Странник_Су все записи автора Автор - Ирина Вязовая.

Хорошо Сёмка играет

События скрутились в узелок - не развязаться. Даже Вовка мой уже поскрипывает: столько всего навалилось. Ещё и жара.
Славик ушёл в запой перед Троицей, потерялся, на глаза не показывается. Робко позвонил, когда мы уже ехали на Донбасс, не говорила, уже он лыка не вязал, и я в гневе была.
Про смерть соседа, Жоры-Фараона вечером писать стану, хорошенько помолившись. Думаю второй день обо всём. Прости Господи, дрянь был человек, а, поди ж ты, - Господь дал урок. Напоследок Божия искра раскаянья блеснула. Стыдно теперь, что судила его так строго.

Приехали на Донбасс по ночи. Ночь переспали, утром дела на нас и навалились. Не раз Славика помянула незлым тихим словом, что уж тут говорить. Мне и вишню бабулькам нашим обрывать, и помидоры подвязывать, и огороды полоть, и медицинские процедуры проводить. С третьей вишни слетела планером, ногу ушибла. Аркадьевна квохчет:
- Ой, девонька, переработалась, давление у тебя упало.
Ничего, поднялась и дальше в пахоту. Летнее время такое, что день год потом кормит. И «закрывашку» крутить надо, и картошку окучивать, и мужские работы на меня свалились. Даня помощник ещё малый, старается, да силёнок не хватает. Вовка мой стенку у бабушки Ларисы последнюю в сарае свалил, меня позвал, кирпичи разбирать. Разбираю, ношу в конец сада, дорожку лить надо новую, цементную, ворчу себе про Славика потихоньку:
- Семья то большая, но два человека всего мужиков-то - Вован мой, и я...
Короче, обиделась я на Славика крепко. Видать, один из тех кирпичей, что носила, за пазуху для него приберегла, потому что всё трудней мне и трудней становилось. Дурная обида душу больше утомляет, чем тяжёлая работа.
Короче, второй трудовой фронт закрыли на время и назад поехали. Оттруждались. Приехали, опять на службы пошла, Вовка в сутки, на работу, он и так, чтобы шесть дней свободных получилось, до этого сутки через сутки работал, и опять сразу ушёл. Смеётся - на кладбище отдохнём, когда заляжем, если позволят.
Без него в субботу на вечернюю съездила, домой вернулась, у нас общежитие, как всегда - детей пять человек в одной комнате, да ещё мы сестру Вовину Лену с собой в Днепр взяли, надо ей было. Ну, думаю, всё равно сейчас отдохну маленько. Ан нет, не довелось. Видно, Господь пожалел меня, что с таким грузом в душе хожу, решил дать пищу для раздумий – на Славика-то всё обижалась! Не получилось у меня спать, потому что соседка прибежала с четырнадцатого этажа, позвала к болящему, а как потом оказалось, к умирающему мужичонке, соседу Жоре-фараону.

