Яркие_Картины_Наталии_Ширяевой все записи автора Утро дарит надежду,
День дает силы,
Вечер убивает,
Ночь воскрешает.
И так день за днем -
Бесконечная цепь.
Попробуй ее разорвать
Это так сложно -
Но ты хотя бы,
Хотя бы просто,
просто ПОПРОБУЙ.....

Он жил в крайнем подьезде слева.
Кодовый замок вначале отказывался отпирать огромную железную дверь, но после нескольких хитрых приемов все же впустил ее во чрево мертвого, темного, старого и пахнущего словно пылью веков, подьезда. Дверь захлопнулась сзади со страшным грохотом, потрясшим, казалось, всю Вселенную, отрезав путь бегству, к спасению, отрезав разом все пути... И сразу ее окружила тишина и темнота - липкая до омерзения, мягкая, как вата и холодная, как первый ноябрьский снег. Чтобы не было так страшно, она решительно и почти наощупь двинулась вперед.

Огромные монолитные ступени, выщебленные сотнями ног, уходили куда-то вверх, в немую седую тишину этажей. Обшарпанные стены гулко вторили не только каждому шагу, но - каждому шороху, многократно отражали его и усиливали, искажали, превращали в непонятный гул каких-то шепчущихся привидений. Она поежилась, но продолжала упрямо взбираться вверх, назло страху, тошнотворно подкатившему к горлу. Да она и сама казалась здесь странной - как тонкое прозрачное привидение из другого мира, случайно заглянувшее в это угрюмое, забытое Богом место - ее лицо выражало детскую решимость, а глаза бесстрашно блестели навстречу неизвестности. Добравшись до четвертого этажа она перевела дух и огляделась, хотя сложно было что-то разглядеть в едва освещенном жидким рассеянным светом из окна на лестничной клетке пространстве. Вверх и вниз уходила все та же унылая лестница, огражденная искривлеными, будто погнутыми неизвестными чудищами, перилами; стены были покрыты корявой штукатуркой, местами со следами краски разных оттенков, которые, впрочем, сложно было разглядеть в такой темноте.
Она сняла перчатку и осторожно, будто боясь нарушить опасную тишину,окружившую ее, постучала в массивную деревянную дверь. Звук эхом разнесся по темноте подьезда вверх и вниз не встретив препятствий... Она ждала, она знала, что где-то там за дверью бьется сердце, и ждет и стремится навстречу ей - рвется из груди, жжет раскаленным воском, тает, плавится под натиском внезапно нахлынувшего жара, жаждет, хочет...
Дверь визгливо всхлипнула и слегка приоткрылась, щелкнув замком. Она стремительным движением распахнула ее и нырнула в тепло квартиры, в ее простор высоких потолков, в ее до боли знакомый запах, ее утешительный звук из мрачного холодного подьезда. Обьятья, в которые она попала, можно было бы назвать наградой за храбрость в преодолении такого тяжкого испытания.

- Ты все же...- услышала она совсем рядом, так близко, что дыхание опалило мочку уха.

- Как холодно...- эхом откликнулась она.

Чай обжигал, но именно это-то и было хорошо. Она любила обжигающий чай. Погрев о кружку руки, она поставила ее на подоконник и провела руками по лбу, откинув волосы.

- Почему ты всегда сидишь без света? - ее вопрос повис в темноте большим плавным мерцающим облаком.

- Не знаю...

- Ты любишь темноту? -

Продолжение данной темы прозвучало бы глупо, очень глупо в вяжущем искрящемся тепле, в котором было так хорошо, что любые вопросы казались чуждыми этому создавшемуся оазису комфорта. Прозрачный свет от проезжающих по проспекту машин струился из окна напротив, она видела на фоне его знакомый силуэт - ежик волос, упрямую шею, плечи, угловатую сутулось ключиц.

- Зачем?... Зачем ты здесь?

Какой у него красивый тебр голоса... Ее музыкальный слух не мог не восхищаться им.

- Зачем ты пришла?

