Alkospirit (Liboys_ligirls) все записи автора
Дина ГАТИНА (стихи)
* * *
Ножки так, как невозможно ни шиша.
На кита, как невод, кожа от мыша,
То-то треснет, то-то будет красота!
Нас порезали на блюде от кита.
* * *
Пошли, мам,
Попьем кофею
с морковью,
с нашим взглядом.
По шлемам
нежным задом
прокатилась
содрала кожу
прохожих
просила подуть,
подать просила
искала суть
впопыхах
в лопухах,
а всюду суть,
где попало,
где погладишь.
Я усмиряла мышцу
наклоном вправо,
наклоном влево.
Но криво, криво.
* * *
Маячил твой спинный
Остров, где не ступала
палатка.
Березовых палок
и тополиных
перьев вздохи.
Несет вечером,
словно тиной.
Не так плохи
все раньше, но знаешь,
теперь
Маячит твой спинный.
* * *
День бы спать,
чтоб смотреть
голубой
сон мой.
Деньги взять -
улететь
за тобой
конной,
и с шашкой
наперевес,
и с шишкой
зеленой
в подарок
а с небес
солнца
огарок,
это день.
Это вовсе не нужно.
Лучше
продень
в ушко
мой голос,
чтобы нажать -
и слышно,
чтоб густо,
на всю палату
полз
а, грустно
провожать
космонавта,
и с крыши
кричать
на солнце
плевать
на солнце
А я в траве
навылет.
Ты вылит
в моей голове
статуэткой.
Воланчик
меня бы ракеткой
в столицу,
как птицу
с линялым пером.
Деть бы меня
на перрон.
Деньги взять -
улететь.
и не найти. (не найтии)
* * *
Убирайся с моих облаков.
Ты слабо похож на птицу.
И, в общем-то, ничего общего,
и, в принципе, никаких принципов.
Твой сутулый полет меня не греет,
только забавляет.
Я ухожу в страну незнакомых запахов,
куда ты не можешь попасть даже случайно.
* * *
Светлый дельфиний,
мне из-под плащика.
Вот улыбка обманщика,
линий
её не сыскать.
Два любых,
два приятеля
и один ни в какую.
Мой порыв
называю
порывом и только
По нарывам иголка
Занозы тешу
За нос водила,
За пояс вешаю
пальтецо,
а сумочку из крокодила
бросаю в лицо.
И убегаю.
КОНЕЦ.
Какой неудачный конец
И убегаю
на дачу,
конец.
Буду смеяца
Одна
со дна.
Только скажи:
А помнишь тот светлый, дельфиний.
* * *
Жёлтый дракон в проводах
Запутался рогами.
Вот он, сыр.
* * *
Смёрзлась щёчка,
спит в трамвае,
спит некрепко.
Точка, точка, два крючочка -
я-то знаю!
Набок кепка.
Набок кошка для котят:
вот сосите,
вот дорожка.
Мне, наверное, простят
Синий свитер.
* * *
Зелёный ослик был,
Но в него не верили.
Зеленый ослик иакал, иакал,
Но в него всё равно не верили.
Зеленый ослик плакал,
А верили в оранжевого лося.
Зеленый ослик с горя ушел в Тибет,
А из оранжевого лося сделали зеленую колбасу.
* * *
У дерева на самой голове
цедила сок птица не из наших стран.
У нее голубые ножки,
у нее серебряный хвост
и блокнот вместо сердца,
один исчерканный пухлый блокнот
вместо сердца.
Я крикнула ей снизу:
Эй, слезай! У меня здесь
полным-полно крошек!
Она посмотрела на меня пристальным
сизым глазом
открыла блокнотик.
Поставила напротив буквы "Д"
не то галочку,
не то крестик,
и полетела прочь,
К другим большим деревьям.
* * *
Ах! Громовых раскатов,
чёрных пёрышек!
Ах! 33 голубя за море -
- Приходи-приходи -
видишь я,
видишь,
сны считаю по осени.
Мятые персики слов,
угловатые музы.
Как ключицы мои
пресекают тонкое горло,
так и я пресекаю
твою хорошую песню,
твои хорошие мысли,
так пересекаю
свою недо-любовь,
как досадную рытвину,
как лишнюю вену.
Но, ах! Приходи-приходи!
Ах, наступили на платье.
* * *
Лица мышей.
Мышцы лиц их
напряжены
до отказа,
и целится
из лисицы
рыжим глазом
в них
судьба.
У них норы,
и смотрит
из лисицы
глазом
внимательным
судьба.
* * *
Мышка в футляре.
Ждет земляники.
Прильни к ней,
полярник,
прильни поскорее,
пока еще
дышит,
пока еще
слышит,
что кошки на крыше
наелись порея.
Пока еще стыдно.
* * *
Морских маракасов косяк
И стадо стыдливых бекасов
На синей ладони ветров,
И бешеных свитеров
- second hand - типа
не носить боле,
и боли не чувствовать
что ли,
И маленький компас ломать.
* * *
Как я ко клоуну шла -
мать не знает.
Несу детей пол-подола
на полюсе -
сеять.
Впервые моя манежность
вышла
по клоунам пробежать,
вышила вишен
поклеванных
по икроножью.
А клоун: зацелоун
мной
наружу
летит.
* * *
Упрек медвежий.
Мелована тобой
бумага тонко я
не для папирос,
Я свитком
древним на дно
ладони
твоей ля-гу.
Сон бы
кауркой вещей
упругой
как бы.
Ля-гу
шачьей нежной
гатью
в предсердье.
Скажи про мель,
про мельника,
про жену его,
что дышит
пять лет тихо.
Ну его.
Я так тихо
думаю
о тебе.
* * *
Голуби ножками
на железном коньке -
Воркута, воркута!
Не улыбайся, не спи.
Натянулось небо над кожей
Однако же,
какой ты гагажий
Горошины-синяки
моих слов турецких,
душа моя серпоклювка,
все жилы,
моё великое: ой.
Междометье дырочка
из-под пули, которая
в клён мне.
Междуименье.
* * *
Я за ландышем
в очередь
надо же лезу,
А ты мне:
надо железу,
А ты мне:
надо в столицу,
и по лицу, по лицу.
А я полицию
с собакой,
с пулей
в помощь себе призову,
и вот,
приёмыш акулий,
ты упадёшь в траву.
С собакой и канделябрами,
в траву.
Это я кверху жабрами
рядом упала
в золу,
где мы дышим.
А за лан-
дышем
я опоздала.
* * *
Семипроцентная сказка.
Полчуда.
Линолеум в точку.
Мне
фиолетовый пистолет дали,
решаться.
Я максимум рядовой, Максимка.
Я собираю цветы, если отбой
Никто не знает, что я хорошо пою.
* * *
Вероятно, это день,
и бел,
и семечек куль,
и мне дали пуль,
и смел
до истерик тюлень.
И я к нему
иду.
С карабинами,
с апельсинами
во рту,
а почему -
не имею понятия.
И тут
он стреляет
Из писто-лет.
Якут
сыпет проклятия.
Нюхает, словно дочь,
бранясь,
зовёт жену и детей.
Они тащат меня скорей.
Меня
им хватит на целую ночь,
На полярную, долгую ночь.
* * *
Сидим в спаленке.
Пока мы спали,
нам спалили
валенки.
На снег надо нам.
Теперь босыми
колбасами
радостными
ног,
как щенок,
поскачем порошею,
хорошие,
словно бык,
невероятные,
словно маг.
Не веруя, не мы,
а так.
* * *
Лесная прохлада.
Надо ли больше?
Не надо,
не в Польше.
