Эльдис все записи автора

Из личной переписки.

Публикуется с согласия обеих сторон.


Илиана Доменеч:

Нашла и хочу сказать Вам большое спасибо, не " лайковое", а настоящее, тихое "спасибо", которое говорят человеку, сделавшему для тебя очень важное дело. В данном случае предоставил возможность встретится с самой собой.

Мы жили на Мойке, 6, во флигеле, это если пройти по сфотогрфированному Вами туннелю, который мы называли " Большой аркой", во дворе Пушкинскиного дома. Никто из нас не называл его дом музеем, говорили " У Пушкина", "мимо дома Пушкина". У черного входа мы играли на клумбе, зимой -практически у дверей. Пушкин был для нас, конечно, поэт, но такой поэт-знакомый дядька, который жил-жил в соседнем доме , потом подрался из-за жены на дуэли и умер от ранений. Без особенных придыханий мы к нему относились. Но у меня дома, бабушка чтила его культ свято: никакой фамильярности, это тебе не Грибоедов какой-нибудь там, не Апухтин, не Майков. Пушкин-это!!!! Пушкин!!! Была целая полка книг о Пушкине,мемуары всех обо всех, его домах-квартирах, его стихи, академическое издание 1961 -го кажется года издание.

Старшим сёстрам было вообще по фигу - что Пушкин рядом жил. Это сейчас мои мымры с тоской вспоминают те времена. Ходили, флигель выискивали, нету того флителя- снесли. А я приезжала в позапрошлом году, так и в " Большую арку " не попала, пришла в десятом часу вечера, с фестиваля в Певческой капелле.

Судя по Вашим фотографиям, много новых экспонатов, реплик мебели, подлинных экземпляров, но к жизни Пушкина не имеющих никакого отношения. Стены чистые, яркие, новодел и вообще музей расширился и значительно. Столько людей вокруг его имени кормится, что неприлично даже."Солнце" " солнцем", но надо и честь знать. С честью у нас проблемы.

Вот приезжала я, постояла на Певческом мосту, повспоминала,как дедушка в арке стоял и смотрел , как я пересекаю Дворцовую по направлению к входу в Эрмитаж (вход раньше в другом месте был), в который ходила каждый день на даденные им 5 копеек на Эрмитаж и 5 копеек на пирожок, ходила я по мосту и представляла, как Пушкин там тоже ходил, по узенькому поребрику, это было в шестидесятые.

Всё было такое обшарпаное, серое, по настоящему питерское, не такое как сейчас-ярко желтое и лубочное. Пушкин был совсем рядом, смешливый, вспыльчивый. некрасивый. Совсем живой, совсем родной. Интересно, как сейчас его воспринимают молодые люди, как мраморно-гранитное изваяние литературы? Хоть что-то он значит для современников? Хоть какие-то ассоциации возникают у них в головах? Вопрос.

Тогда, в шестидесятые , я заходила к Пушкину через парадный вход, раздевалась в мрачной маленькой раздевалке, надевала бахилы, подходила к столу и в большом, неподъемном гроссбуже писала ручкой с пером, чернилами, свою фамилию и имя. Тогда все записывались. Как настоящие гости. И " к нему не зарастёт народная тропа". Потом шла в кабинет смотреть на жилетку. Пистолетов не было, они были украдены в то время, потом смотрела на маску, не помню, о чём я думала в свои восемь лет, но возвращалась туда снова и снова. В двенадцать лет , на каникулах я лежала с академическим изданием в кровати до обеда и читала всё подряд, до набросков, до начатого и неоконченного. " Гости съезжались на дачу..."

Собственно из меня вышло то, что могло выйти из ребенка, погруженного в ЕГО слова, ЕГО мысли, ЕГО образ. Что выросло, то выросло, Александр Сергеевич.Да-с. Руку Вы приложили. Я это всегда помню. Я его всегда помню, хотя живым не видела. Но помню, как живого человека, который жил рядом, соседа. Такой парадокс.

И Вам спасибо за ещё одно напоминание. Напоминание, что мы вышли не только из " гоголевской шинели"( это факт), но и из Пушкина тоже. Пушкин включал в себя мир, а мир бесконечен, поэтому мы все, рожденные потом, после его смерти, всё равно составляющие этого мира, значит все рано ли, поздно ли пересечемся и узнаем друг друга, скажем: " Здравствуй. Пушкин!"

Ваша Илиана Доменеч.