И, соскользнув с края дивана, она впилась в его губы каким-то вампирским, стирающим все сомнения и удаляющим все вопросы поцелуем. DELETE//// Нет, даже, пожалуй, SHIFT DELETE/// Так назывался этот поцелуй. О, это сложный процесс, но она умела так целовать. Тогда ее душа как бы выскальзывала из тела и тепло шекоча, струилась, сосредотачиваясь в кончиках пальцев, бережно гладящих волосы, уши, шею, в губах, языке; в каждом вкусовом и осязательном ощущении, в каждом движении тела, старающемся завлечь, поглотить... Их дыхание, вдруг из тихого и незаметного превратилось в прерывистое, будто им не хватало воздуха; как рыбы на мелоководье, они жадно глотали его крупными глотками, в перерыве между влажными и почти агрессивными кусками того, что они могли в этот краткий, случайный миг ухватить друг от друга, урвать, спрятать глубоко внутри, чтобы сохранить на потом, про запас...

Прошло не больше часа. Ее правая рука медленно скользила вдоль его бедра, делая вид, будто бы это движение случайно, нащупала свою же сестру -ее правую руку, а на ней часы, повернула их к свету, в отблеске проезжавшей машины они сверкнули на обнаженном теле, резанув глаза ощущением инородности. И после она стала медленно освобождаться, выскальзывать, она еще была здесь, но будто бы уже и не совсем здесь, а где-то там, уже почти там, где машины расцвечивали мир своими штрихпунктирными огнями, где жил и дышал в своем ритме огромный, ужасный и коварный город.

Его же дыхание было ровным. Успокоенно она оделась, и, решив даже накрасить губы, вынула карандаш из сумочки, но, как назло, он оказался сломанным. Тихо выругавшись, она достала лезвие, завернутое в бумагу и припасенное специально для таких случаев, заострила карандаш,и даже глянув в полутьме в зеркало, выскочила в прихожую, где лишь накинула пальто, натянула сапоги, и не застегиваясь, но как перед нырянием набрав в грудь воздуха воздуха, впрыгнула в седую промозглую темень подьезда. Дверь предательски щелкнула, поглотив память о ней, будто бы ее здесь и не было никогда. Лишь легкий, едва различимый аромат струился в воздухе, да и то, через пять минут его сквозняком вытянуло в щели.

Она же через эти пять минут уже шагала вдоль проспекта, но не по тротуару, а по обочине, радостно вдыхая холодный полуночный предновогодний воздух, легко перескакивая через лужи подтаявшего снега и на ходу поднимая руку очередному приближавшемуся автомобилю. Маршрутки ведь уже не ходили.

А где-то совсем рядом, в гулкой и лишь изредка едва озаряемой вспышками проезжающих внизу машин, теплой тишине, на фоне полусерого окна, он, уже проснувшись, а может вовсе и засыпав, держал в правой руке что-то пронзительно блестевшее. Это все, что осталось от нее - маленький острый кусочек металла, звонкая сталь, которым она совсем недавно точила карандаш для губ, будто даже еще хранивший тепло ее пальцев. Он держал его бережно, ласково, не зная что с ним делать, но будто боялся выпустить из рук, потерять последнюю нить, соединяющую их. Потом начал машинально чертить что-то, какие-то буквы, складывающиеся в слова на неизвестном языке. Так простоял он долго, выводя одному ему известные иероглифы на подоконнике и на своей собственной левой руке, когда она попадалась по пути движения лезвия. А когда поднял голову и глянул в окно - так и замер, созерцая крупные белые хлопья внезапно начавшегося снегопада. Заметая следы, снег падал на карнизы, на тротуары и палисадники, на засохшие цветы и пожухшую, но еще хранившую следы былой зелени, траву; на фонари и асфальт проспекта, скрывая все, что было; все, что произошло этой ночью. Стало легко и светло, как в новолуние; и даже не надо было включать свет, чтобы разглядеть, как разгладились небольшие ранние морщинки у него под глазами и в уголках горько улыбавшихся губ.

А на утро выпал снег
После долгого огня,
Этот снег убил меня
Погасил двадцатый век.
Я набрал его в ладонь,
Сдунул серый мрак и пыль,
То ли небыль - то ли быль,
То ли вечность - то ли вонь.....