Ариара_Грейв (Игорь_Тальков) все записи автора
ХРОНИКА ТРАГИЧЕСКОГО ДНЯ. ПОЧЕМУ УБИЙЦА ТАЛЬКОВА ТАК И НЕ ПРЕДАН СУДУ
Журналист: Максимилиан Волошин в стихотворении, написанном после смерти Ни¬колая Гумилева и Александра Блока, сказал:
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета, Достоевского на эшафот...
Находите ли Вы, что жребий русского поэта столь темен? Или же это некая закономер¬ность?
И.Тальков: Мне кажется, что это некая за¬кономерность. Проследив историю культуры, можно сделать такой вывод.
— Можно ли что-то в этом изменить? Пре¬рвется ли эта роковая цепочка?
— Если изменится общество, то цепочка пре¬рвется. Все к этому шло. Не было бы революции, этого переворота, мы бы уже к этому пришли.
Фрагмент интервью, 1990г.
Поначалу Игорь не собирался выступать в Питере. График его концертов и без того был напряженным, перегруженным. 6 октября он должен был лететь в Сочи, на закрытие сезона в концертном зале «Фести¬вальный», дня на три-четыре. В ноябре предстояли сольные концерты в «Олимпийском», а это 30 тысяч зрителей, и для выступлений на таких площадках необходима была соответствующая аппаратура. На тот момент единственной фирмой, располагавшей качест¬венной техникой, была фирма ЛИС'С; они ставили свет, звук и т.д. Я знала, что на поклон к Лисовскому Игорь никогда не пойдет, видела, как он переживает, ища выход. А тут получилось так, что его очень на¬стойчиво стали приглашать выступить на гала-концерте, который фирма устраивала в связи с открытием в Питере своего филиала. То есть там на административ¬ном уровне мог быть положительно решен вопрос об аппаратуре.
К тому же Петербург — самый любимый город Игоря, и ему не хотелось упускать возможность побы¬вать там, посетить дорогие его сердцу места, где все просто напоено историей, дышит «веком золотым Ека¬терины»... Игорь боготворил Петербург, одно время даже уговаривал меня переехать туда жить; нашу «трущобу» — хрущевку меняли на очень приличную квартиру в центре города. Но так как все-таки центр музыкальной жизни — в Москве, этот переезд не со¬стоялся. А тогда, в октябре 91г., погода там была про¬сто замечательная: тепло, солнечно, осень — любимое время года Игоря — золото куполов, золотая листва... Коллектив был обновленный, и Игорю очень хотелось погулять между концертами, показать ребятам «свой» Петербург (в тот день предполагалось проведение двух — дневного и вечернего — концертов; трагедия произошла на первом, так что этот момент имеет до¬вольно существенное значение). И вообще Игорь с уважением относился к питерской публике, ценя ее вкус и взыскательность.
...За несколько дней до гибели Игорь вдруг произ¬нес, что и жить-то ему осталось всего ничего, вернее, он даже конкретизировал оставшийся ему жизненный срок: то ли две недели, то ли два месяца. Я всегда ста¬ралась оградить его от всяких «экстрасенсов»-предсказателей, зная его впечатлительность. Но ведь были и есть люди, занимающиеся этой сферой, так сказать, профессионально, делающие какие-то публикации. Например, совершенно случайно недавно я встретила человека, который сказал, что подходил к Игорю после концерта у Белого дома в августе 91г. Дело в том, говорил он, что есть такое понятие, как «маска смерти» у человека: «Я не могу объяснить, но я это вижу». Так вот тогда он увидел ее у Игоря, попытался было сказать ему, но Игорь отмахнулся, не стал слу¬шать. Возможно, именно это он имел в виду, говоря о близости конца, возможно, что-то еще, я не знаю, а может, просто предчувствовал. Я несколько напря¬глась, не придав этому особого значения. Мы ведь не хотим верить дурным предсказаниям, пока что-то не случилось... Это уже потом, вспоминая в мельчайших деталях обстоятельства последних дней — недель, я с некоторым мистическим трепетом осознала, что многое носило не совсем обычный, будничный характер.
Так, поздним вечером 4 октября Игорь приехал с очередного выступления; ужин, чай. А потом почти всю ночь, до рассвета мы с ним просто беседовали, ле¬жали и говорили. Удивительно... Такое впечатление, что он тогда действительно прощался. Он вспомнил всех — родных, про каждого что-то сказал, вспомнил всех из группы, давая какие-то характеристики, ком¬ментируя. Напутствовал меня, о сыне говорил, даже любимого кота не забыл. Как завещание оставил, с чего бы?.. И при этом очень переживал, все говори¬лось с болью, с сожалением. Причем говорил как-то отстраненно, как о том будущем, в котором его уже не будет рядом («тебя такие-то съедят»). Но тогда это воспринималось нормально; мы ведь часто разговари¬вали, какие-то откровения у него бывали...
Встал он не поздно, хотя заснули фактически под утро. В тот день, 5-го числа, у Игоря было два выезд¬ных выступления: одно — по приглашению гаишни¬ков, где-то за городом, в военной части; а потом он съездил в Гжель на юбилейный вечер художественно-промышленного техникума. Работал он там один, без группы, пел под гитару, на которой, кстати, оборва¬лась струна... Получилось так, что это был его послед¬ний выход на сцену.
