Приехали мы ближе к вечеру, потому что делали несколько остановок для перекуса (Иное до безумия любит придорожные забегаловки) и покупки дров; как сказал Улькиорра, здание еще не достроено – отапливается слабо, посему и придется прибегнуть к помощи камина.

Дороги я не знал уже после выезда из Токио: Сакура находилась в другом направлении, а в эту сторону меня еще ни разу не заносило. Местность была пустынная, где-то шла стройка небольшого дома, где-то уже виднелись отстроенные коттеджи; растений было мало, если не сказать, что вообще не было – лишь ряд голых деревьев по обеим сторонам дороги, свесивших обнаженные ветви под тяжестью снега. Мы проехали мимо огороженной территории, где у забора стояла парочка оленей, тщетно пытавшихся отыскать хоть травинку под холодным покрывалом; после этого места машина повернула налево и начала путь по сельской дороге, где даже не было видно следов шин. Проехав пару миль, мы остановились около коттеджа наподобие тех, что видели по пути.

Это здание, увенчанное дымоходом из темного камня, возвышалось над землей на два с половиной этажа, но еще и уходило вниз на два-три метра.Как позже объяснил Улькиорра, эти земли не пригодны ни для возделывания культур, ни для постройки многоэтажек – можно лишь вразброс строить частные дома на свой страх и риск.

Коттедж был выполнен в светлых тонах; оконные рамы более темного, нежели отделка, цвета; темно-коричневый, почти черный камень фундамента и красная черепица крыши уравновешивали общий вид дома. С трех сторон он окружен небольшими соснами, посаженными, видимо, недавно; с другой стороны находится та самая дорога, по которой мы приехали. Вдоль нее стояло несколько фонарей, но вид у них был настолько доисторический, что казалось, будто они тут стоят для галочки в отчете перед покупателем.

Стоило только Шифферу остановить машину, как из нее рыжим метеором вылетела Иное и подскочила к багажнику, выудила оттуда сумку с продуктами (откуда столько силы-то?) и подхватила вышедшую из салона Рукию под руку. В ответ на удивленные взгляды Орихиме взяла из рук Улькиорры ключ от коттеджа, и, бросив что-то про готовку, девушки скрылись за дверью дома. Меня передернуло: Рукия, которая не умеет готовить, и Орихиме, которая думает, что умеет готовить; хотя про Иное я не мог говорить с точностью: последний раз я ел ее стряпню еще в школе, когда забыл обед. Кажется, в тот раз она дала мне какую-то рыбу с медом. Меня снова передернуло от воспоминаний и подступившего приступа тошноты: желудок явно не горел желанием встретиться с чем-либо подобным еще раз. Остается только надеяться на то, что годы в кулинарной академии в Германии не прошли даром.

Разгрузка вещей заняла около получаса: таскать сумки и коробки пришлось на второй этаж, который представлял собой коридор с бежевыми, не до конца наклеенными обоями, стенами, зиявшими дырами для светильников и оконными рамами, дверьми и перилами, покрытыми полиэтиленом. В общем, ремонт на втором этаже даже и не думал приближаться к своему концу, а был в самом разгаре, но зимой рабочие были в отпуске или просто заняты другим заказом.

Улькиорра показал пригодные для жилья комнаты: их оказалось две, плюс одна ванная, находившаяся в нашем с Рукией распоряжении: Шиффер и пока-что-Иное будут пользоваться той, что на первом этаже. Комната средних размеров находилась на стыке двух сторон, т.е. в углу дома, поэтому имела два окна с видом на присыпанные снегом сосны. На стенах обои кофейного и молочного цветов; с потолка свисает аккуратная люстра с тремя светильниками; деревянный пол приятно поскрипывает под ногами. Большая двуспальная кровать, стоявшая у стены, еще не застелена, но на ней уже лежал матрац и пара подушек; шкаф-купе и пара тумб по разные стороны от кровати. Вот, пожалуй, и все, за что цеплялся глаз в этой комнате. Я бросил спортивную сумку и рюкзак около двери и вышел.