Падали листья,
падали много
на дорожках
и кисти
рябины строго
разбились в заряды,
А я, на куриных ножках,
передом-задом
верчу
и верчусь.
А Иваны стоят,
сто Иванов подряд,
и каждый: "Хочу!"
И только заряд
рябинный
им в спины
следом.
И к новым победам
спешат дураки,
смешат василис.
От руки до руки
клубок
заповедный
катается,
да колобок
бледный
на лисьем носу
поёт,
да мне не мечтается.
Сегодня в лесу
не страшно, не странно.
Придумала! Встану
сегодня боком к ивану.
Себя потешу,
леших,
и мимо идущих баранов.
Но в моде страданья,
быть в моде?
Писать о любви, ожиданьи,
мечтах о свободе?
И плакать,
лакать восторги.
Ах, как убоги
такие мысли,
такая слякоть.
И я, на куриных ножках,
танцую буги и твист -
Мне весело. Свист
откуда-то слышен.
Это иваны передом просят.
А я лезу выше,
на ёлку,
на самую шишку.
Меня заносит
и ветер срывает крышку,
и всё моё, маринованное,
лезет наружу,
И я пою, очарованная
своим новым голосом,
и танцую по лужам
своего рая
и, волосы
продавая ветру,
играю
в километры
своих привычек забытых.
Может, так умирают?
Я не помню что важно.
Мне условий отлитых
чугунные комья в ладонь,
но с ладони
летит самолётик бумажный.
* * *
Очень, очень глупые люди,
точно самые злые страницы
прочитанной книги.
Прочь недоеденный пудинг -
приехала пицца
и масло! и фиги!
Прочь недоношенные чудеса,
тухлое диво.
Марс погоняет Юпитер,
Но комья салата в моих волосах,
как некрасиво.
НЕЖЕСТОКИЙ УБИЙЦА
Я была оленем, смешным, кудлатым,
На своих стебельках-ножках по опушке скакал,
махал нежным копытом,
А из-под него весенняя
вылетала птица,
заплаканная.
Мне было жаль её, я помял ей перья,
Но день так светел,
не плачьте, птица.
И я скакал дальше, но осторожно,
Подбив копыто мхом ласковым,
махая нежным ухом.
Но снова вылетела птица, встревоженная
- я погубил её гнездо, как жалко,
Но день так хорош, простите великодушно.
А в рожки мне солнышко пускало слюнки,
И я пускал слюнки,
и их ловил ветер,
и казалось,
что я не касаюсь почвы ...
Но тут взметнулась птица, с ужасом в клювике.
Я разбил ей яйцо.
Досадно,
прошу, извините,
Но всё же яйца - не дети.
И я снова забыл о птичьих заботах,
рассекая весёлые васильки,
И мечтал, как мои рожки станут рогами,
И птицы, наконец, от меня отстали,
Просто как-то грустно хрустели
и копытца мне целовали.
Такие странные птицы.
Я проснулась и вздохнула с облегчением.
Я опять была буренка и меня кто-то доил и кто-то кусал в правый бок, а птицы таскали из моей кормушки.
И я подумала, может, лучше так? Может, я лучше буду понятной доброй буренкой, а не непонятным нежестоким убийцей на тонких ножках?
А потом подумала: "А может лучше так?"
А потом опять подумала, а может так?
* * *
Ты илья.
но мы будим
То, что не будем
беречь.
Тебе речь
твоя - день,
мне - дребедень
отчасти
От счастья падаю
Подаю руку
Но надо ли
Чтобы мы рядом падали
радуя
Собой
это всё
только веток сон
жёлтых
С них сошёл ты
(такое и мне не чуждо)
Через голову в чудо
Прямо
в листья
эти ли
Жадные, лисьи,
метили
В меня летом?
Не Надо
думать об этом
Не Надо
зря жечь
свечи
Но мы будим
то, что не будем
беречь
вечно
Только море
и воздух
да свет окон
А мы так,
спорим.
О позах.
А мы так
Веток сон.
* * *
Бежит ёжка,
ушко игольное,
обездоленное
дитя перелеска.
Перелезь-ка, родной,
Перелезь-ка,
Эта глыба
совсем не лёд.
Это твой полёт
притаился
глупо
в приталенном драпе,
в прииталенном трупе.
На твоей лапе
сказано
долго бегать,
искать в долг дёготь
и разная
Сложнота.
Можно так,
а можно
в прорехи твоих рукавичек
орехов и спичек
несложно
сервировать.
На север воровать
пойти,
но тайно
прочти:
север
это клевер,
трилистный самый.
Пожуй.
Можно, с мамой, позже,
а пока -
беги, ёжка,
лакай
свою фляжку
у ремешка.
Кусай свой локоть,
- девчонок -
но дёготь
тебе не приснится,
а приснится
солнце под мышкой,
под маленькой мышкой
смущённой...
* * *
Не разувайся.
Мы здесь кормили птиц
с другими руками
с другими крошками.
Не доклевали, глянь-ка.
Не разувайся.
* * *
Заметь, я не вижу.
Не желаю, тру веко.
Получила мимозные пятна.
Мне приятно.
Не хочется ближе.
Не хочется человека
просто
воздух весь спелся,
спился
мой Бенвенутто,
кому ты нужен,
простужен и слаб?
Пустить осла б
в рожь.
Врежь ему в рожу,
врежь,
что же простить?
Бабочка цвета беж.
Девочка цвета пляж,
пятый этаж.
Фламинго в проводах,
Доминго в предродовых,
ах,
отпусти, отпусти!
Всё за-ме-ча-тель-но!
Мечтательно
закусила губу,
откусила губу -
на, ешь.
Мой Бенвенуто несвеж.
Он поседел и устал.
Он посидел и умер.
(врежь...)
И не дал сдачи.
А с дачи
мы пёрли тыкву:
ты - ква! И я - ква!
Обе - жабы.
Мне бы хотя бы
семечку синевы...
Но - увы:
ты-квы.
Это на весь январь.
Семечки жарь и всё.
И забава.
Принцессу Яву
и принцессу Гиту
украли джигиты!
А мы остались.
Мы жабы,
прямо на самом деле.
Малость киты,
Но тот же зелёный.
Пахнет палёным.
Семечки обгорели -
стали мулатки,
а ты
заплатки
ставишь мне
на трахеи.
Я не сумею,
не мучься.
Лучше лучись,
а меня - на лопатки
и в детский песок.
Не мучься,
а меня - на лопатки
и в кошкин песок.
Кажется, я рыдаю.
Не желаю, тру веко.
Получила мимозные пятна.
Мне приятно,
но они тоже - тыквы
не хочется человека
от-вы
кай от меня,
обменяй на цветок,
я же - в песке,
в руке - хоботок
лебяжий,
в руке - ерунда
липнет мизинец.
На цветок в кружевах
и корзине.
Ерунда снова.
Не ново -
кружева.
Моя голова -
Ты-ква.
Мой Бенвенуто умер.
Семечку синевы надо.
Ой, отпусти,
Я рада,
Я очень живуча.
Не мучься,
Лучше лучись.
Это сумерки
просто
Не по росту мне
эти простыни,
эти кошкины крышки
Песок.
Мой поясок не туг,
слышишь,
этот недуг заразен,
и безобразен,
как кукушонок.
Это сумерки,
это умалишённый
умер кит
внутри нас жаб.
Он ослаб,
как когда-то
Бенвенуто.
Вот ерунда-то,
но кому-то нужно
вадить,
радовать детвору.
Завтра я тоже
умру,
может,
пока не поздно,
обменяй на цветок,
на всё тот же зелёный,
От-вы
кай.
* * *
Звёздно.