Эльдис:

А я тоже помню настоящий Ленинград, не сегодняшний парадный, "Нью-Йорк - город контрастов", а тот, что был в 70-е, начало 80х, для меня он во многом связан с маминой работой - Ленинградским Университетом, и какой там был раньше пол в коридоре... Я выросла на шагах по этому полу, на звуке этих шагов, выросла из этих шагов...

Но сегодняшний город я тоже люблю, восхищаюсь им, всё это он, многоликий наш...

В защиту музея на счёт экспонатов я только скажу, что экспонатов стало больше, потому что их ищут, собирают, привозят туда из других, более обмельчавших музеев. И потом там честно так и говорят, что большинство вещей просто собраны из тех, что там были, и многие пережили и революции и блокаду и послевоенные коммуналки, и где чьё разобрать невозможно. Так что музей честен, я точно могу сказать, ведь я была почти везде и не по разу, и о многих музеях мне есть что сказать плохого, и даже злого. Но не Мойка, нет...

Ваша Эльдис, с пожеланиями здоровья и сил ещё и ещё.

Вдогонку:

Какая была в городе особая, интеллигентная, сдержанная обстановка, какой был воздух особый - летом чуть пыльный, песочный, как таял лёд весной, в марте, как уже по-весеннему рыжее солнце отражалось в окнах серых, продуваемых всеми невскими ветрами домов-кораблей... Как фосфорицировал вечерами купол Казанского...

А что они сделали с Летним Садом! Тоже самое в Ораниенбауме, теперь взялись за Петергоф. Ужасно.


Илиана Доменеч:

Лучше не надо про Летний Сад. А то мне что-то плохо становится. У меня у кровати стоит старая выцветшая фотография: на фоне скульптуры Летнего сада я , лет четырех, мама в немыслимой шляпе и сестра Наташка, которая залезла на постамент и держится за мраморные части скульптурного тела. Специально поставила. Можно было бы получше фотографию поставить, где хотя бы у меня губы не надуты и я не собираюсь реветь, но я поставила эту- как знак. Нет, как напоминание, кто я и откуда, из какой именно " шинели" я вышла. Чтобы помнила.

В девятостом году я приезжала в начале июня к умирающей тёте Ане. Она лежала в больнице на Фонтанке и когда умерла, мы с сёстрами поехали к тёте Ане домой, на " Площадь мужества", на Карбышева, за одеждой, в которой нужно было тётю Аню похоронить. Мы ехали и разговаривали о том, что произошло, слушали Наташку, в присутствии которой тётя Аня умерла. Наташка рассказывала, мы слушали. Машина катила по Дворцовой набережной в сторону Марсова Поля, и там есть до или после Лебяжьей канавки труба закатанная под асфальт, теперь это называется " лежачим полицейским", но эта труба там лежит и лежала всегда, даже когда такого понятия в обиходе не было, может это вообще водосток, не знаю. Мы замедлили скорость и машина слегка подпрыгнула на этой трубе. И мы в машине подпрыгнули на своих местах. Наташка сказала:" Когда я в детстве ездила здесь в школу на троллейбусе, он подпрыгивал на этом месте и меня подбрасывало вверх в троллейбусе." Мы замолчали и вдруг все разом заревели. Попозже, я нашла похоронное бюро около квартиры-музея Достоевского, докупила, что нужно было и бродя по переулкам бесцельно, но на самом деле в поисках непонятно чего, я наконец приняла решение: все, кто дорог моему сердцу - умерли, прежнего не вернёшь, нужно расставаться с иллюзиями. Город, пусть и любимый и родной - не дом. Дом у меня в другом месте. И покончила с проблемой разом и не приехала в Питер больше. И не приезжала......двадцать два года, хотя ничто не мешало, максимум четыре часа на "Льве Толстом", два с половиной на "Сапсане". Но... нет и всё. И приехала в позапрошлом году, когда уже ни с кем никакой душевной связи, когда и город уже весь раздербанили, и вообще я приехала по своим делам- на концерт и что тут особенного ожидать? Ни-че-го. И точка. Ан, нет. Многоточие.

Как свернула с Сенной к Мойке, ноги задеревенели, руки задрожали, я забыла про стиль, впечатление, которое произвожу, забыла про встречные взгляды и встречные "здравствуйте" и позорно, по-детски громко всхлипывая, разрыдалась и ревела до самой Капеллы, и на концерте, бросила всё, залезла на хоры и заливалась слезами. И ничего тут не сделаешь. Ничего. Одно понятно - вся жизнь без Питера - как в эмиграции. Пушкин, Пушкин, как я могла от тебя уехать, дура безмозглая?


Эльдис:

Спасибо Вам. Это и есть жизнь.