В отсутствие Игоря в доме раздался телефонный звонок. Незнакомый мужской голос, человек назвал себя и попросил передать мужу, что вопрос решен по¬ложительно, дано добро. «Он поймет». Как выясни¬лось, незадолго до этого Игорь обращался в органы (то ли в МВД, то ли в КГБ) с просьбой предоставить ему профессионального охранника с правом ношения огнестрельного оружия, чтобы он постоянно был при группе. У нас с мужем были очень доверительные от¬ношения, но, не желая меня волновать, конечно же, он не рассказывал о тех конфликтных ситуациях, что порой возникали в гастрольных поездках и участились с появлением нового директора коллектива Валерия Шляфмана (в июне 91 г., первая поездка с ним состоя¬лась в июле). Конфликты вспыхивали то и дело, Шляфман провоцировал ребят, и Игорь невольно ока¬зывался вовлеченным в разрешение подобных ситуаций, потому что он не из тех, кто будет отсиживаться и делать вид, что ничего не видит. Хотя в принципе каж¬дый должен заниматься своим делом, и работа охран¬ников как раз и заключалась в том, чтобы обеспечи¬вать спокойствие коллектива во время гастрольного тура. Задиристость Шляфмана несколько насторажи¬вала: то ли в силу характера, то ли из желания под¬черкнуть свою значительность, вызвать к себе уваже¬ние ребят, он, бывало, раззадорит всех и, как моська, спрячется за спину хозяина. А может, и не в характере было дело; возможно, и это скорее всего, он специаль¬но с этой целью и был внедрен в коллектив...
Опять же незадолго до трагедии Игорь уволил из группы человека, который одно время работал у нас водителем, был на подхвате, не чурался и работы но¬сильщика (переносил аппаратуру), потом как-то стал быстро перемещаться на административную работу, со Шляфманом. Но, как в известной сказке, запросы его непомерно росли, и он стал претендовать на должност¬ные полномочия, которым не соответствовал ни про¬фессионально, ни по человеческим, моральным качест¬вам. Произошел разрыв, он был отстранен от работы в коллективе, что привело к угрозам с его стороны. Где-то числа 3—4 октября состоялся короткий телефонный разговор, во время которого Игорь был очень немного¬словен, тем не менее прозвучало принципиальное: «Вы мне угрожаете? Хорошо. Объявляете войну? Я прини¬маю ее. Посмотрим, кто выйдет победителем».
Все это вселяло определенное беспокойство. Вооб¬ще же время было очень не простое. Что и говорить... Атмосфера в стране была очень напряженная, нака¬ленная; общественно-политическую жизнь лихорадило; постоянные волнения в разных точках, переворот, танки на улицах Москвы — это не предвещало ничего хорошего, неизвестно было, кто завтра станет у власти в то смутное время...
Еще зимой, по случаю, был приобретен газовый пистолет. Уезжая, Игорь никогда его с собой не брал, но настаивал, чтобы он был при мне, особенно когда я выходила по вечерам с Игорьком (с сыном). Он всерьез настав¬лял меня, чтобы я снимала его с предохранителя, входя в подъезд, держала бы руку в кармане наготове. Я относилась к этому с улыбкой. Но Игорь говорил, что если захотят сделать ему больно, то действовать будут именно через близких людей. Он приобрел пуль¬ки: желтые и синие, какие-то слезоточивые, какие-то паралитические. Но, наверное, они уже тогда были просроченные, негодные.
Я представляю реакцию Игоря (я просто вижу это зрительно), когда в тот роковой день он выстрелил и у него, по словам Сани Барковского (телохранителя), в те несколько секунд на лице появилось выражение крайнего недоумения: действия, реакции никакой не последовало. Он-то наивно полагал, что после выстре¬ла распылится волна и все присутствующие будут «от¬ключены», а разобраться можно будет и потом.
Кстати, стрелять он не умел. Когда порой, гуляя, мы заходили в тир — раньше ведь они были везде, на каждой набережной, — у меня это получалось. А он всегда мазал и злился, как ребенок: ну как это у меня, у женщины, получается, а у него... Потом он выяснил, что, прицеливаясь, зажмуривал не тот глаз и, естест¬венно, происходило смещение. Но даже когда он это понял, все равно ему не удавалось. Ну, не стрелок он был! Бывает же, что человеку что-то не свойственно;
агрессии в нем не было... Нормы ГТО он бы никогда в жизни не сдал.
Поведение Игоря вечером накануне отъезда было не совсем обычным: никакой спешки при сборах, ника¬ких поцелуев на бегу. Он стал раньше собираться, вдруг спросил, не хочу ли я поехать с ним, долго гово¬рил с Игорьком, наказав, чтобы тот хорошо себя вел, слушался маму. Попрощался с сыном, как со взрос¬лым, за руку. Не забыл и с котом попрощаться. Как правило, я сама отвозила Игоря на вокзал или в аэро¬порт, но на этот раз за ним заехал Шляфман. По лест¬нице Игорь всегда сбегал. А тут — спускается, рука на перилах, и долго смотрит на наш этаж, пролет этот ма¬ленький. Такое ощущение, будто запоминал. Вышла я на балкон, посмотрела вниз — все махал рукой. Это было так нехарактерно для Игоря. Если б знать, остано¬вить бы... Но тогда я этому не придала значения, и только на следующий день это пронзительно вспомни¬лось...
На вокзал приехал минут за двадцать до отхода по¬езда. Все музыканты, которые когда-либо работали с Игорем, встречались с ним, знали, что он опаздывает всегда и везде. Поэтому тут просто овация была уст¬роена, кто-то хохотал: «Игорь, этого не может быть! Как это Тальков спокойно идет по перрону!»
Билеты оказались в 13-й вагон, который перед Пи¬тером почему-то отцепляется от состава. Поезд задержи¬вается, но... ненадолго. Технические неполадки устранены, и Игорь продолжает свой путь навстречу неот¬вратимому.
Я столько раз мысленно проживала вместе с самым дорогим мне человеком этот роковой день, собирая его по крупицам и деталям, выстраивая по часам и минутам вереницу событий, приведших к трагической развязке...
Раннее утро. На перроне Игоря встречает с камерой питерское телевидение:
— Мы рады приветствовать вас в Санкт-Петербур¬ге, дорогой Игорь. А как вы, рады?