Завидно звёздам.
Они загадали,
У них не вышло
материка,
У них пышная
истерика,
Они прогадали.
Ах, про запад
Не заводите
россказни,
А звёзды запонки?
Или звёзды прорези?
Они везде-везде,
И звезда к звезде
конно-пушки
На моём носике,
конно-пешки.
На моём сливовом
моём полумесяце
ах, мясца бы, да пост.
Комету за хвост
Кильками б обложить.
Надо жить.
* * *
Рыжая-рыжая песня,
и рукава пьерины,
и сердце навылет.
Может сказать?
Слова не больше сказок.
Моль - никому не нужна,
но существует такое занятие.
Ему казалось, что осень - это
рыжая-рыжая тётка
в сушеном плаще.
* * *
Сижу без воды тут.
Ты выдут
шальным стеклодувом.
Задут ты
И пахнешь
печально
пропольем
пчелиным.
С заду-то
красиво
лосиный
загривок
Кусать.
Так хочется глаз,
но - увы.
Боюсь,
ты не повернёшь
головы
И что-нибудь
мне
подмигнёт.
* * *
...мечта моя,
Камерун, Камерун жёлтый -
Не знаю точного цвета.
...и пришёл ты,
и дышишь,
И даже ничто не задето;
и цела (перемычка),
и смычки (в канифоли),
и лето!!!
...и Камерун, Камерун
Скоро настанет!
Я воспарю над Сахарой
своим рафинадом,
и можно
Суметь наследить...
* * *
На руке ранки,
И ранние странники
руны разные
ищут там,
Хлещут, радостные,
по щекам.
Посчитал мои пёрышки,
Не заплавлены краешки.
На хвосте перстень.
Перестань верстать
моё сердце,
нужно ли
Знать, что делается
под веснушками?
Послушала глупых советов.
За это
Заслуженно вою,
и рою
на руке ямку,
и строю
свою фудзиямку,
и в строю
нострадамок страдаю
порою.
Я открою
Вам хитрую тайну
Я открою
Вам синюю лямку
Я открою
Вам красные брюки,
выбирай.
Видишь,
Я из-под крана
мою жёлтые руки.
* * *
Глаз слипся глазиком.
Много-нолик.
В створках сиреневой рыбы
прячется всё то же,
Что прежде - в обестученном небе,
Что прежде - в яйце, утке, зайце.
В сундуке.
В бассейне с непрозрачной водой.
Вывернулась на огонь
Отлетает бабочка
О, ночь же!..
Запрячь дома.
Скоро наступит, тупит зимка,
запрячь поглубже.
Восковые мелки под дождём.
Всё мне! Всё мне!.. Чтоб же.
Пахнет костром и Васькой.
Лежу на диване.
* * *
Три ноля дата,
Три солдата.
Но я не ною.
Ною весть за борт
кинул
мину
миную
весь-весь
Перешеек,
Своими ноздрями
Пере-крёсток
глаз.
И - грянет!
И - таю...
Считаю: раз.
Считаю
медленно специально.
Свалены рыжие,
серые
звёзды,
Ты же я?
Верую,
Соседы - седы.
Кульбиты - биты.
Земля - ля-ля!
Лямочка доброты.
Москиты - киты.
Пере-бьётся
тот, другой,
посуда.
Суда не надо,
суда уходят
домой.
Не буду, но рада:
Он в моде,
Он под небом-
под нёбом,
где сладко
водить.
...и стыдить малыша
в клешах,
в камышах -
всюду!
Загадка,
как труп.
Блюдо
назвалось суп,
Прям так и сказало:
"Я суп, - говорит,
-я так".
Прям так и сказало.
Крольчиха рожала крольчат,
Сверчат
сверчки,
И кошка котится.
Дурачки поголовно.
Условно
сместиться
на пять влево.
Я потеряла брошку.
Дева опять с Водолеем,
мы околеем.
Мы станем бабы,
с морковкою
и ведром,
Вчетвером ловкие,
но я бы
Просто смотрела,
как носится
переносица.
Переносится дитятко,
роста и тела бездна.
Полезно это,
но где-то растёт баобаб...
Слышь-ко,
Мазай ослаб!
Слышь-ко,
пошёл ко дну,
как мы теперь?
Тону!
Кричит кречет,
Чечёточник полупьяный.
Лечит
от сглаза манной,
и можно верить.
Мы будем лазать
по липе(а) и по осине(в).
По осени терем
Осел до петушка
на пушке.
В корзине игрушки,
Но никто уже
не умеет.
в неглиже -
ещё ладно,
но в пальто
так потеет,
Что ладаном
не забьёшь.
Споёшь ли с утреца?
Устрица
подлеца укусила -
Вкусила обмана.
А я,
Как ни странно,
края
океана
потрогала языком.
И убежала
в кусты.
Ты знаком
Со знаком на нитке?
Рожала
Вёсел углючина,
А Шнитке,
Весел,
играл,
недоучен.
* * *
Мне так зимне.
Такси мне бы,
монеток ливни.
А слив нет, хлеба
только толика есть.
Есть, не есть?
Смешно так.
Меж ноток
Клякса варенья -
творенье моё.
Маек ворох не стиранных.
Нести раненных,
впрочем, хуже,
порочен, к тому же
круг рук вокруг,
а я здесь вдруг,
а я здесь,
взвесь
меня, слон добрый!
менял угол склон, добры-
кался, стал ровным,
бескровным,
Стали твёрже.
Стали твёрже
мускулы пальцев моих,
мускусных зайцев на их
буграх вижу,
предвижу в угрях рожу.
Багрян кожи
узор подростка,
гадок
его взор. Отростка
без загадок
не надо, что вы.
На дом подковы -
тоже негоже.
Забот не стоит.
Но вот стоит
на столе свечка,
а в золе овечка
по самые ушки,
хлопушки, ватрушки -
и тихо.
А я как шутиха,
ослиха, тупица.
Тихо шутиха любила.
Лихо ослиха любила.
Пиццу тупица любила.
И тихо.
* * *
Успокоенный собственной прелестью,
страх мой
марионеткой забытой
на гвоздике тихнет.
Лиха беда начало - вымою окна,
двери,
буду бегать счастливой,
как песня сверчка под полом.
Не станет ветрено, грустно,
просто не вырастет новый дуб -
Не упал лишний жёлудь,
Верно, всё свиньи.
Люблю по-прежнему зло и бездумно,
хоть на глазах кепка.
Хочешь сказать что-нибудь?
Лучше сейчас,
завтра я буду лучше.
* * *
в шарфе, во шарфе
в шарфе, во шарфе
дыхание прячешь
в шотландскую клетку
бездымно,мна,мна
варежки в рукава
пулей
за уши не оттянешь,
нет ушей
в шарфе, во шарфе
в шарфе, во шарфе, forever
за полярным овалом
шмыгаешь
замуж, за, мда
что-нибудь теплое
замша, замша, замша
в разводах
выдох, куда?
- клетка золотая,
но есть ещё
но-
здри,
то есть
подари
мне синенький скромный платочек.
можно и желтый
можно и красный
фазан сидит где знать желает охотник каждый
туда-сюда
без разницы,
без конца
в шотландскую клетку
вокруг подбородка
тянется, тянется -
не пропускает
за уши не оттянешь,
знать желает
в шарфе, во шарфе
в шарфе, во шарфе
во шарфово
Дина ГАТИНА (рассказы)
* * *
Беспардонные игры на бельевой верёвочке. Я привела подругу детства, где она пребывает на текущий момент и легко склеивает промеж себя сходные по структуре материалы, но говоря материи, и это до такой степени чисто.
