Эльдис все записи автора

Узнала про эту рубрику - "живая память народа", брошу и я свои 5 копеек в общую корзину. Правда, это наверное очень личное, память всегда очень личная штука. Пост этот я написала несколько лет назад, но сейчас подумала, что может быть это тоже кусочек нашей общей памяти...

Воспоминания могут обрушиться на человека как водопад. Не обязательно, как Ниагарский водопад, но вода, уж если прорвётся – будет течь и течь, пока человек не перейдёт в другое место. Мой водопад появился после того, как кошка спрыгнула со шкафа. Я сказала: я её понимаю, я тоже в детстве, когда мне было 5-6 лет – прыгала со шкафа на диван, и потом прыгала на пружинах дивана с огромным восторгом, пока бабушка на кухне или в магазине.

Правда, когда она уходила в магазин, и я оставалась одна, я часто на всякий случай пряталась под стол. У нас был большой круглый стол, учитывая скатерть – это вообще был целый город, можно сказать – «остров свободы», Куба, например :)

Мы – семья, переехавшая из расселённой коммуналки в новостройки, аж в двухкомнатную квартиру на первом этаже. Когда бабушку – вдову без вести пропавшего, спросили, что она выбирает, первый или второй этаж – она выбрала первый. Бабушка была весьма своеобразной личностью.

Мне было 4,5 года, было лето. Сначала я ничего не помню, но потом пришла зима. Нас с братом закутывали с ног до головы, повязывали поверх воротников шарфы и выдавали каждому по деревянной лопатке. И хотя темнело рано – все бабушки нашего пятиэтажного дома - единственного пока дома на всю «новостройку» - выходили во двор с внуками на прогулку. Почему-то было очень-очень много снега, дворник отгребал его с дороги, делая снежные валы по обе стороны, и валы эти были в человеческий рост. Так что все мы своими деревянными лопатками прорывали в этих снежных валах множество дыр и проходов. Ближе к весне бабушка отпускала меня и одну уже, опасности не было ровным счётом никакой. Тогда я играла в первопроходца, делая первые следы на нехоженой снежной равнине, опрокидывалась на снежную гладь, раскинув руки - и не ударялась, ела снег, выковыривала его из валенок…Но главное было не это. Когда пригрело солнце – я находила лужи, и в них – тающий лёд. Вот это было да…Полный восторг. Я брала хрустальные льдинки в руки (куда при этом девались варежки – неизвестно), рассматривала, как сквозь лёд просвечивает солнце, пробовала и на вкус. К концу такой прогулки я была мокрая, с мокрыми, замёрзшими, красными руками и настроенная философски.

Когда же пришло лето – мы – бывшие дети коммуналок, почувствовали вкус настоящей свободы. Мы носились по улице, по подвалам, чердакам, по стройплощадке, разбитой прямо перед нашим домом. Ни одна свежепривезённая куча песка не оставалась без внимания. В результате все мы были лохматые, чумазые, с ободранными коленками и локтями, с  сандалиями, полными песка, но совершенно счастливые. Наши бабушки на это смотрели сквозь пальцы. Они все были во дворе: выносились стулья и скамейки, все, кто не был в дневное время на работе – выходили на свежий воздух и наслаждались новой жизнью. Какая-то необыкновенная идиллия тогда царила в нашем дворе. Все были как одна семья. Все друг друга знали, каждый день общались, делились воспоминаниями о прожитых годах, в кои укладывались годы Революции, довоенные воспоминания, годы Войны, Блокады, эвакуации, годы послевоенные…И всем этим люди делились друг с другом, и всем казалось, что наконец они пришли к счастливому концу. И не удивительно: все мы получили отдельные квартиры! Прежде мы вчетвером жили в одной комнате. А теперь у всех оказались личные кухни, туалеты и даже ванные комнаты! Немыслимое счастье. Счастье было написано у нас прямо на лбу, наверное. Всё время шутили, смеялись, пели…Такой атмосферы взаимоуважения, поддержки, почти родственной, братской близости и симпатии – я не видела больше никогда и нигде. На Новый Год все приходили в гости ко всем, открывалась дверь – и хлопались хлопушки, летело конфетти, серпантин, не смолкал смех. И почти у всех уже были телевизоры. Что на экране? «Микрофон включён» и «Голубой огонёк». Взрослые люди умели радоваться и веселиться, как дети. Моя бабушка была среди переселенцев очень популярной, потому что у неё был особенный талант: она пела. У неё была старинная семиструнная гитара и низкий, сильный, необычный голос. Она пела городские романсы, забытые теперь старинные русские песни.

Но я отвлеклась…

Было уже лето, в середине которого мне исполнилось шесть лет. В то лето мы – дети новостроек – играли в войну, конечно. Было два лагеря – все девочки были на одной стороне, все мальчики – на другой. Я была на стороне мальчиков, со своим старшим братом. У нас были довольно большие самострелы с немаленькими «пульками», пульки – это согнутая дугой проволока. Било нормально. Ещё строились шалаши, выковыривалась замазка из нового дома напротив – тоже шла в ход, не помню уже каким образом.