— Очень рад. Я почти что всю жизнь, наверное, ждал этой минуты, когда я выйду из поезда и окажусь не в Ленинграде, а в Санкт-Петербурге.
Потом пошли слухи, что, дескать, знали заранее и решили заснять. Но это вряд ли. Просто к тому време¬ни он уже достиг определенных высот и интерес к нему был повышенный, а в Питере он был не такой уж частый гость. Его выступление в дни августовского путча на Дворцовой площади произвело сильное впе¬чатление, хотя публика по-разному воспринимала его социальный блок, кто-то кричал, свистел. Вообще его или любили или ненавидели — среднего не было. Он это чувствовал и знал. На питерском телевидении ре¬шили сделать о нем передачу, как оказалось — послед¬нюю. Шел он по перрону, смущаясь, сонный (вся группа такая была), потому что часов до 4—5 утра просидели в купе, обсуждая планы на будущее.
Потом их поселили на дебаркадере «Алексей Сур¬ков» — симпатичной гостинице на воде, вместе со всеми московскими музыкантами. Там же продолжи¬лись и телевизионные съемки. Беседуя с Игорем, жур¬налистка, как и все ее коллеги в последние месяцы, не
преминула задать вопрос и о всей этой шумихе — о связях Игоря с обществом «Память». Пытаясь скрыть за улыбкой досаду от необходимости давать какие-то объяснения, отстаивая свою очевидную непричаст¬ность к каким-либо организациям и принципиальную позицию свободного художника (вот уж поистине «от¬равлены его последние мгновенья»), Игорь обращает¬ся к наиболее весомому, как ему кажется, аргументу — тому, что сидящий рядом с ним директор группы «Спа¬сательный круг» Валерий Шляфман — еврей, что не мешает им понимать друг друга и работать вместе. Тут же, в некотором запале, называет Шляфмана своим «очень хорошим другом», что, конечно же, надо вос¬принимать в контексте ситуации. Вообще Игорь посто¬янно испытывал острую потребность в настоящем дру¬ге (достаточно послушать его песню «Чудак») и вели¬кодушно наделял этим определением, увы, не всегда достойных людей.
К началу дневного концерта Игорь уже был на пло¬щадке Дворца спорта «Юбилейный». Ребята с телеви¬дения предложили ему съездить отсмотреть снятое в августе уже упоминавшееся выступление на Дворцо¬вой. Вернулся он к 4 часам. Выход его планировался около 16.20; кстати, порядковый номер тоже оказался 13.
А там, еще в его отсутствие, стал зарождаться кон¬фликт.
Концерт уже начался, кто-то выступал. Малахов в начале концерта подошел к ведущему и сказал, что будет перестановка, надо поменять местами Талькова и Азизу, так как она якобы не успевает подготовиться к выходу. Хотя на тот момент Азиза уже была на пло¬щадке, сидела в кафе вместе с другими артистами, а Талькова действительно еще не было. Ведущий отве¬тил, что просьба Малахова вне его компетенции и не¬обходимо обсудить этот вопрос с устроителями кон¬церта. Через какое-то время Малахов вновь подошел и стал говорить более настойчиво и угрожающе (дес¬кать, "я тебе говорю, значит..."). А дело в том, что в связи с телевизионной съемкой концерт был не «жи¬вой», а под фонограмму, и в аппаратной все фонограм¬мы уже были заряжены в соответствии с очередностью выступлений. Ведущий стал объяснять Малахову, что это целый процесс и только организаторы концерта вправе решать такие вопросы, не говоря уже о том, что и с самим артистом надо договориться. Тем не менее под напором Малахова ведущий передал администра¬тору его требование и попросил выяснить, есть ли до¬говоренность с Тальковым, чтобы не было неразбери¬хи. Девушка-администратор зашла в гримерную Иго¬ря, в которой уже находились несколько человек из коллектива, и сказала костюмерше Маше Берковой:
«Поторопитесь, там вас местами меняют, вам раньше выходить». Вскоре приехал с телевидения и сам Игорь, в очень хорошем расположении духа, сразу же стал рассказывать, какая замечательная съемка, как ему понравилось. Маша его поторопила, объяснив си¬туацию. Он совершенно спокойно это воспринял. Бы¬стро стал одеваться, сказав между прочим: «Рубашку не будем, дай мне черную майку». Почему-то в этот день он оделся во все черное. В принципе он был готов, надо было только куртку надеть и причесаться.
Периодически заглядывала девушка-администра¬тор: «Ну как, все нормально?»
Азиза, якобы не успевающая загримироваться и переодеться, все еще продолжала сидеть в кафе. Кста¬ти, она и приехала уже в макияже, ей оставалось толь¬ко платье надеть. И ее уже почти уговорили идти своим номером. Администратор даже подошла к ведущему и сказала, что если вдруг пойдет фонограмма Азизы, а она не успеет, будет артачиться, выйди и скажи, что Азиза на гастроли в Америку уехала.
Шляфман же, вернувшись с телевидения, решил сам узнать, кто выступает, сколько времени до выхода Игоря. И в этот момент ему кто-то сказал, что «вас по¬меняли местами».
— Как это? Кто это?
— Друг Азизы, представился ее администратором. И тут, казалось бы, уже отрегулированная ситуа¬ция с заменой очередности вновь возникает как повод для амбициозных разборок Шляфмана с Малаховым, возникает уже на более «взрывоопасном» уровне. Ма¬лахов в третий раз подходит к ведущему, угрозы его приобретают вполне конкретный характер: «Меняй местами, иначе пожалеешь!»
Шляфман тем временем возвращается в гримерку, где Игорь был уже практически готов к выходу на сцену.
— Там какой-то Малахов тебя местами меняет. То есть сама подача информации была рассчитана на соответствующую реакцию Игоря:
— Да, а почему это? Иди выясни.