Я не хочу делать банальности! – кричит она, воткнув ножик в сердце. Хороший перочинный ножик, которым мы чиним перья, – прямо в своё беспардонное сердце. Я предпочитаю верить, словно бы оно у неё только что было красно-синее, как в учебнике, а теперь – фиолетовое. Так вот я и говорю вам: было оно у неё очень хорошее, красно-синее сердце, и говорю я это не потому, что так надо, а потому что чувствую острую потребность сказать об этом, ведь я так и не стал смотреть какого оно цвета.
С ранних лет мне трудно смотреть на мясо, любого сырого вида, и на кровь с мясом, поэтому я предпочитаю верить в её красно-синее с ножиком сердце. Я говорю с ножиком, чтобы казалось, будто я всё видел, – ей, без сомнения, хотелось, чтоб все-все видели, но чёрт-чёрт, всё-всё было рассказано не один раз, во всяком случае, про ранние лета.
Наша подружка сидит в тени дуба, потому что я собираю жёлуди, и неспешно идёт заповедными, загадочными, только её тропками. Кормит оленей. Она полностью закрывается своим босоногим на ржавый засов и цепочку, на которую сосед кладёт палец, от чего становится ещё страшнее. Я замечаю, у неё перестреляли все до единого шарики, привязанные к палке, и теперь она держит в руках нечто гадкое, походящее на изобретение для распугивания мух извращенцами. Летят мухи, а я шесть-восемь минут абсолютно неподвижен, и взгляд мой неподвижен, прикован к моему дубу.
Она за моей спиной. Напоминает. Шашлычного барашка, которого всегда жалко, которого ты (зачем?) только что кормил травой, до которой он сам прекрасно мог дотянуться. Буду ли я чинить перья?
Несколько пальцев её ноги упираются мне в лопатку, ибо я простёрт, и я почти слышу ваш сип «как банально», и я хочу запретить вам так сипеть, потому как ни фига это не банально, ни фига! Всё что происходит за моей спиной я могу угадывать в глазах девочки, задубевшей и страстной, как мне должно быть известно, хотя меня охватывает ужас при мысли взять её за плечо, и я очень надеюсь, как она подрастёт и станет знаменитой актрисой, я думаю, вдруг она знаменитая актриса, вдруг у меня за спиной знаете что, она сказала: не хочу делать банальностей, но мне известно, что ей, скорее всего, придёт в голову – ножик в сердце, поэтому я не стал смотреть, как она воткнёт ножик в своё красно-синее, ведь я объяснял про мясо, а потому у меня всегда есть шанс думать, что в сердцах ножиков нет, когда она всё-таки шевельнёт неловко пальцами, я, может, обернусь и ударю её в лицо (вдруг у неё зачешется нога), не учитывая пол и возраст, либо брыкну в пространство ногой, да и повалю ёлку, которая рухнет на дуб и на девочку под ним, что станет смеяться и размахивать в воздухе шариками, разобьются шарики, которые никто не любил, или, может, чтобы не быть банальным, я спокойно встану, соберу сухое бельё с батарей, скажу, что проголодался и отобедаю бутербродом с хорошим сыром, загляну невзначай в телефонный справочник. А кровь с пола мы начисто ототрём, только без меня, я всё равно не стану смотреть в ту сторону.
ПАСТУШОК
Я хитрю и ухожу в одеяле. Я часто хитрю.
* * *
Можно выбрать, что именно покрыть одеялом: голову или ноги. Можно купить апельсинов. Такие возможности работы с кожурой и кожицей.
Соотношение движущихся и неподвижных вещей, из тех, что не создают звука, мне неизвестно. Было бы важно – было бы интересно составить хотя бы первую часть списка. Камень и дождь. Пепельница и подслушивающее устройство, всё равно непонятно, что из них точно молчит. Всё звучит, когда падает, но только если в конечном итоге упадёт. Ветер и ветер. Получается, что звучит только трение. Уши – молчат.
Пепельница-перепёлочка. Семейство пастушковых всегда вызывало на мне улыбку. Разве ж оно кого-то пасёт? Это маленькие бегающие в траве птички, и глуповатый их вид напоминает доброту.
Глупый дизайнер, которому взбредёт сделать пепельницу в виде любого пастушкового. Пока что, кроме боли в моей голове, я не встречала такого решения. У любого дизайнера есть шанс. Либо я плохо информирована. Я ведь не собираю её, информацию.
Хотя и марки, и гербарий, и всё не вызывает особого интереса быть собранными. Вот, не собранны, не коллекционеры. Если бы точно знать, что собирать и собранность вправду связаны, я бы попыталась коллекционировать. Что-нибудь занятное, вроде старинных дверных ручек, макаронных изделий. Собранность очень помогает.
Перепёлочка бежит быстро-быстро, одну спинку видно, сижу, улыбаюсь на кухне. Оказывается, о пастушковых достаточно просто подумать.
Можно спать аскетично и жить аскетично, только без надрывного наслаждения этим. Если не давать спать собаке, она умрёт через четверо суток. А студенты могут.
Я никогда не видела эстрагон. Присутствие же его часто читается с обратной стороны банки, и мне известен его вкус. Но я не могу узнать его, пока не увижу в одиночестве, не попробую лично. И вот так со многими. Это допустимые смеси, карнавал, где все в масках и просто маски лежат.
Если такие смеси допустимы, значит и неузнавание отдельных компонентов вполне может быть запланировано.
Конечно, что-нибудь произойдёт, когда я впервые увижу эстрагон. Не знаю, смогу ли я его попробовать. И вот так со многими.
Я могу до утра сидеть на кухне. Одеяло может не понадобиться.
Люди, которые идут в интернет, знают, на что идут. А если не знают – напрасно тратят свои деньги.
Если вернуться к птицам, от которых мало кто отходил, в общем-то, ещё я люблю пингвинов. От них разыгрывается морская фантазия. От птиц трудно отойти, пока в руках полно ненужного корму, потому что приятно смотреть, как они кушают, и быть добрым.
С пингвинами гораздо сложнее. Они едят вещи, которые гораздо сложнее держать в руках, например, живую рыбу, о которой тоже есть разговор. Когда пингвины выпрыгивают из воды, они похожи на рыб, а под водой – на бомбы.
Но мы живём далеко от моря, и бросаем крошки от силы в пруд. Желательно, лебедям.
ПРИХОДЯТ ПЕСЦЫ
Мне давно нет никакой разницы, я чувствую, как похожа на небольшую неприкаянную неваляшку из бракованного пористого шоколада, стоит она у самого края, к земле припадает в смиренном согласии со всеми ветрами, распрямляя спину лишь в затишье. И только где-то на границе между ураганом и затишьем вы можете слышать её глухой прокажённый (без язычка) звон. Мне приятней представлять, что край этот – край Колорадский, и звон летит над каньоном, время от времени привлекая собой охочих до шоколаду койотов. Но они смотрят и уходят, приходят, смотрят и уходят, потому что даже ветру не за что здесь зацепиться, кроме неприкаянной неваляшки. Обветренное шоколадное лицо выглядит горьким и твёрдым, и отмеченным древностью. Потоптавшись в отдалении, койоты уходят прочь, придумывая на ходу разнообразные причины, как то нежелание ломать зубы или, как же так, забытая встреча там-то.
На лице обнажились поры и миндаль, и ясно проступает порода. Койоты, по большей своей части, беспородны и предприимчивы. Смотреть на подобное лишает их всякого вкуса к жизни.
/Рассказ одного койота./
Там, где меня меньше всего ждали, я появлялся с необыкновенно красивой розой, пахнущей собственно собой и некоторым превосходством, но ни в коей мере не моим заискиванием. Не насмешкой.
