди на них начинают что-то покупать. Но всё, вот у правительства кончились сырьевые деньги. Промышленность продать произведенное не может, потому что это не конкурентоспособно, потому что это может продаваться только внутри страны. Это, кстати, так и задумывается: «Мы будем делать это для себя». Но вот у правительства деньги закончились, и дальше два варианта: либо оно продолжает упираться («нет, вы всё-таки производите, пускай без дополнительных инвестиций»), но промышленность всё равно начинает разваливаться, либо правительство говорит: «Ну всё, деньги кончились», — и производство опять разваливается. Всё падает и схлопывается. Вопрос: а почему вы не можете, например, если вы провалились на своем рынке, попытаться что-то продать соседям? Не получается, потому что все ваши соседи — тоже сырьевые страны, и если в одной падает спрос на технику, то в другой он тоже падает, у них более-менее одна экономическая динамика.

И на постсоветском пространстве такая же история. Про что вот этот наш Евразийский экономический союз? А про то, что есть Россия, у которой есть выход к морю и свое сырье, и есть еще страны, которые с ней, потому что они используют российский рынок, а своего выхода к морю, выхода на экспортную продукцию у них нет. Беларусь, Армения, Казахстан и Кыргызстан — вот они, пожалуйста, участники Евразийского союза. Почему? А деваться некуда, нет своего выхода к морю. Ну, Казахстан немножко отдельно идет, потому что у него есть своя нефть, свое сырье, которое он старается разными обходными путями, в обход России, реализовывать, продавать. А вот Украина, например, в Евразийский союз не захотела, потому что для нее сюда вписываться — это привязать свою промышленность к спросу со стороны сырьевой экономики, то есть рисковать. Два раза они на этом уже «горели» — в начале 1990-х и в конце нулевых, и больше не хотят. Просто у них есть свой выход к морям, и всё, нет смысла участвовать в Евразэс.

Поэтому что придется делать? Еще раз, придется доказывать и объяснять, почему здесь должны быть какие-то бизнесы, какое-то развитие, почему здесь нужно делать деньги. Очень долго российское развитие держалось на чем? На том, что был дешевый труд по отношению к производимой продукции. Но это очень зыбкое преимущество. Если вы начинаете делать какую-то технически сложную продукцию, то вам, соответственно, нужны хорошие кадры, а хорошим кадрам надо платить. Как только вы начинаете хорошо платить, люди поднимают голову и начинают требовать себе каких-то прав. Вы пытаетесь им сократить оплату — значит, они будут у вас плохо работать. И если у вас сиживают так называемые инвесторы, они оценивают уровень деловых рисков. И только какой-то запредельный уровень доходов может оправдать тот запредельный уровень рисков, который существует в России, по ведению бизнеса, большого и потенциально экспортного. Потому что человек может сказать: «А зачем мне ставить завод в России? Давайте я его в Польше поставлю. Пускай, может, не такая прибыль будет, но я точно знаю, что с ним ничего не произойдет. Будет себе работать. Персонал? Ну да, буду платить подороже, ничего страшного, я и продукцию дорогую продаю».

С точки зрения экономической модели у нас совершенный XVI век. Это «Московская компания», как при царе Иване, соединенная с опричниной, которая эксплуатирует ресурс, экспортирует его и на выручку обеспечивает себе охрану и оборону. Собственно, всё. И российская экономика была такой всегда, здесь модель крутилась вокруг того, что есть какая-то правящая группа, некоторые люди во власти — назовем их дворянство, ЦК КПСС, царь Иван, это совершенно не имеет значения, — которая аккумулируют ресурс. Причем возможны два варианта: либо она аккумулирует капитал, который достигается за счет экспорта, либо она снижает цену труда. Весь экономический рост конца XIX — начала XX века держался на росте мировых цен на основной экспортный товар России — на зерно. После 1914 года эти цены обвалились и больше никогда не восстанавливались.

Большевики ответили коллективизацией — они занизили цену труда. Нет дешевого экспортного ресурса — ну ладно, мы сделаем так, что людям платить ничего не надо будет, и всё. И только когда вернулась в оборот нефть, в Советском Союзе начало строиться то, что мы называем социализмом с более-менее человеческим лицом, в 1960–1970-е годы за счет экспорта. И не уйти от этого, потому что можно только оптимизировать распределение этого ресурса. Все говорят: «Вот, давайте уйдем от сырьевой модели!» Вопрос — откуда вы возьмете капитал? Для того, чтобы уйти от сырьевой модели, вам нужен капитал, и это не только деньги. Нужны технологии, нужны средства, нужны ноу-хау, нужна инфраструктура, знания — всё, что называется капиталом, тогда вы можете делать какую-то технику. Где вы накопите, где вы возьмете вот эти стартовые вещи? Идею, которая сводится к тезису «давайте мы накопим деньги от сырья, продадим сырье и купим технологии и построим», много раз пытались задействовать, и каждый раз что-то не получалось. Когда при Хрущёве начали массово продавать нефть, Хрущёв писал в ЦК, стучал кулаком: «Нам надо на выручку от нефти построить современные химические заводы», — ничего не получилось. Ничего не получилось, потому что с другой стороны должна быть мотивация строить на выручку от нефти эти самые химические заводы, строить современные заводы.

Почему не получается строить? Потому что система, которая строится вокруг аккумулирования нефтяных супердоходов, отрицает собственность. У нас нет собственности, у нас есть единственный субъект, про который можно сказать, что он хозяин собственности, — это правительство. Все остальные наши олигархи, хоть в Москве, хоть в Дубае, прекрасно знают, откуда им это всё досталось. И до сих пор откуда берется вся эта история, когда в Росреестре вместо имен собственников каких-то активов появляется наименование «государство»? Ну, оттуда, что они сами прекрасно знают, откуда что взялось, и они в легитимности этого не уверены. Они всегда один другому могут сказать: «Чувак, ну мы-то знаем, откуда у тебя это всё, и мы считаем, что это тебе не положено». — «А кто это решил?» — «Ну, мы так решили, старшие товарищи так решили».

Есть такой замечательный перуанский экономист Эрнандо де Сото, который так говорит о своей стране: «Совершенно ложное впечатление сложилось, что в Перу есть, допустим, во власти либералы, которые выступают за свободный рынок и право, и есть социалисты, которые выступают за большее перераспределение и за усиление государства. Ничего подобного! И то, и другое — это голый меркантилизм XVIII века, где всё строится на том, что есть правящий класс, который присваивает прибавочный продукт и его эвакуирует из страны, продает и деньги себе эвакуирует». Они могут назначать для внешнего лоска «либералов» на какие-то посты, но это просто для эффективности работы компании. Ну, как Ост-Индская компания — там, наверное, были в XVIII веке люди более либеральные, менее либеральные, но как только дело доходило до выжимания прибыли из туземцев, они были совершенно едины. Так и сейчас российская элита совершенно едина в вопросе того, что нужно выжимать либо сырьевой ресурс, либо трудовой ресурс.



Д. Прокофьев
https://polit.ru/article/2023/01/12/prokofiev_posle/?fbclid=IwAR0GmbD0HnIw5G_miZ3gHOZFrcnTeHV6x4uMgGoqGYu7pB6CIljB5paNxhk

https://kot-begemott.livejournal.com/3321138.html