Жора-фараон был для всего нашего дома во всю жизнь свою сплошным искушением и наказанием, просто карой египетской. Работал он до самой пенсии милиционером, за что и получил прозвище Фараон. Но по сути своей был он ментом. Друзей у меня среди милиции много. И среди БЕРКУТов есть, нынешней властью разогнанных, - настоящие мужики, крепкие и надёжные. Милиционеры. А менты, как и сами они говорят, среди них случаются, обычно это личности подленькие и скользенькие, жадненькие до денег и ложного почитания. Те, кто властишкой своей пользуется и кичится.
Не верил Жора ни в Бога, ни в чёрта во всю жизнь, а верил только в золотого тельца. Деньги и славу любил до умопомрачения. На все увещевания только презрительно хмыкал:
- Давай, начинай мне бухтеть, черница, как космические корабли бороздят просторы большого театра. Я одно знаю - бабло побеждает зло.
Молчала. Бесполезно было. Ущемлял своими едкими колкостями и придирками Жора-Фараон всех и вся. Где мог, лупил деньгу. Где не мог - портил людям нервы. Особенно невзлюбил он жильца нашего же дома, тихого еврейчика дядю Сёму, учителя музыки, Семёна Израилевича, и немую жену его, тетю Фиру. Дядя Сёма, всегда аккуратный, чистенький и до умопомрачения вежливый, никому во всю жизнь в нашем доме зла не творил, здоровался даже с кошками. Дрожал он за свою Фирочку, которую каждый обидеть мог, в силу её бессловесности. Я дядю Сёму почитала: где ещё в наше время встретишь учителя игре на скрипке. Да ещё доброго и тихого.
Жорка же Фараон изголялся над ним, как мог. Стоило им ехать в лифте вместе, как всю дорогу вынужден был слушать дядя Сёма непристойности, направленные на еврейский народ. Если в доме шли ремонтные работы и выключали воду, Жора-Фараон орал на весь двор, завидев возвращающегося из музыкальной школы Семёна Израилевича, что «если в кране нет воды, значит, выпили жиды». Стоило дяде Сёме начать приглашать к себе домой учеников, чтобы подработать немного денег для больной тети Фиры, как Жора-Фараон тут же настрочил телегу в налоговую. И радостно потирал руки, когда к дяде Сёме нагрянул инспектор с проверкой его частной трудовой деятельности.
Короче, жил Жора-Фараон по-хамски. Стоило мне заступиться за дядю Сёму, как неверующий Жорик хитро щурился и начинал противно подначивать:
-Куда лезешь, защитница хренова - они же Христа распяли.
При этом гнусно хихикал, видя, что еле сдерживаюсь, чтобы не съездить его по щекастой, безбровой роже. Дядя Сёма меня только умолял:
- Не надо, Ирочка, не связывайтесь с ним. Ничего, я привычный.
Дядю Сему было за что любить и уважать. Иногда он играл тёте Фире на скрипке на своем балкончике, и тогда весь наш двор словно замирал. Играл он так, что я всегда начинала плакать. Маленький смычок в руках дяди Сёмы порхал, словно сшивал вместе небо и землю, кружащуюся в воздухе осеннюю листву, мелькающих в небесной сини стрижей, сшивал в единую песню печали и любви. Двор зачарованно слушал. Даже наш местный авторитет, бандюган по молодости, а теперь депутат Лёшка замирал у своего БМВ и не хлопал дверцами, ожидая, когда дядя Сёма доиграет.
Только Жору-Фараона дяди Сёмина игра не трогала, а раздражала. Он противно орал, что ему не дают спать, а потом выпирал на балкон колонки и врубал на полную громкость «владимирский централ» - сволочился, гад.