Туда, где меня обычно ждут дольше всего, я приношу с собой букет почти самых дешёвых цветов от угловой старушки, потому что понимаю в сострадании чуть больше, чем того хотелось моей серой самке.
Она молча играет с несколькими нашими детьми, но я по запаху могу определить, когда старушкин букет в её голове превращается в кильки или что-нибудь вроде плавленого сырка. В два коротких разговора с Воркутой.
Не могу убивать её розой. В очень особенные дни я, бывало, приносил самые белые и ароматные, и тогда шерсть на её затылке начинала пахнуть таким видом сыра, которого я не знаю. Согласитесь, не очень приятно, когда в голове твоей самки пахнет неизвестно чем.
Приходят песцы.
Ветер затихает и над каньоном коротко и гулко раздаётся неваляшка, из чего становится ясна её погибель. Женщины и дети карабкаются наверх.
Песцы уходят, им кажется, что их обманули.
Появляется бродячий гусляр, достаёт бутерброды и слагает экспромтом. У него выходит плохо, а на гусли наступает ожиревшая самка. Гусли выносят вон, а к самке подсоединяют две полых трубки и начинают качать. В 29 раз в воздух подлетает кожистый бурдюк, в который можно чего-нибудь наливать. Кто-то пристёгивает его к бляшке. Жиром смазывают гусли и думают, что дальше.
ПОДАРИТЕ ЧАЛМУ
Подарите чалму, если грустно. Изумление, восторг, маленькие пальцы, вскочившие к щекам, вискам. Если, конечно, вы изготовите чалму небольшого размера. Так оно и будет, потому что, уверяю вас, большая выходит далеко не у каждого и тут важно иметь удобное время. А его у вас нет, как обычно, нет.
И вы подарите свою чалму, и вы увидите маленькие вскочившие пальцы, с подоконника – навстречу зайцу, волку, медведю и, что поделаешь – лисе. Мы будем говорить: "лисица", это более подходящее для неё слово.
Мы будем говорить: "Лисица, мой ангел, лисица!" Будем кричать, и получать нежные извиняющиеся улыбки.
Когда ногти впиваются в скамейку, сокрушая трухлявое дерево и, сокрушаясь до самой мякоти, оттого что эта боль несравнимо меньше той, когда мы будем говорить: чалма не имеет к этому никакого отношения, чалма не имеет к этому никакого отношения.
Просто нам было грустно, и мы подарили маленькую чалму.
НАСЛЕДНИКИ
Мы поджимаем пальцы и оставляем кошачьи следы. Если бы правда была в овалах лиц, а не только на лицах в овалах, возможно, мы бы просто следили снег и вытирали за собой в помещении. А так – мы якобы кошки. Так проще быть вроде самих по себе.
Мы чувствуем себя наследниками той путь-дорожки, и легко помещаемся в нагрудный карман, откуда выглядываем, словно свадебный платок – утереть невесту. Но чтоб никто не догадался, как мы мещаем, платки, ковры, наволочки с инициалами. Наша невеста потёрта. Кое-кто подарил нам 14 пакетиков с приправой для корейской моркови. Неслыханное коварство! – на две недели подряд.
Первая ночь прошла в молчании. На вторую мы выбежали из дома, потому что невеста наша – автоответчик. Теперь-то она непременно услышит. Мы небольшие коты и держим хвосты трубкой.
На третью ночь она перестала стесняться разговаривать с нами. Так мы узнали – за ушком и под шейкой.
Путь-дорожка махнула через ограду.
-20, пальцы коченеют.
-20 мне было полгода, но я включаюсь в «мы», и тут уже точно не скажешь.
-20 – кошками не походишь. Обман может обернуться ампутацией, отключением, вырезкой из кошек. А пока – мы, тройник – в тройник – в тройник – в тройник.
Следом перемахнули и мы. Дети виснут на ограде, плюют на дальность, не понимают. Подслеповатый прищур можно списать на лишнее «р», непонятно как пробравшееся в наше честное имя. Мы зачеркнули его, и стало тихо. Мы попали в овалы.
* * *
Сладкая ересь полуторакомнатного пространства годовалой выдержки нервными руками ключей, три из которых существуют лишь бренчащий довес от чужих, неизвестно где расположенных сараев, водонапорных башен, где неизвестно чего и зачем ждут напористые, источенные влагой девы с жидкими позолоченными волосами; всё это висит у меня на память на латунном, как мне сказали, кольце. Его диаметр был взят произвольно и, конечно же, совпадает с диаметром небольшой трубы, что честно испускает яды в большую-большую реку, в которой, если верить журналу, водится осётр. Иногда так приложить и думать: ну вот, и сквозь моё кольцо, и сквозь моё кольцо.
Дома на гвоздике они висят в пределах так тихо, что никогда не догадаешься, сколько осетров, сколько осетров могло быть среди нас.
КОРНИШОНЫ
Иногда в позвоночнике роза. Держу спинку на сломанном стуле, словно каждый миг вызывают. Мой преподаватель садится напротив и зажигает спиртовку. Мы едим крохотные огурцы. «Корнишоны», – он говорит, а я записываю это слово. Не знаю, когда и зачем смогу его употребить.
Я подкладываю сухое горючее, только в тарелку, и мы ржем, будто прежде ели одно лишь сено. Слово «корнишоны» такое чужое и глупое . Я гоняю последний по банке, но он ускользает из рук. Хотя, мой преподаватель из тех, у кого есть, по меньшей мере, две вилки. Просто нам в одну сторону и до автобуса почти час. Для банки огурцов это не так много, но самое смешное в том, что она была неполной. Вот мы и сидим – гадаем, кто здесь ел корнишоны.
Мой преподаватель предложил погадать мне по руке; я ему – на сборнике задач по химии, но мы оба отказались. Я спросила, что будет, если съешь сухое горючее, и он скорей на него плюнул. Беспокоился обо мне.
НОРНОЕ ОБЫКНОВЕННОЕ. (ПРОВИНЦИЯ)
ns
лучший и ныне действующий. летишь и сыпешься
с потолка. на мою голову. я вычёсываю что-то очень хорошее, рассаживаю в картонные коробки. задаю корм и карму, курс кратного языка – мне бы вообще молчать больше значительно. курс языка, сласть! я прочёсываю весь штат, делов-то, главное просто класть грабли на место.
полная луна
такой тициан
мой
где, цианистый нежный подвздошный, выдыхаемый так долго, так кружится голова. везде, везде, на этой почве. я записалась на что ли кленовой извилькиной грамоте, я теперь – кротокрад. очень рыткий вид. из какого цвета книги пока не важно.
в штате бьют тревогу, а от того – посуду. это в меня запустили тарелку. с неё призывно взирали, такие мелочь, не пойми кто, но зелёные и тоже: призывники. и вот я начала слепнуть по мере продвижения и успехов в работе, потому что меру надо знать. среди корней и медведок, только выше, вот здесь, недавно стояли ботинки, наполненные и гуляющие тобой каждую осень, ничего, ничего не понимающие импортные? меня не обманешь толстой подошвой, а, может, никто не пытался.
страна, козел, производитель : я не вижу, мне боязно из-за знаков, вроде: видали такое?
брови пиявки прощайте
меня никто не пытается обмануть
меня никто не пытается обмануть
такого нарыла. я по запаху, не знаешь. вынь меня, пока мои руки – руки – не лопасти для продвижения под землёй. вот хорошую бамбуковую палку, покрасим в белый цвет. мне трудно понять очевидное, я чувствую, пришла осень. ты объясняешь на пальцах. они пахнут черенком от лопаты поручнями табаком несколькими людьми деньгами сыром колесом прокрутки и тем, не знаешь. объясняй лучше, по коже. понятнее всего – на линиях сгиба, небольшими стежками.