Шляфман отправляется на переговоры с Малахо¬вым. Возвратившись через несколько минут (все ведь очень быстро произошло), говорит, что Малахов назы¬вал его «Васьком», угрожал, представившись «дель¬цом теневой экономики», да и самого Талькова тоже «опустил» и т.д.
— Ну тогда иди и скажи, что я либо своим номером буду выступать, либо вообще не выйду.
Таким образом, конфликт стал приобретать откро¬венно принципиальный характер, и все разговоры о том, что Тальков якобы не захотел уступить свое близ¬кое к финалу и, стало быть, по неписаным законам шоу-бизнеса, более «престижное» место в концерте, — все это абсурд. Так называемая «демократическая» пресса («Аргументы и факты», «Московский комсомо¬лец», «Огонек» и иже с ними) в первые же дни после трагедии тщилась представить произошедшее как «мужскую заваруху», «пьяную драку», столкновение амбиций двух «звезд», не поделивших место в концер¬те. Не говоря уже о том, что попиралась элементарная этическая норма, принятая человечеством издревле:
«De mortuis aut bene, aut nihil» (О мертвых или хорошо или ничего» (лат.)), преднамеренно про¬изводилась подтасовка фактов, манипулирование ими. Благо, проведенная судмедэкспертиза неопровержимо доказала, что Тальков в день гибели был абсолютно трезв (в крови не было обнаружено ни грамма алкого¬ля). Что же касается мнимой мотивации произошедше¬го, то происходила очевидная подмена понятий, пово¬да и причины, то есть поверхностного и глубинного те¬чений.
Для Игоря не имело никакого значения, когда вы¬ступать — в начале или в конце концерта. Он выходил с такой программой, которая разом концентрировала на нем внимание зрителей; и в определенном смысле для более полноценного восприятия аудиторией глубо¬кокого содержания его песен-пророчеств, песен-баллад он был заинтересован в выходе на сцену до того мо¬мента, когда зал настраивался на сугубо танцевальный лад. Игорь не претендовал на закрытие того концерта. Тем более что, как уже упоминалось, он очень хотел погулять по городу, и чем раньше он отработал бы свое первое выступление, тем больше времени осталось бы до его выхода в вечернем концерте.
Действия Шляфмана носили такой провокацион¬ный характер, что поверить в их непреднамеренность очень сложно, почти невозможно. Как типичный про¬вокатор, он бегал от одного участника назревающего конфликта к другому, передавая, возможно, и в не¬сколько утрированном виде, некие нелицеприятные выражения, разжигая и нагнетая ситуацию, в общем-то, на пустом месте.
Наконец Игорь сказал: «Зови сюда этого «дельца», поговорим». В сущности, Талькову был брошен пуб¬личный вызов — наглый, дерзкий, хамский, возмути¬тельный. Будучи человеком чести, с обостренным чув¬ством собственного достоинства, он просто не мог его не принять. В известном смысле, пусть это не покажет¬ся нескромным, мотивация поведения Игоря в тот ро¬ковой для него день четко вписывается в лермонтов¬скую формулу: «Погиб поэт, невольник чести...»
Кстати, Малахов первоначально отказывался идти в гримерку, но Шляфман настоял.
16.15. Малахов в сопровождении Шляфмана захо¬дит в гримерную, начинает разговор в оскорбительных тонах, ведет себя вызывающе. Игорь, естественно, не мог остаться хладнокровным в такой ситуации, стал, что называется, «заводиться». А это выражалось в том, что он начинал тише говорить, то есть это было состоя¬ние внутреннего накопления отрицательной энергии и выплеск мог произойти совершенно неожиданно.
Ребята это знали и, пытаясь «погасить» ситуацию, стали выводить Малахова из гримерки. И в коридоре через несколько мгновений конфликт был практичес¬ки исчерпан. Но тут опять же появляется Шляфман и бросает Малахову: «Ну что, обосрался драться?!»
Стоп! Получается, что он привел раздраженного, раз¬горяченного Малахова в гримерку Талькова, заведомо зная, что там конфликт может принять крайние формы, а именно — может произойти драка (а это, как минимум, компрометация Талькова)? Это он-то, администратор, который по долгу службы обязан был утрясать все по¬добные вопросы на своем уровне и ни в коем случае не выводить их решение на уровень «разборок» с артис¬том, да еще за несколько минут до выхода на сцену. Когда идет невидимый постороннему глазу процесс внутреннего сосредоточения и настроенности на пред¬стоящее выступление. Это равносильно тому, как если бы пришли к актеру перед спектаклем и сказали: «Вы знае¬те, у вас только что мама умерла». Игорь продумывал каждое выступление от и до. Даже как выйти и что произнести: «Здравствуйте» или «Добрый вечер», вплоть до того, где сделать паузу, что между песнями сказать. Кстати, в тот день он хотел поздравить питерцев с воз¬вращением городу его исторического названия (кото¬рое произошло буквально за месяц, 6 сентября)...
Если бы Малахов попытался один, без Шляфмана, пройти в гримерку, его бы никто не пропустил, для этого у двери стояли два охранника, которые пропус¬кали только своих и администрацию.
16.17. Итак, роковая фраза произнесена. Малахов достает пистолет. Как бы ожидавший именно этого мо¬мента, Шляфман вбегает в гримерку: «Игорь, дай что-нибудь, он достал «пушку», — прекрасно зная, что на этот раз Игорь захватил с собой (впервые!) свой газо¬вый пистолет. С какой стати он вдруг взял его в эту по¬ездку? Возможно, именно Шляфман и науськивал его, утверждая, что так будет безопаснее. Я даже говорила, ну зачем ты его берешь, сейчас-то вы едете на поезде, а оттуда в Сочи уж наверняка полетите самолетом. «Не переживай, что-нибудь придумаем». Такое впечатле¬ние, что он ехал в один конец...