Однажды дядя Сёма вообще потряс меня глубиной свой души. Возвращались домой дождливым осенним вечером. На входе во двор столкнулись с ним, дальше пошли вместе. Дядя Сёма рассказывал, что они с тётей Фирой должны скоро уехать в Израиль, потому что сын зовёт, и Фирочка всё болеет, и как ему больно оставлять здесь учеников, талантливых ребят. Мне было одновременно и радостно, и печально, потому что умом понимала, что живётся ему здесь не очень сладко, но и оставаться без дяди Сёминой музыки не хотелось. Так мы и дотопали до дома. Возле подъезда, прямо в луже, свинья свиньёй валялся пьяный Жорка-Фараон, мордой в грязь. В моей голове почему-то вдруг пронеслось:
- Видя гонителя-фараона потопляема, победную песнь вопиет Израиль.
Но чистенький дядя Сёма засуетился:
-Ирочка, давайте его поднимем, это же невозможно, нехорошо, чтобы человек так лежал...
Я только хлопала глазами:
-Дядя Сёма, пусть поваляется, может, охолонёт маленько.
Дядя Сёма строго и одновременно просительно смотрел на меня:
- Ирочка, я же вас знаю как добрую и хорошую девочку. Не надо так. Он же человек.
Помогла ему поднять Жорика и единственное, что мне хотелось тогда - попросить прощения за свою злость и чёрствость. Так и сказала:
- Простите нас, дядя Сёма. Простите нас всех.
Потом дядя Сёма и тётя Фира уехали. В квартиру их заселились какие-то новые жильцы, спортсмены. Они быстренько настучали по голове Жорке-Фараону, теперь он не только не крутил на весь двор «Владимирский централ», но и мусор к мусоропроводу носил в носках и на цыпочках. Он как-то сдал за последний год, ходил весь помятый и грустный. Последние полгода его вообще не видела, говорили, что он болеет.
Перед воскресной службой в дверь ко мне постучалась соседка с просьбой:
- Ира, там Жорику совсем плохо, зайди.
Ничего не поделаешь, вздохнула только - идти откровенно не хотелось, но пошла.
Первое, что ударило в нос на пороге квартиры - зловоние. Не обычное пыльное и затхлое зловоние запущенной и давно не убиравшейся квартиры, но зловоние умирающей плоти. У Жорика был рак, в самой последней, тяжелой, распадной стадии. Жорик агонизировал. Что-то говорить о Боге в такие моменты человеку, всю жизнь отрицавшему Его, практически невозможно. Можно поставить укол с морфием и сидеть у кровать, наблюдая за пульсом и дыханием. Можно пытаться облегчить метания плоти, не принимающей свою смерть. Можно автоматически делать всё то, чему тебя учили в медицинском, констатируя приближение неотвратимого. Невозможно облегчить ужас неверующей души. Уже нет времени на разговоры. Нет времени для того, чтобы позвать батюшку. Но есть мгновение ещё для того, чтобы просто взять за руку, попытаться быть рядом. Шепнуть несколько слов. Никто не знает, что происходит в душе человека в последние его земные часы. Старалась быть рядом. Жора выходил из наркотического забытья, метался, тек всем, чем может течь человеческое тело. Крепко, до синяков вцеплялся в мою руку, пытался спрятаться за меня, не отпускал. За соседской стенкой орала музыка, у соседей-спортсменов справляли день молодёжи. Еле-еле дотянув до очередного укола морфия, я, совсем измотанная, вышла из сорокоградусной жары Жориковой квартиры на лавочку у подъезда. Десять минут передышки. В ночи прошуршали шины Лёшкиного БМВ, хлопнула дверь. Лёшка, бывший бандит, а нынешний депутат, вышел, чиркнул зажигалкой. Мы с Лёшкой в нормальных отношениях, собирала его как-то после ДТП, попал на мою смену в больнице. С тех пор не обижает:
- Чего, медицина, на лавочке ночью делаешь? - только спросил.
- Концерт слушаю, - кивнула на разрывающиеся роком окна квартиры спортсменов. - Жорка-Фараон помирает, вот, надо идти.
- Чего музыку не заткнёшь? - только спросил Лёшка.
- Не могу, не слушают, да и сил нет. Лёшка, плохо человеку в шуме помирать.
- Знаю, - только и рубанул Лёшка. - Ладно, поехали
Через десять минут во дворе было тихо-тихо. Ушла к Жоре, потом туда и Лёшка заглянул.
- Там, если что надо будет на похороны, заходи, - это Лёшка мне от порога.
-Ладно. Ты что спортсменам сказал? - спрашиваю.
- Да ничего, спросил их, они сегодня умирать не собираются? - только и всего. Лёшка ушёл. А я осталась сидеть с умирающим Жорой. В пять утра он вдруг открыл глаза и в рассветной тишине отчетливо сказал:
- Как хорошо Сёмка играет. Хорошо играет. Я его обидел. Пусть простит.
Жора-Фараон умер. А я уехала в храм. Кирпич, которым собиралась метнуть в Славика, выпал где-то по дороге, на сердце стало легко. Потому что в эту ночь поняла, как мне не хватало его помощи! Поняла - надо прощать. Просить прощения надо! У всех и за всё. Пока не поздно.

От С-52. Я малость сократил текст. Полная версия в Оригинале