уцелевшая кружка, отбилось клеймо с той стороны, где made in. я пью чай, иду спать иначе.
ФРАГМЕНТ МОИХ МЕМУАР
Жаркие страны
Стёганое пространство, не ложись с краю - сложится.
А вы знаете - жаркие страны? Это когда в пододеяльнике дырочкой книзу сидишь, будто не знаешь, как выйти. Это можно не выходить кушать, а в уголки насовать припасы и шахматного коня (который не из набора - идол). Но бабушка и в жарких странах найдёт твою, белую в цветочек, голову. Найдёт и гладит, гладит, и, чего доброго, поцелует. И станет тогда на потолке в жарких странах мокрый кусок, особенно по спине.
Потом Алка придумала ставить палку, во-первых, чтоб на корабле, во-вторых, чтобы друг друга видеть. Потом она брала (не всегда) с собой книжку, потому что была в возрасте. Она учила нас поменьше дышать, потому что воздуха - мало. В жарких странах.
Мы в числе первых купили весы бытовые, и я точно помню: 16,5 кг. В 16,5 кг я ещё могла быть в жарких странах.
Ещё была кусючка. Ещё позже - щекотушки, когда щекотун притворяется на диване, и мы попеременно ставили то левую, то правую ногу. Потом Алки уже с нами не было.
Юные
Когда кроссворды были для э-ру-ди-ро-ван-ных, а женщины красили глаза голубым, почтальон приносил "Юный натуралист", "Юный художник", "Юный техник" и втайне потешался над нами. Будто выпендриваются детьми, или буржуи, или ещё что поинтересней.
Да просто из нас было слова не вытянуть! Мы и в магазине помалкивали. Писали письма Деду Морозу, хотя Алка года в четыре нам всё популярно объяснила. Злодейка.
"...Дедушка Мороз! Принеси мне, пожалуйста, кошечку, хоть заводную, хоть незаводную...", - и проверяла знаки препинания.
Грач, ворона
Первое, что у меня получилось, - "грач". А ворона почему-то весь день не выходила.
Читать и говорить "р" Оксанка научилась следом за мной, из зависти. Сейчас может показаться, что я хвастаю, но тогда мне было даже как-то неудобно (она на 10 месяцев старше).
Через лет, наверное, пять я нарисовала Оксанке карты из пачки бумаги "Для каталогов и картотек". Крестового короля звали Пигмей, поскольку он был неверно масштабирован по сравнению с остальными. Такое маленькое серьёзное лицо почти в центре. Играли, в основном, в пьяницу, и он считался хорошим добытчиком; его хотелось иметь при себе.
("А! Пигмея увела!")
Недавно гляжу: висит на плече, такой, в красном с лыжником комбинезончике. Приговаривает: "Грррач!, во-она!, грррач!, вор-ррона!". С ума сойти можно. Обиднее всего было потерять Пигмея в споре.
Глупые задания
Одно из самых глупых заданий, которое она мне придумала, - посадить всех красных цыплят на насест одновременно. Глупее не придумаешь.
Петух был клевачий
Петух был клевачий. Мы побежали залазить на блоки, и я успела. Оксанка же, с не виданным никогда прежде проворством, забралась на гладкий вертикальный столб и вопила горестно, и я вдруг схватила колышек для забора и, возомнив себя настоящей индеанкой, метнула. Неожиданно попав петуху в голову и увидев, что он заметно сник, а вернее, слёг на утоптанную землю, я жутко перепугалась, во-первых, что меня будут ругать, во-вторых, почувствовала себя настоящей убийцей.
Сидя на блоках, обязанных вскоре обратиться в сарай, мы думали, как быть дальше. Через некоторое время петух поднялся с земли и пошёл к своим курам, шатаясь, как пьяный.
Немного об этом
Тот, кому доводилось писать на задах дома, поймет меня в том, что это значительно интересней, чем идти через весь огород, открывать дверь, разуваться, находить должное помещение и делать всё чин по чину. Азарта никакого.
В то время как существует масса других, усложненных и насыщенных эмоциями вариантов. Можно, например, делать одно море с двумя и более притоками, в зависимости от числа соучастников. Можно соревноваться по занимаемой площади, силе удара и мощности напора, в долготе и широте, и много ещё в чём. Так сразу не вспомнишь.
Несмотря на рано открывшуюся одарённость, здесь я чаще проигрывала, вероятно, по причине своей весьма критической массы. А если и выигрывала, то каким-либо хитрым способом.
Оксанка вообще в этом больше соображала. Однажды она даже закатила тёть Гале истерику "я хочу писать, как Саша Бахтеев!". Но я-то никогда не ходила в садик, а она-то знала, о чём говорит.
Иногда мы писали с блоков на дальность в крышу сарая. Сейчас, трезво глядя на блоки, сарай и расстояние между ними, я прикидываю, каким должен был быть угол падения и прицела, а также угол и точка зрения соседей с обеих сторон.
Так ничего и не построили.
Белая Будка
Кролики - особая ниша в сознании.
За кроликами на Белую Будку идти надо. Там люди живут плохо, а кролики везде бегают. Дядя Толя - обходчик, он всех на Белой Будке знает.
Шли мы по рельсам, и идти было очень приятно.
Потом Дядя Толя сказал, что с рельс надо уйти, и ушёл сам. Оксанка деловито объяснила, что на этом санитарная зона кончается, и вот что мы можем встретить на своём пути, если не сойдём. Но мне по рельсам идти очень нравилось. Погода стояла чудесная, вдобавок я думала найти золотые и серебряные перстни, читала что-то про скорость, сказала: "При такой скорости подобные вещи распадаются на молекулы", и никуда не стала сворачивать. Оксанка, разумеется, пошла со мной. Вскоре ликованию её не было предела: "Вот тебе раз - молекула! Вот тебе два - молекула!", - прыгала она по шпалам.
Так я узнала, что несколько заблуждаюсь в отношении скорости.
Самое грустное, - когда крольчиха съедает крольчат.
Полёт над коньком кукурузы
Стыдно признаться, но уже в 13-летнем возрасте имели мы такую забаву. Брали старые побуревшие кукурузины и швыряли как можно ближе к коньку. Но чтоб не перекинуть, а наблюдать, как они возвращаются обратно, подпрыгивая и теряя зерно, если таковое оставалось. Самое глупое в этой истории, пожалуй, то, что в зависимости от степени продолговатости, бурости или количества уцелевших зёрен мы называли початки именами звёзд российской эстрады, или зарубежной, если знали (например, Майкл Джексон, маленькая, худая, совершенно лысая кукурузинка).
Каждый бросок (полёт) сопровождался такого рода объявлением: "А теперь! Блистательная! Сногсшибательная! Вечно молодая! Встречаем - Алла Пугачёва!".
Или же, в качестве комментария: "Бедный Филипп! Ему не повезло, он слишком высоко взлетел и, наверное, упал в навоз..."
А может, это и не самое глупое. Я точно не помню, в чём заключалась суть сей забавы.
Может, мы кидали их одновременно, чтоб они сталкивались.
Как отошли цыплята
Один раз мама спросила свою сестру, мою тётю Галю, Оксанкину маму: "Как цыплята?"
Моя ловкая кузина ответила вперёд всех: "Двое умерли, а двое отошли!". "Куда отошли?", - спросила я шёпотом. "Не знаю", - шёпотом ответила Оксана.