Невозможно представить себе, чтобы Игорь отдал Шляфману пистолет, а сам стал бы отсиживаться в гримерке, когда его ребята подвергаются опасности. «На его «пушку» (револьвер системы «наган», заряженный, как позже выяснилось, тремя боевыми патронами) у нас своя найдется», — говорит Игорь и спокойно, не резко берет сумку, извлекает от¬туда пистолет, передергивает затвор, распахивает дверь и тут же стреляет два-три раза. Как уже упоминалось, должного эффекта от выстрелов не последовало.
Малахов к тому времени уже стал убирать свой ре¬вольвер, но тут снова выхватил его. Телохранитель Саня Барковский навалился на него сзади; поспевают еще двое ребят, стараясь вырвать пистолет, выкручи¬вают ему руки. Чтобы как-то «обезвредить» Малахо¬ва, Игорь подбегает вплотную и пытается ударить его по голове рукояткой газового пистолета. Раздаются выстрелы уже из боевого оружия (позже были извлечены пули: одна из ящика из-под аппаратуры, другая ушла в пол). Показательно, что в этот момент не ока¬залось рядом никого из милицейской охраны Дворца спорта, а она в тот день была весьма многочисленная (что явствует и из видеоматериала, отснятого уже после рокового выстрела). Раздается еще один, пос¬ледний — третий выстрел. Пистолет у Малахова выбит. Игорь, выронив свой, пятится назад, прижав руки к груди, произносит: «Как больно!» — проходит в состоянии шока несколько шагов по подиуму по направ¬лению к сцене и падает навзничь у большого зеркала...
Оружие оказывается у Шляфмана, который прячет его в бачок в туалетной комнате. Далее по цепочке:
Эля Касимати (помощница Азизы), Азиза и... наган возвращается к его владельцу. Малахов, никем не за¬меченный, проходит через зрительный зал, сквозь ряды, оказавшись на улице, садится в машину и уез¬жает. Потом, с его слов, разбирает револьвер и выбра¬сывает его частями в воды Фонтанки и Мойки.
16.37. Зафиксировано первое обращение в «скорую помощь».
Вызывающий: Алло, «скорая». Дворец спорта «Юбилейный», здесь в человека стреляли. Служеб¬ный вход.
Диспетчер: Какой район?
Вызывающий: Петроградский.
Диспетчер: Адрес?
Вызывающий: Добролюбова, 18.
Диспетчер: Добролюбова, 18. Что это такое?
Вызывающий: Это Дворец спорта «Юбилей¬ный» .
Диспетчер: Дворец спорта «Юбилейный». Вызывающий: Только быстрее, пожалуйста! Диспетчер: Мужчина? Женщина? Вызывающий: Мужчина там или женщина?!
Диспетчер: Вы кто?
Вызывающий: В Талькова! В Талькова, в Таль-
кова!
Диспетчер: Телефон какой у вас? 238... Вызывающий: ...40-09. Побыстрее, пожалуйста.
Диспетчер: Да не кричите. Добролюбова, 18? Вызывающий: Да, служебный вход. Диспетчер: Ждите врача.
Директор программы посылает ведущего остано¬вить концерт. Тот срывающимся голосом сообщает о случившемся и просит пройти за кулисы врачей, если такие есть в зале. Начальник медпункта «Юбилейно¬го» врач Игорь Петушин был на концерте и, услышав объявление, поспешил за кулисы, где уже была медсе¬стра. Еще до приезда «скорой» они делают две инъек¬ции: раствор кар диамина и кровоостанавливающее.
16.39. К месту происшествия выехали две машины:
«штурмовая» (реанимационно-хирургическая) и вто¬рая (с бригадой интенсивной терапии) — с 1-й стан¬ции «скорой помощи».
В течение 4—5 минут последовало еще шесть обра¬щений из «Юбилейного». Учитывая повторные запро¬сы, диспетчер станции связался в 16.51 с выехавшими машинами, чтобы выяснить их местонахождение. Ма¬шина с первой станции уже была на месте. Диспетчеру ответил водитель: «Врач у больного».
16.53. Игоря вносят в машину. В истории болезни на этот момент записано: «Сердцебиение, дыхание, пульс отсутствуют. Зрачки максимально расширены». «Скорой помощи» запрещается брать мертвых, но врач, видя возбужденную толпу, плачущих ребят из группы и учитывая полный зал фанатов, решает отвез¬ти раненого с диагнозом «клиническая смерть» в бли¬жайшую больницу (на самом деле была уже биологи¬ческая смерть).
17.00. В больнице «скорой помощи» № 10 врачи подняли умершего в реанимацию, опять же по деонтологическим соображениям: чтобы отделить сопровож¬дающих. Жизнь органов тела поддерживалась искус¬ственным дыханием.
У Игоря оказалось огнестрельное пулевое слепое проникающее ранение грудной клетки с повреждением сердца, легкого, органов средостения, массивная, за¬предельная, острая кровопотеря. «С таким ранением не живут, несколько шагов и все...» — сказали врачи. Он и сделал эти шаги — к сцене... «Если бы даже на месте был развернут операционный стол и была бы го¬това бригада в ожидании такого ранения, и то шансы были бы практически нулевые. По сути, Тальков был убит на месте...»
Спустя годы, в августе 1999 г., был опубликован материал, подготовленный по горячим следам сразу же после гибели Игоря, но тогда в печать он не пошел. По словам журналиста, у него «поневоле сложилось тогда впечатление, будто кто-то таинственный, «не¬гласный и властный», молниеносно «отреагировал» и наложил на эту весьма скользкую по тем временам тему непререкаемое табу» (Калашников А. Тайна гибели Талькова. — «Секретные мате¬риалы 20 века», № 10, август 1999 г.).