Я была отчаянным воякой, да. Был там один мальчишка лет девяти – его не любили, обижали, смеялись над ним. Только на сколько я помню, дело никогда не доходило до настоящей жестокости, никогда. А он не стоял  в сторонке и не прятался, а всё равно был в общей куче. Помню, однажды возник очередной острый конфликт, и мальчишки окружили его, дразнили, смеялись над ним…Он просто кипел, совершенно вышел из себя, и это радовало толпу ещё больше. Страсти разгорались. Я смеялась над ним вместе со всеми, будучи самой маленькой и глупой, не понимая даже, за что не любят этого мальчишку. Сердце моё не распознало истины, я была маленьким стайным зверьком, самым младшим из всех в стае, и поступала как все. И вот случилось так, что парень этот в ярости поднял довольно большой булыжник, поднял прямо над головой, обеими руками, и сказал, что сейчас кому-то размозжит голову. Все мальчишки разбежались в страхе в разные стороны, а я осталась одна стоять прямо в двух шагах от разъярённого бедного парнишки. Я прекрасно понимала ситуацию с булыжником, но всегда, сколько я себя помню, гордость моя зашкаливала за все возможные пределы. Как это я побегу от камня? Ни за что. Я – мелкая шмакодявина, подбоченилась и выдала парню порцию едких слов, глядя прямо в глаза. Я уже не помню, что это были за слова, но это его морально просто убило. Он выкинул камень, заплакал и убежал. А дети хоть и разбежались, но не настолько далеко, чтобы не слышать ничего. Так что я на несколько дней прослыла великой героиней. Многие годы я не знала чувства страха, но на свете есть очень много страшных вещей, со временем я узнала их и стала действительно взрослым человеком.

А этого мальчика я вспоминаю теперь с огромным сочувствием.

Нами занимались бабушки, разомлевшие на солнце, которого прежде они так мало видели за своими сырыми коммунальными стенами… Наши родители столкнулись с серьёзными проблемами. Один наш дом, а затем – ещё пара домов – единственные посреди необъятного поля разъезженной татрами глины, песка и строительной грязи. Метро было немыслимо далеко. И до него шёл один-единственный трамвай, но до трамвая нужно было минут 40 идти пешком, продираясь сквозь бесконечные стройплощадки, просто бредя по бездорожью. Моя мама каждый день ездила с окраины города на работу – в Ленинградский Государственный Университет. Туфли её оказывались в жутком виде после такого похода, добиралась она часами… Когда же она наконец вечером оказывалась дома – ей было не до нас. Она читала…Мама всегда читала, даже и теперь всё ещё читает, не смотря на то, что уже почти совсем ослепла. Недавно она вошла на кухню и приняла меня за моего мужа (ничего общего): «Коля, передай Кате…»…Я не стала её разочаровывать и не выдала себя, оставшись в её представлении Колей, тем более что всё равно всё было адресовано мне.

Отец с нами не жил, он приезжал на выходные. Наша бабушка не ладила с ним, и каждый раз, когда раздавался звонок, она говорила нам с братом патетическим тоном: "Идите, встречайте, ваш папочка приехал". Он появлялся для меня всегда неожиданно, я успевала за неделю забыть о нём. Мы с братом получали некоторое количество конфет, и потом следили за тем, как на стол стелется салфетка и на неё устанавливается обед, всегда с бутылкой вина. Наш отец всегда пил за обедом и ужином рюмку-другую вина, но никогда не был пьяным и презирал пьяниц, говоря так: "не можешь пить – ешь г…но". (Правда никаких других нецензурных слов он никогда не говорил). Нам с братом передалась его независимость к спиртному, табаку и нецензурной брани. Так же это теперь передалось моему сыну. Мы любим хорошее вино, но никогда не станем зависимы от этого. Есть - хорошо, нет – тоже нормально. Это не важно для нас.

Наша «война» с девчонками  продолжалась всё лето, уже были построены штабы – шалаши. Меня заслали шпионить к ним, что именно можно было у них узнать - я не знаю или не помню уже, но я была «как Штирлиц». Чем это закончилось – я уже тоже не вспомню.

И вот – наши бабушки предавались воспоминаниям, сидя на стульях возле парадных, а мы «дышали свежим воздухом». Но были такие моменты, когда из окон раздавались чёткие позывные: «Мгновенья» - это значит, что надо всё бросать и бежать смотреть Штирлица, так же было и тогда, когда раздавалось «Наша служба и опасна и трудна». Ещё мы с упоением смотрели Чапаева, и каждый раз у меня была надежда, что он выплывет или что беляки промажут.

