Проект_революции все записи автора Ушла родовая знать, явилась денежная. У власти теперь халифы прилавка, деспоты с улицы Сантье, тирания торгашей, узколобых и тщеславных.
Более отталкивающая и гадкая, чем обнищавшее дворянство или опустившееся духовенство, буржуазия позаимствовала у них, помимо прочего, пустую спесь и дряхлую говорливость, которые усугубила еще и неумением жить. Их недостатки она переняла и, прикрыв лицемерием, превратила в пороки. Властная, лживая, подлая, трусливая, она безжалостно расправлялась с вечной простой душой, необходимым ей для своих нужд народом, который сама же,
развратив, натравила на прежних власть имущих!
Теперь уже очевидно: чернь она использовала, выжав из нее на всякий случай все соки. Буржуа утвердился, стал хозяином жизни и ликовал, ибо деньги всесильны, а глупость -- заразительна. С. его воцарением ум и образованность оказались не в чести; порядочность и честность были осмеяны, творческий дар убит, а творцы низко пали и ради подачки ретиво лебезили перед торговыми царьками и сатрапами!
Живопись увязла в потоке абракадабры. Литература потеряла лицо и достоинство: еще бы, ей приходилось изображать честным мошенника-делягу, благородным -- негодяя, который искал сыну невесту с приданым, а дочери приданое дать отказывался; пришлось приписывать целомудренную любовь вольтерьянцу, который вопил, что священники погрязли в сладострастии, а сам тайком блуждал по темным комнатам, принюхиваясь, поскольку не был знатоком дела, к мыльной воде в умывальниках и едкому запаху грязных нижних юбок!
Великая американская каторга переместилась в Европу. Конца и края не стало хамству банкиров и парвеню. Оно сияло, как солнце, и город простирался ниц, поклонялся ему и распевал непотребные псалмы у поганых алтарей банков!
-- Эх, сгинь же ты, общество, в тартарары! Умри, старый мир! --
вскричал дез Эссент, возмущенный картиной, которую сам себе нарисовал. И от этого крика дезэссентов кошмар рассеялся.
-- Боже,-- вздохнул дез Эссент. -- А ведь это не сон! И придется мне
жить в мерзкой суете века! -- В утешение он прокручивал в памяти афоризмы Шопенгауэра или повторял горькое изречение Паскаля: "Мыслящий, взирая на мир, не может не страдать". Но, как пустые звуки, раздавались в мозгу слова. Тоска дробила их, лишала смысла, и они теряли свою упругую, внушающую доверие нежную силу.
В конце концов дез Эссент осознал, что от пессимистических рассуждений легче ему не станет и что вера в грядущее, какой бы невозможной она ему ни казалась, только и дает успокоение.
Но тут приступ бешеной злобы охватил дез Эссента, ураганом смел все попытки смирения и всеприятия. И он признался себе: ничего, ничего не осталось в мире, рухнуло все! Как в кламарском храме, буржуа преклоняют колена и принимают лжепричастие на великих руинах церкви, которая стала домом свиданий, пристанищем мерзости и всяких отвратительных шепотков. Неужели ради суда веры карающий Господь Саваоф и смиренный Распятый на Голгофе не сожгут этот мир в огне, не прольют серный дождь, который некогда излился на нечестивые города и веси? Неужели эти потоки нечистот зальют, захлестнут старый мир? И неужели будет произрастать и давать плоды лишь древо беззакония и позора?
Дверь внезапно распахнулась. На пороге, в дверном проеме показались люди с фонариками на голове, бритыми щеками и пушком на подбородке. Они выносили мебель и ящики. Последним шел старик слуга, он нес коробки с книгами. Дверь закрылась снова.
Дез Эссент бессильно опустился на стул.
-- Через два дня я в Париже. Ну, и довольно, -- сказал он, -- все
хорошо, что хорошо кончается. Людская серость, как волна во время бури. Взлетит до небес и захлестнет мое прибежище, врата которого я сам же невольно и распахнул. Боже, мне страшно, сил моих нет! Господи, сжалься, помилуй христианина, который сомневается, маловера, который жаждет веры, мученика жизни, который, покинутый всеми, пускается в плавание под небесами,
где по ночам не загорается спасительный маяк старой надежды!

Жорис-Карл Гюисманс "Наоборот"