Позволю себе процитировать фрагмент этой публи¬кации, в котором приводится мнение врача «скорой», прибывшей по вызову в «Юбилейный»:
«Игорь Тальков был мертв, необратимо мертв еще задолго до нашего прибытия в «Юбилейный». Даже если бы мы непосредственно по прибытии развернули на месте его гибели полномасштабный реанимационный комплекс из института Склифософского, ничего поделать было бы уже нельзя, травма, несовместимая с жизнью, — медицинское понятие, не оставляющее никакой надежды ни реа¬ниматорам, ни тем более пациенту...
— Откуда у вас такая уверенность?
— Из моей более чем солидной практики, обсле¬дования пострадавшего на месте, безуспешных по¬пыток реанимирования, заключения судебно-медицинской экспертизы о причинах смерти.
— Значит, вы все-таки пробовали реанимиро¬вать его?
— Как только мы прибыли в «Юбилейный» и осмотрели Талькова, я поняла, что для него все кончено. Но вокруг бесновалась толпа, люди слов¬но озверели, тыкали в нас кулаками и кричали:
«Оживляй! Оживляй!» Скажи я им в ту минуту, что Игорь Тальков мертв, и нас, наверное, разорва¬ли бы в клочья...
— А что вы можете сказать о характере ранения?
— Никогда и нигде не стану утверждать ничего подобного, но сейчас скажу: на «случайный» выстрел это мало похоже, так... по-моему, могут стре¬лять только профессионалы. Можно выжить с пулей в сердце, но с пулей, перебившей важнейшие коронарные сосуда, питающие сердце, и вызвав¬шей обширное внутреннее кровотечение с разруше¬нием жизненно важных органов, — никогда.
— Вы хотите сказать...
— Я ничего не хочу сказать, кроме того, что стрелявший в Талькова случайно или не случайно с первого выстрела поразил его наповал, не оставив ни малейшего шанса! И еще: до прибытия нашей бригады на призывы о помощи из зрительного зала к Талькову вышли двое молодых людей, предста¬вившихся врачами, и попытались сделать ему ис¬кусственное дыхание. Каждый первокурсник знает, что при открытой ране сердца категорически запре¬щается делать искусственное дыхание ритмичным массированием грудной клетки — из сердца выдав¬ливается последняя кровь и оно перестает функци¬онировать... Ну так вот, как только мы протисну¬лись сквозь толпу к Талькову, я склонилась над ним и сразу поняла, что у него довольно сильно по¬вреждена грудная клетка, хотя молодые люди де¬лали искусственное дыхание методом «рот в рот».
— То есть, выходит, эти неизвестные молодые люди незаметно сделали что-то вроде «контрольно¬го выстрела», чтобы убедиться в смерти Талькова наверняка?
— Делать выводы — это ваше дело, я же изла¬гаю голые факты.
Итак, якобы «случайным» выстрелом у певца был поражен и разрушен именно тот участок серд¬ца, который восстановлению на живом организме практически не поддается. Смерть Талькова насту¬пила сразу, однако добровольные «помощники», поднявшиеся из зала на крики о помощи, умудри¬лись продавить Талькову грудную клетку, выдавив из сердца всю кровь, после чего бесследно исчезли в толпе... ясно только одно: кто бы ни были убий¬цы, кто бы ни всадил пулю в известного и талан¬тливого певца России в том далеком девяносто пер¬вом, — это была первая хорошо продуманная и ор¬ганизованная акция нарождающегося российского беспредела, первая «честно отработанная» заказуха в полном смысле этого слова».
Мучительно хочу узнать, кто же в действительнос¬ти стоял тогда за всем произошедшим; кем был напи¬сан сценарий и срежиссирована та трагедия, что стала личным горем не только для родных и близких Игоря, но и для многих тысяч его почитателей. То, что Азиза — подставная фигура, не вызывает никаких сомне¬ний. Что же касается Малахова и Шляфмана, то со¬здается впечатление, что они просто уже репетировали эту ситуацию. Иногда приходится слышать, что у за¬казных убийств, за которыми стоят спецслужбы, дру¬гой «почерк», что они не совершаются так прилюдно. Но ведь здесь, скорее всего, стояла задача не просто «убрать» неугодного человека, но и публично дискре¬дитировать его, как бы развенчать его в общественном сознании: дескать, вы считаете Талькова таким свя¬тым, белая рубашка, крест, образ, воплощающий Русь на сцене, и — вот он, ваш кумир, недостойное поведе¬ние, драка на бытовой почве...
Но и тут Игорь оказался гораздо прозорливее; в одном интервью последнего года он говорит о времени конца 80-х: «Тогда со мной могли сделать все, что угодно. Сейчас вряд ли, потому что страна меня знает.
И если со мною что-то сделают, это будет то же самое, что с Цоем. Зачем им нужно еще одного аполитичного автора поднимать на пьедестал? А смерть, убийство всегда поднимают человека на такую высоту. Его так долго помнят потом».
Чем больше времени проходит, тем больше я не верю в случайность: никого не задело, а Игоря убило наповал. Я понимаю, что пуля — дура, но все равно такое стечение обстоятельств поражает. Малахов на суде сказал Маше Берковой: «Если б вы знали, какая мразь этот Шляфман!» С какой стати, если он не знал его совсем? Почему Шляфман отдал пистолет, самую главную улику, по которой можно было бы сделать баллистическую экспертизу? испугался отпечатков пальцев? так быстро сообразил? Если человек не вино¬ват, то, когда он видит смерть, я уверена, он не станет думать о таких вещах. Почему Малахова сразу же от¬пустили, поверив в его невиновность; почему Шляфмана просто подталкивали к отъезду в Израиль, чтобы завести дело в такой тупик? Мне говорил тогда же, по горячим следам, компетентный человек, что если бы обоих — и Малахова, и Шляфмана допросили бы на Петровке как следует, «поверь мне, и не такие раска¬лывались, просто это не надо было никому». Ни до чего не «докапывались»: были ли приобретены билеты на самолет в Сочи, были ли они на руках у Шляфма¬на, если человек должен был улететь? Или они ехали в один конец? Это вопросы, которые не дают мне покоя, и ответы на которые я никогда не получу, наверное...