На первом этаже, который чуть больше, чем наполовину, уходил под землю, кипела жизнь. Улькиорра притащил последнюю вязанку дрови сейчас ходил, вытаскивая из себя мелкие щепки. С кухни слышалась возня, но ни странных запахов, ни шумов взрыва не было, так что было решено растопить камин, ведь дело неумолимо шло к вечеру.

Первый подземный этаж отстроен полностью, была ввезена вся техника и даже растения; делилось это помещение на две большие части – гостиную и кухню; помимо них, конечно, были и прихожая, и ванная, и ландри, но все же основные метры приходились именно на зону еды и отдыха. Камин ручной кладки, являвшийся непосредственным сердцем дома, имел в ширине почти два метра. Порталы из темного дерева с небольшими колонами белого камня; широкий защитный экран, дровница и держатель бревен сделаны в одном стиле и гармонично дополняли друг друга, подчеркивая легкое испанское влияние на помещение в целом. Над камином, прикрытая темным материалом, висела ЖК-панель; перед очагом полукругом стоял низкий диван, хотя это скорее были просто его сиденья, возвышавшиеся над полом сантиметров на десять максимум; на нем лежало несколько стеганых лоскутных одеял и подушек, которые только и ждали, когда же начнется время посиделок.

После возни с дровами и углем руки были черными и пахли паленым деревом. Я прошел на кухню, насквозь пропахшую бисквитным тестом, цитрусами и ванилью. Иное собрала волосы «крабиком» и стояла над столешницей, усиленно замешивая тесто; вокруг ее рабочей зоны было много муки, яичной скорлупы, разноцветных цукатов, сухофруктов, орехов, творога и сахара; все это было в диком беспорядке, но стоило только девушке взглянуть на все это разнообразие, то она сразу же находила нужное. Рукия же стояла около плиты и выливала в кастрюлю целую бутылку вина; увидев около плиты миску с жидкостью, имеющей резкий пряный запах, я понял, что Кучики скорее всего готовила глинтвейн; когда она начала резать апельсин дольками, мои догадки подтвердились. Я улыбнулся –  никогда я не видел ее настолько сосредоточенной: морщит нос от резкости запаха, следит за вином, добавляет в него смесь из мускатного ореха, корицы, имбиря и гвоздики, посыпает сахаром, осторожно роняет каждое кольцо фрукта в кастрюлю.

- Долго ты еще тут стоять будешь? – ее голос вывел меня из транса; и не одного меня, нужно сказать. Иное, занимавшаяся тем, что разделяла на равные части тесто, смешанное с цукатами, орехами и сухофруктами, тоже подняла голову, показывая свое измазанное мукой лицо.

- Куросаки-кун? – она стерла со щек муку. – Что-то хотел? – молча показывая ей испачканные в саже руки, я прошел к раковине.

- Вы скоро? Камин мы уже растопили, дрова хорошо прогорают, пледы с подушками на месте.

- Отлично! – Иное хлопнула в ладоши, подняв небольшое облако белой пыли – о том, что ее руки все еще в муке, Орихиме как-то не подумала. – Ой… Куросаки-кун, около плиты стоит кастрюля для фондю. Да-да, вот эта. Там топленый шоколад. Ты не мог бы отнести ее в гостиную? Улькиорра-кун должен был положить специальное полотно, чтоб не прожгло пол. Вот прихватки. – Иное отправила свое блюдо в духовой шкаф, установила таймер с авто-выключением и кинула пару квадратных лоскутков мне. Удобно взявшись за конструкцию из кастрюли и небольшой горелки под ней, я потащил ее в указанное место и поставил на защитное покрытие перед камином; пришел Улькиорра и включил газ в горелке, поддерживая постоянно-жидкое состояние шоколада, пахнувшего корицей и цитрусами. Через несколько минут пришли Рукия с Орихиме. В руках первой был поднос с четырьмя толстостенными бокалами, заполненными дымящейся жидкостью бордового цвета с плавающими кольцами апельсина. Иное же несла в каждой руке по глубокому блюду, доверху наполненному нарезанными фруктами и ягодами: яблоко, банан, виноград, клубника, ананас, персик, киви, апельсин – все было перемешано в этих мисках. На подносе с глинтвейном так же лежало много деревянных палочек для так называемого «шашлыка».   