Глупая Анютка
Соседская Анютка была помладше нас и умом не блистала. К тому же её вечное "а ти каё зюёсь?" вместо "что ты ешь?", так обильно поощряемое глупыми взрослыми, бесило нас неимоверно.
Мы любили пообещать ей, например, чего-нибудь вынести. Обещание не сдерживали, чем приводили её в одно сплошное расстройство, заканчивающееся чьим-либо появлением и нашим позорным бегством.
Мы накалывали ее постоянно, и в буквальном смысле этого слова тоже. Нам тогда стелили асфальт, и песка на промежуток метра в два не хватило. Там насыпали мелкого колкого грунта, по которому бежать надо очень быстро. Кто-то из нас изобрёл игру "раз-два-три! падаем!", где смысл полностью отображается в названии. Как настоящие бегуны бежали мы по настоящей же почти дорожке, с двух сторон ограниченной новенькими тонкими бордюрами. Бросались плашмя на песок.
Анютку мы в игры часто брали. И незаметно уводили на многие метры от родного крова. На колкий грунт. Там она останавливалась, обычно на серёдке, и протяжно подвывала: "Девчи, пеэнисите меня, тут коо-ко!". Но девчи были веселы и бессердечны.
Она была, всё же, на редкость глупа и неуклюжа, и, в основном, кроме "а ти каё зюёсь?" ничего не произносила.
- Представляешь, мы с мамой из садика идём, а эта дура стоит за забором голая (!) и смородину ест! А тёть Юля ничего не говорит, только говорит: "Пусть ест", - поведала мне как-то раз Оксанка, с негодованием и презрением. Это не было ложью.
По моим последним подсчётам, было Анютке в ту пору не больше, не меньше, а два с половиной года.
Шахматы и грузовик за 40 тысяч
Дядя Толя и тётя Галя приобрели машину за 40 тысяч, которая никогда никуда не поехала.
Она отстояла что-то в огороде, претерпев дожди, снега и другие виды осадков, и самые смелые игры, когда кукла Вайва становилась Лёшей, а Катя - Андреем. Это была вынужденная мера, потому что кукла Емеля был один против такой оравы.
Ещё машина была грузовик. С тех пор кузов грузовика у меня ассоциируется, в первую очередь, с шахматами. Мы тогда научились в шахматы играть, и день-деньской пропадали в кузове. Особенно нам нравился конь, потому что он мог ходить всеми буквами алфавита.
Если мне случается увидеть шахматы, я сразу вспоминаю тот никогда никуда не поехавший грузовик.
Косы
Перед тем, как мне пойти в первый класс, все мы, откуда ни возьмись, подхватили вшей. Смиренная, напуганная моя голова, пощёлкивание маминых ногтей. Очень частый, очень старый гребешок.
Днём ездили на мусорном тракторе соседа за зелёнкой. Это такой коровий корм. На мусорном - значит именно то, что в прицепе возят мусор. Также в прицепе вполне свободно и равноправно ехали коса и вилы. На кочках коса подпрыгивала.
Перед сном те два дня мы с Оксанкой немного плакали от страшного слова педикулёз. Хотя вошки были маленькие, и я вообще не помню, как они ощущались.
Живые волосы - свежие
Кукуруза, как могла, входила в нашу повседневность. Помимо того, что это звёзды российской эстрады и подношение с целью погладить всяческую скотину, в конце концов, это просто люди. Целые кукурузные кланы, сочноволосые, наряженные в многослойные одежды. Крепкие и больные. Блондины, брюнеты, рыженькие. Зелёные.
Они жили в домах, ссорились и рожали детей. Кажется, ничего не ели.
В конце дня мы обычно скармливали наш народец поросятам, и только один раз завершили игру по-настоящему.
Жизнь кукурузы длится, пока у неё свежие волосы. К вечеру они обращаются в ломкий, пахнущий пучок - все, все, даже самые молочные дети, до заката будут мертвы.
Мы похоронили их. Но - нет-нет, не зарыли в землю, пусть даже в почётном месте, например, под вишню. Слишком жаркий был день и слишком далеко было поле, чтобы так поступить.
В кино мы видели, как очень хорошего героя опустили на воду в лодке, а рядом его меч, какое-то золото. Это выглядело красиво и больно.
Мы решили, что такие большие похороны достойны коробки из-под тётигалиного фена. Такой сиреневой. Мы клали старших на дно, а младшеньких сверху, отчего закрывать коробку было особенно горько, и трудно было не плакать.
Система оросительных каналов и небольшой, но очень грязный карьер, площадью метров шестьдесят, в котором плавали гуси, пили коровы да купались разве что совсем маленькие дети. Вот, собственно и весь выбор водоёмов в с/з имени Карла Маркса, и мы его сделали.
К карьеру мы шли молча. Кто-то спросил, что у вас там, в коробке; пусть думают - хомячок, решили мы. Коробка поплыла очень торжественно, как-то совершенно ужасно, и мы бросили на воду несколько цветков мальвы. Только они как-то неправильно легли, на бочок.
Долго на это смотреть было невозможно, и мы очень громко ревели до самого дома.
Вероятно, коробку очень скоро прибило к берегу: некуда ей было деться. Если до того её не выудили мальчишки и не распотрошили сей клад.
Больше мы никогда не играли в кукурузу с точки зрения семьи.
Окно
Дом - это упакованный кусочек улицы, где главное - окно. Лучше несколько, с разными видами.
Несмотря на всю мебель и телевизор с родительской лаской, хочется отделиться как-то ещё. Сидеть в своём личном кубике воздуха и глядеть в своё окно.
По причине, может быть, сильного ветра и хилой конструкции туалет рухнул. Поэтому он лежал на боку, словно подстреленный тюлень, повернувшись бывшим своим эпицентром к реденькому забору, за которым дорога и люди с коровами, или автомобили. В таком положении дверь откидывалась вниз, как в стенном баре, и закрывалась на ромбик. Это стал наш с Оксанкой дом.
Окно в мир для нас было круглым, как в самолёте, и мы часто высовывались из него до половины, держась обеими руками за шероховатые края. Рассказывали друг другу, что видно; ели припрятанные сладости.
Заметив, где мы коротаем время, тётя Галя повелела дяде Толе пресечь это на корню, т.е в срочном порядке избавиться от ненужного туалета.
Так мы лишились дома. Потом появились другие, может, и не менее замечательные, но такого круглого, как в самолёте, окна больше нигде не было.
Комната отдыха
Вишня с салом - нелепое, довольно мерзкое пропитание, но вполне годное в экстремальных условиях детского быта.
Место под крышей соседского сарая, возле недостроенной из шпал бани, мы нарекли комнатой отдыха и притащили туда три телогрейки. Вернее, две были наши, а третья принадлежала Анютке, достигшей к тому времени стадии весьма гадкого утёнка, долговязого и сутулого.
В комнате отдыха полагалось спать и питаться, причём первое средь бела дня давалось с трудом, а сказать по правде, совсем не давалось. Мы, как могли, имитировали здоровый сон человека, согнавшего за день семь потов и достигшего колоссальных результатов. Мы хотели, чтобы нам было многое трын-трава, и как попало раскидывались на телогрейках, оставляя босые, исцарапанные ноги валяться без ничего.
Когда лежать и храпеть становилось мучительно скучно, мы постепенно устраивали пробуждение, потягиваясь, зевая и щуря широко открытые глаза. Кто-нибудь начинал недовольно морщиться, будто спросонья, будто - вот, дескать, разбудили.