Я не верю результатам вскрытия, не понимаю, по¬чему при слепом ранении в грудь так много крови было под Игорем, со стороны спины. Я не исключаю и того, что выстрел был произведен кем-то третьим, что ранение носило другой характер, с более дальнего рас¬стояния. По свидетельству очевидцев, кто-то постоян¬но мелькал у решеток (там ведь множество лестнич¬ных пролетов и дверей). Шляфман в тот момент, когда все вызывали «скорую», набрал какой-то номер и про¬изнес два слова: «Тальков убит». Кому он звонил, зачем, перед кем как бы отчитывался о проделанной
работе?
Какое доверие могут вызывать результаты этой
хваленой комплексной экспертизы, если в основу ис¬числений положены неверные исходные данные. Так, на пресс-конференции в Санкт-Петербурге весной 1992 г. следователь В.Зубарев, ведущий дело, отме¬тил, что убийца был «примерно одного роста с Талько¬вым». Это при том, что рост Игоря 1 м 82 см, а рост Шляфмана — не выше 1м 65 см. Комментарии, как го¬ворится, излишни (существующая аудиозапись этой пресс-конференции не оставляет никаких сомнений в достоверности приведенной цитаты).
Я допускаю, что меня не должны были пустить в морг до вскрытия; но мне ведь и с делом не дают озна¬комиться. Если в начале 90-х Петербургская прокура¬тура дала согласие на то, чтобы я ознакомилась с час¬тью дела, то из Москвы пришел категорический отказ. Не так давно предприняла еще одну попытку получить разрешение, но говорят: «Перезвоните, конечно, по¬стараемся, но...» Пока дело «приостановлено» (очень удобная формулировка!), даже потерпевшая сторона не имеет права ознакомления с ним. Но ведь в таком состоянии оно может находиться сколь угодно долго.
Видимо, в этом заинтересованы какие-то очень высо¬кие сферы. Игорь был настолько яркой, сильной, бес¬компромиссной личностью, с такой четкой и активно заявленной гражданской позицией, что он мог многим мешать, причем на самом серьезном уровне. Приоста¬новлено — до особых распоряжений? Может быть, власть в стране должна измениться, может, законода¬тельство. Если в деле все так чисто и просто, почему не дать с ним ознакомиться? В том-то и суть, что все не так однозначно.
Надежда только на независимое журналистское рас¬следование.
«Информация к размышлению»
По результатам комплексной (судебно-медицинской, баллистической, ситуационной) экспертизы, про¬веденной с 29/1 по 7/IV-92 г., прокуратура Санкт-Петербурга пришла к выводу, что роковой выстрел мог быть произведен только Валерием Шляфманом. Заоч¬но ему было предъявлено обвинение по статье № 106 УК РФ — убийство по неосторожности. Еще в февра¬ле 1992 г. он получил израильское гражданство и вы¬ехал на постоянное местожительство в Израиль. В связи с чем 6/V1-92 г. прокуратурой Санкт-Петербурга дело было приостановлено по статье № 195 часть 1 (подо¬зреваемый скрылся от следственных органов).
Было бы по меньшей мере наивным полагать, что наша Генпрокуратура некомпетентна в вопросах меж¬дународного права. Почему же, в таком случае, зная, что законодательство Израиля исключает возможность
выдачи своих граждан правоохранительным органам других государств, Генпрокуратура РФ избрала на¬именее продуктивный и результативный путь во взаи¬моотношениях с израильской стороной в данном кон¬кретном деле? Так, в сентябре 1992 г. состоялась по¬ездка начальника следственной части прокуратуры Санкт-Петербурга О.Блинова в Израиль с целью до¬просить Шляфмана в качестве подозреваемого в убий¬стве Игоря Талькова, поездка, не согласованная с пра¬воохранительными органами Израиля и поэтому изна¬чально обреченная на неуспех.
«Через сутки после того, как Блинов прибыл в Тель-Авив, заместитель Генерального прокурора России Евгений Лисов факсом направил в посоль¬ство России в Израиле письмо для министерства юстиции, в котором просил помочь Блинову про¬вести следственные действия.
Нетрудно предположить, что, получив такое по¬слание, в минюсте Израиля испытали легкий шок. Было похоже, что российская сторона принимала Израиль по меньшей мере за государство, входя¬щее в состав СНГ. Россия направляла ответствен¬ного сотрудника прокуратуры для допроса гражда¬нина Израиля, словно речь шла всего-навсего о журналистском интервью. С точки зрения норм международного общения визит начальника след¬ственной части без предварительной договореннос¬ти выглядел беспомощно и вызывающе.
Начальник отдела израильской полиции в Тель-Авиве и местный юрист объяснили представителю Генеральной прокуратуры, что израильское госу¬дарство запрещает работникам правоохранитель¬ных органов других стран проводить какие-либо следственные действия на территории Израиля в отношении его граждан. Впрочем, точно такое же положение существует и в российском законода¬тельстве; никто, кроме российских правоохрани¬тельных органов, не имеет права на территории России проводить следственные действия в отно¬шении граждан России.
Полицейский и адвокат подобрали для Блинова статьи из местного законодательства о порядке по¬лучения разрешения на проведение следственных действий в Израиле (стало быть, это в принципе возможно. — Т.Т.).
Блинов оказался в унизительном положении шко¬ляра. Этого можно было избежать, если бы, прежде чем отправлять человека за рубеж со столь ответст¬венным поручением, в Генеральной прокуратуре поинтересовались законодательством Израиля.