***

- Хоть сегодня и тринадцатое число, а день-то хороший! – Иное улыбнулась и прильнула к стакану с горячим вином, уютнее кутаясь в плед.

- Так не пятница ведь. – Улькиорра, на плечах которого покоилось то самое одеяло, которое мужественно отвоевывала его невеста, удивленно на нее посмотрел и обнял одной рукой за плечи, положив подбородок на рыжую макушку.

- Но число-то все равно несчастливое! Сам посуди, - Иное, не двигая головой, подняла глаза кверху, смотря на Шиффера. – Есть двенадцать месяцев, двенадцать знаков зодиака, день и ночь длятся по двенадцать часов… - для пущей убедительности Орихиме вытащила руки из пледа и начала загибать пальцы. – А следующим следует тринадцатое… Все поддерживаемое рушится в миг! – разводит руками в подобие взрыва и роняет с плеч одеяло. – Ой…

- А вот верующие в реинкарнацию не считают это число таким уж и страшным. – Подала голос Рукия, теснее прижимаясь к моему плечу и поправляя съехавший плед. – По их понятиям, оно означает конец старого цикла и начало нового, так что ничего плохого в этом нет.

- Но Рукия! Сама посуди! – встрепенулась Иное. – Все равно ведь получается, что старое разрушается, уступая место новому. Все то, к чему мы привыкли, исчезает – разве это не плохо?

- Это печально, но не плохо. – Пробурчал я после глотка глинтвейна. – Обновление, трансформация – это ведь все не так уж и плохо. Люди меняются, окружающий мир тоже. Конечно, все уже не будет так, как раньше, но ведь можно все начать по-новой и сделать лучше, так?

- Тринадцатая карта в колоде Таро – смерть. – Все уставились на Улькиорру и внутренне задавались вопросом, откуда у него эта информация. Проигнорировав взгляды, он продолжил. – Она же несет освобождение и прощение, так что… Не надо на меня так смотреть. Мой бывший начальник очень увлекался символизмом, и большинство книг в его кабинете были на эту тему. В общем, это число символизирует трансформацию и перерождение: связь между настоящим и будущим. Бояться будущего – бояться жить в принципе.   

- Где-то я это уже слышал. – Искоса смотрю на Рукию, с упоением отправляющую в рот клубнику в шоколаде; где-то на задворках сознания пролетает мысль о неприличности этого жеста. Под тихий смешок Иное отворачиваюсь к камину и слежу за потрескивающим огнем: бревна тлеют и обваливаются друг на друга, поднимая небольшое облачко пепла, мгновенно взмывающего вверх и исчезающего вместе с искрами; на потолке, стенах и наших лицах играют замысловатые, почти ощутимые тени.

Мы сидим в тишине, нарушаемой лишь мерным сопением почти уснувших Рукии и Орихиме, треском догорающих бревен и слабым воем ветра на улице. Разговор не клеился или же просто не было желания нарушать момент, поэтому мы с Шиффером и парой слов не обмолвились. Спустя полчаса мы отнесли уже окончательно сморенных сном Рукию и Орихиме по комнатам, а сами занялись уборкой; в нашем сонно-пьяном состоянии она свелась к спихиванию одеял и подушек в одну кучу, а посуды – в другую.

Поднявшись на второй этаж, я тихо зашел в комнату, стараясь не наделать шуму; на кровати калачиком лежала Рукия, закутавшись в плед с головой. Проверив наличие подарка в рюкзаке, я вытащил из шкафа одеяло и улегся рядом с Кучики, прижимая ее поближе к себе. Она повернулась ко мне лицом и, уткнувшись носом в ложбинку между ключиц, пробурчала:

- Одной холодно, знаешь ли.

- Угу...

- Фу, пьяница.

- Угу…

Приветот автора :D

*не надо думать, что было выпито много – вспомните, что японцы очень быстро пьянеют и все встанет на свои места; плюс ко всему, глинтвейн – подогретое вино, и от этой цацы можно опьянеть ой как быстро, уж поверьте :D

*кекс, который готовила Орихиме – традиционное немецкое блюдо на Рождество, называется штолен