Не всегда я носилась с мальчишками по стройкам, бывало, что я вполне спокойно играла под окном в принцесс. "Принцессами" у меня были спички, на которые я надевала плоды шиповника в качестве голов и сорванные цветки мальвы в качестве юбки. Про принцесс я узнала от девочки моего брата. Она приходила к нам и много рисовала, рисунки оставались мне, и на них оказывались «принцессы». Мне кажется, у моего брата с этой девочкой было что-то настоящее. Потом их семья уехала в другой город, и у моего брата «настоящего» больше уже не случилось. Так мне кажется. А девочка эта была необыкновенно красивая и музыкально одарённая, у неё был красивый голос. Я и теперь помню её имя, лицо и голос.

В куклы я играть не умела, хотя у меня были любимые игрушки животного происхождения.

У наших соседей, которые всегда держались чуть в стороне на фоне всеобщего братства переселенцев – была дочь. Она была младше меня года на два, но мы с ней никогда не играли и не общались. Она была красивым, темноволосым, темноглазым, волооким ребёнком. Всегда красиво причёсанная, хорошо одетая – она держалась в стороне, так же, как и её родители. Я же рядом с ней выглядела просто ужасно, настоящий драный полевой суслик. Одевали меня всегда скромно и неудачно, одежда на мне сидела дурно, волосы у меня всегда были растрёпаны, хотя и заплетались в две тонкие косицы. Моя бабушка была, как я уже писала, весьма своеобразной личностью, женщиной, для которой внешний вид, одежда, причёска – не играли никакой роли. Она не носила украшений, не наряжалась и просто коротко обкарнывала волосы ножницами. Что касается меня, то когда считалось, что прилично делать чёлку – мне стригли дурацкую чёлку, когда считалось, что надо зачесать волосы назад – зачёсывали. И то и другое мне не шло.

А соседская девочка к 11 годам выглядела уже оформившейся девицей с большими влажными тёмными глазами, а в 17 лет превратилась в свинку.

Иногда мама брала меня с собой на работу. Там моя деятельность развивалась в основном вокруг старой пишущей машинки, старой даже по тем временам. Сегодня это был бы дорогой антиквариат. Запах книг…Это один из самых чудесных запахов для меня. Когда я уставала «помогать» маме, я забиралась на одну из книжных полок, коими было уставлено всё помещение – и укладывалась на сложенные стопкой экземпляры очень очень больших старинных книг – каждая могла служить мне ложем. Я спала на этих книгах, на книжной полке. Где теперь эти книги, хотела бы я знать…

Потом у нас в отдалённом садоводстве появилась дача. Как у моих родителей хватило на это сил – я не знаю. Ехать надо было ооочень далеко.

Однажды, когда мне было лет 11-12, мы возвращались с дачи. Мы пришли по запылённой дороге (2,5 км пешком) к станции и сели ждать поезда. До поезда было минут 40. Лето, жара…У меня в руках корзинка с клубникой и букет садовых цветов. С нами тогда ещё был гостивший у нас папин младший брат. Я сидела на скамейке и не знала, чем заняться. И тут в поле моего внимания вошли три здоровенных подвыпивших мужика в расцвете сил (лет по 27 им было, я думаю). Один из них подошёл ко мне и стал есть землянику из моей корзинки, нагло, без спроса. И тут подошёл отлучившийся на 5 минут мой отец, а за ним и мой дядя, брат отца.

У моего отца был характер очень сложный, и по правде сказать – даже вредный. Отец сразу завёлся, и через пару минут уже началась жуткая драка. Моему отцу тогда было уже за 60 (я поздний ребёнок, маме было за 30, когда я родилась, а отец старше мамы на 20 лет почти). Наполовину седой, он снял очки и убрал в карман пиджака (он чаще всего носил строгий костюм, пусть и подпылённый в дороге…Он был щепетильно аккуратен…), в карман пиджака, на котором всегда был знак ветерана ВОВ. Он прошёл три войны – Финскую, ВОВ и Японскую в Манчжурии. Отступать перед тремя здоровенными молодыми мужиками, ему? Конечно нет, никогда. Наоборот, он напал на них первый, а за ним и его брат. Должна сказать, что такой драки я никогда не видела ни тогда, ни теперь уже даже. ТВ не считается. Когда мужик, на голову выше моего отца, стал бить отца головой об урну, я принялась хлестать дядьку по лицу букетом цветов…

И знаете – наши враги позорно бежали, мы победили их. А люди говорили, что старики первые напали на молодых.

Перед поездом оставалось немного времени, наши победители забежали в кусты, пописали на свои боевые ранения, и потом все мы - совершенно бодрые и счастливые – погрузились в электричку. Домой. Цветы пришлось выбросить.

Серия сообщений "самиздат":
Часть 1 - Воспоминания детства
Часть 2 - Воспоминания детства, продолжение.
Часть 3 - Воспоминания детства- 3
...
Часть 40 - Южный вираж. Кипр
Часть 41 - Королева ВЛКСМ
Часть 42 - "В осень" Стихи нашего Лирушника Александра под ником Надежный-Надежный