Затем наша усталая от непосильных работ и непосильного сна троица набрасывалась на провиант, который почему-то был вишня и сало. Вишню я, в общем-то, могу легко объяснить её обилием и близостью к чердаку, а ещё летом. Красными губами, красными от вишен и лета руками. Такие, немного липнущие, пометки в голове. А вот сало даже и не помню. Наверное, это было как-то по-настоящему, как-то по-мужски и по-деревенски.
Обычно Оксанка просила Анютку спеть песню про "Жил мальчишка на краю Москвы". Это был воистину подлинный пример садомазохизма; садо - по отношению к моим музыкальным вкусам и мазо - к себе лично. И соседка наша затягивала гнусаво и ужасающе фальшиво:
Жил мальчишка на краю Москвы,
может быть, такой, как я и ты,
чуть пошире, чем в плечах,
разговорчивей в речах,
А в глазах побольше синевы, м-м...
Я искренне старалась понять, что чувствует в это время Оксанка, что движет этими её просьбами. Всё же была в том скорее весёлая ирония, нежели издевательство.
Комната отдыха просуществовала ровно одно лето. Баню вскоре разобрали, потому что нельзя из шпал строить ни дома, ни бани. В тот год горел один дом, построенный таким образом. Его никак не могли потушить, и хозяин с одной из дочек задохнулся от дыма. От очень многого, очень удушливого дыма. Чем-то они их пропитывают, эти шпалы.
Комната отдыха - это неумелый Анюткин храп, состоящих из всех известных в русском языке шипящих, вишня с салом, три телогрейки, бесконечная эта песня.
Как мы рожали
Боже! Как мы рожали. Пупсиков, кролика Семёшку, Зёзю. Взрослых кукол, фарфоровые фигурки, Красногорочку. Чаще всего, всё-таки, Лёшу и Алёшу.
Лёша был оксанкин и вдвое меньше моего Алёши, поэтому оксанкины роды выглядели наиболее убедительно.
В журнале "Крестьянка" опубликовали статью про то, как одной не то немке, не то американке довелось рожать в русском роддоме. К тексту прилагалась фотография улыбающейся женщины в профиль и несколько пронумерованных картинок, вроде комиксов. На первой ребёночек был в кружочке и на черенке внутри беременного контура; далее была изображена рука, сжимающая плоскую, необычайно страшненькую голову, торчащую невесть откуда (всё было подано крайне схематично). Завершала этот абстрактный видеоряд картинка, на которой малыш, с уже задумчивым лицом, посасывает пальчики, а от живота тянется, перехваченная полосками, пуповина, с пунктирной линией посередине.
Мы прочли, что при родах этой американки или немки был допущен муж, поэтому при родах Лёши я присутствовала не только как медсестра, но и в качестве мужа, хотя это было немного стыдно. Медсестра, не особо, правда, понимая, о чём речь, говорила озабоченным голосом: "Открылось на три сантиметра", и прикладывала к опрокинутой нарастопашку Оксанке розовую линеечку от пенала. В то время как муж попеременно восклицал: "Головка показалась!" или "Держись, дорогая!"
Оксанка же исправно стонала, призывала на помощь и тужилась, когда её просили. Пластмассовый Лёша был придавлен к матрасу худосочной спиной роженицы, и я не думаю, что совру, если скажу, что после особо затяжных родов моя сестра обзаводилась не только сыном, но и синяками.
Долго ли, коротко ли (когда как), намучившись, я плавно или стремительно вытаскивала Лёшу из-под оксанкиного копчика и подносила к лампочке. "У Вас мальчик", - сообщала я благоговейно, а муж плакал от счастья, ни от кого не таясь.
Затем уже запеленованному пупсу предстояло первое кормление. Нарисованные губки прислонялись к маленьким тёмным отметинкам, которые есть у каждой девочки спереди и какое-то время практически не имеют значения. Во всяком случае во времена родов это было именно так, а купальники мы захотели только потому, что у Алки есть.
Как сейчас помню: Лёша пьёт, а муж плачет.
Честно говоря, мне втайне мечталось тоже рожать Лёшу, поскольку, как я уже писала, Алёша превосходил его в размерах раза в два. Голова этого пучеглазого великана была не намного меньше моей, а потому поза меня как роженицы поражала своей нелепостью. Я была словно девочка на шаре в пояснично-крестцовом отделе. К тому же у Алёшеньки часто отваливались руки-ноги. Голова, когда не отваливалась, была прочно закреплена на одном месте, и Алёша глядел только вперёд.
Оксанкиному сыночку голову приходилось поддерживать, как настоящему, потому что иначе она откидывалась на резинке назад под несовместимым с жизнью углом.
У моего резинки не было, просто отваливалась голова.
Лёша и Алёша зачастую писались при помощи воды и чая, чтобы было больше похоже. Изредка они какались при помощи других ингредиентов. Тогда мы, с материнской покорностью или сетуя, шли в ванную и стирали вещички в тазике. По-настоящему, с порошком.
Скоро оксанкиному сыну пять лет, а сидит ли на полке Лёша - не знаю, не обращала внимания. Давно у них не была. Игрушки обычно раздают понравившимся детям или тем, у кого нет игрушек.
Алёшу я однажды отнесла в школьную театральную студию, чтобы делать дурацкую пародию на одну дурацкую пеню дурацкой какой-то певицы. Пародию я сделала, а вот Алёшу, одетого в пионерский галстук и тёмные очки с енотами, - забыла. И я почему-то очень не люблю вспоминать об этом.
Ещё смешно, что мы так и не поняли тогда по картинкам ничего насчёт пуповины. Думая о предстоящих родах, мы больше всего боялись, что нам будут развязывать пупки. Отрезать и завязывать по новой.
Одно весеннее воспоминание
В седьмом классе мы с Ленкой пошли в театральную студию. Это было очень странно, поскольку Ленка была весьма лихой для таких дел натурой, а я как-то не по-хорошему тихой.
Студия эта была при школе и довольно дурацкая, как подмечалось ранее. Но я люблю некоторые случаи, связанные с моей театральной деятельностью. Например, как мы шли по рельсам до ДК "Дружба" и изображали ёжика в тумане. Как я должна была бросить пупса через плечо за ширму и не добросила, а в следующий раз перестаралась и попала одной дальней девочке в лоб.
Один раз несли мы в студию кое-какой реквизит, в т.ч. пупса Алёшу, которому суждено было сыграть роль старшего вожатого Максима, в галстуке и очках. Идти было далеко, и мы, как могли, делали из этого веселье. Завернули Алёшу в настоящий младенческий конверт и поочереди изображали молодых мам с несложившейся судьбой. Поглядывали в конверт на пустые голубые глаза, ворковали нежности в пластмассовое личико.
Мимо шла молодая пара, и только начала умиляться, на нас с Ленкой глядючи, как вдруг - о, ужас! Голова, как с ней это часто бывало, отвалилась и поскакала по асфальту. Мы остались очень довольны выражением обеих пар глаз и ещё долго потом веселились. Даже как-то наелись этим выражением.
Наша преподавательница, регулярно и с редкостной переменчивостью, то именовала нас бездарностями, то восхищалась тем, какие мы все у неё талантливые. Это здорово портило нервы ученикам и ей самой, в первую очередь. Может, поэтому состав студии почти полностью менялся за год-два.
Ушли и мы, но всё-таки любые неприятные воспоминания об этой студии, с её дурацкими затеями, перекрывает звонким стуком пластмассовая голова, скачущая по асфальту в очень ясный весенний день, на виду у той остолбеневшей пары.
D_ownfall (Liboys_ligirls) все записи автора
Джимми) - Нет, позволь задать тебе вопрос. Ты видел у меня перед домом вывеску "Склад дохлых ниггеров"?
reamonn (Liboys_ligirls) все записи автора