19 дней, которые Блинов провел в Тель-Авиве, вылетели впустую. Хотя, впрочем, один положи¬тельный результат у спецмиссии все-таки был:
Блинов привез выписки из Сборника законов Из¬раиля.
Казалось бы, теперь, обладая некоторыми зна¬ниями в области израильского законодательства, Генеральная прокуратура станет действовать более грамотно. Но этого почему-то не произошло. Спус¬тя полгода после поездки Блинова в Тель-Авив тог¬дашний Генеральный прокурор Валентин Степан¬ков через МИД России направляет в минюст Из¬раиля письмо, в котором просит уже не допросить Шляфмана и его родственников, а арестовать Шляфмана и выдать России для привлечения к уголовной ответственности.
Зная о том, что между нашими государствами не существует договора о взаимной выдаче преступни¬ков, Генеральный прокурор тем не менее настаива¬ет на выдаче гражданина Израиля. Говоря другими
словами, предлагает зарубежным коллегам престу¬пить законы своей страны.
Ладно, допустим, Генеральный прокурор, желая непременно наказать зло, запамятовал, что при этом зло должно быть наказано в строгом соответ¬ствии с законом. Но чтобы убедить другое государ¬ство в том, что его гражданин совершил преступле¬ние, он обязан был приложить к письму доказа¬тельства вины Шляфмана. Протоколы допросов, акты экспертиз... Однако Степанков приложил к письму только два постановления: о привлечении Шляфмана в качестве обвиняемого и о заключении его под стражу. Думаю, получив такое письмо, из¬раильтяне в очередной раз должны были испытать шок.
В ответ посольство Израиля в России вежливо сообщило Генеральной прокуратуре, что обраще¬ние об оказании правовой помощи передано в госу¬дарственную прокуратуру, где этот запрос рассмат¬ривается. Разумеется, рассмотреть его в пользу России исходя из законов Израиля невозможно. А писать в ответе об очевидном коллеги, видимо, сочли нетактичным.
В мае 1995 года уже и.о. Генерального прокуро¬ра Алексей Ильюшенко направляет письма госу¬дарственному прокурору Израиля госпоже Дорис Бейниш с напоминанием: мол, хотелось бы полу¬чить официальный ответ. Но госпожа Дорис Бей¬ниш вежливо промолчала.
За все время общения Генеральной прокуратуры с правоохранительными органами Израиля россий¬ская сторона получила только один официальный ответ: о том, что просьба об оказании правовой по¬мощи передана в государственную прокуратуру. Второй ответ передан устно в посольстве России. Представитель минюста сообщил, что, поскольку договора между Россией и Израилем о выдаче преступников нет, Шляфман не может быть выдан. Но подчеркнул, что Шляфман может быть предан суду в Израиле. Разумеется, при условии, если российская сторона представит доказательства его виновности и оплатит основную часть судебных из¬держек.
Зная и законодательство Израиля в отношении выдачи преступников, и точку зрения израильской стороны на возникшую проблему, российская сторо¬на тем не менее продолжала действовать в избран¬ном ею направлении с упорством робота, в котором забыли поменять программу. 18 мая 1995 года Ге¬неральная прокуратура направила письма в три ад¬реса: премьер-министру В.Черномырдину, предсе¬дателю Совета Федерации В. Шумейко и спикеру Государственной думы И.Рыбкину. В каждом из них высказывалась просьба как-то воздействовать на своих коллег в Израиле. В письме В.Черномыр¬дину приложили проект письма за его подписью премьер-министру Израиля Ицхаку Рабину. Пред¬полагалось, что на этом уровне все же удастся обойти израильские законы...
Генеральная прокуратура при четырех генераль¬ных прокурорах завела себя в тупик, выйти из кото¬рого, сохранив лицо, увы, непросто. Став заложни¬цей своих прежних решений, Генеральная проку¬ратура вынуждена следовать их логике. Понимая, что ей никогда не заполучить Шляфмана, она пус¬тыми и бесполезными письмами во всевозможные инстанции поддерживает видимость своей актив¬ности...
Затянувшуюся проблему с преданием правосу¬дию Шляфмана в Генеральной прокуратуре склонны объяснять главным образом тем, что между Израи¬лем и Россией нет соглашения о взаимной правовой помощи. Это действительно серьезное препятствие для нормальной работы. Но все же оно не способно настолько затормозить расследование. Это стано¬вится очевидно, если сравнить дело об убийстве Талькова с нашумевшим делом Якубовского...
Сотрудники Генеральной прокуратуры отмеча¬ют, что по многим другим делам израильская сто¬рона аккуратно выполняет просьбы российских пра¬воохранительных органов. Вот только дело Таль¬кова оказалось каким-то заколдованным».
(Корольков И. Почему убийца Талькова так и не предан суду. — «Известия», 25.1.1996 г.)
Между тем в мае 1997 года в Израиле состоялось подписание межправительственного соглашения о со¬вместной борьбе правоохранительных органов России и Израиля с организованной преступностью, которое, в частности, впервые предоставляло правовую основу для постановки вопроса о взаимной выдаче преступни¬ков. (Иностранец» (газ.), № 19 от 28.V-1997 г.)
В связи с этим Музей Игоря Талькова обратился с официальным письмом к полицейскому атташе Израи¬ля в России господину Арону Талю с целью узнать, какие новые перспективы открывает подписание ука¬занного соглашения в интересующем нас деле (письмо от 23/IV-97 г.). Очень оперативно, уже 25/VI-97 г. был получен официальный ответ из Министерства юс¬тиции Израиля за подписью директора департамента международного отдела госпожи Ирит Коган (копия письма отправлена главе департамента по правовым проблемам Министерства иностранных дел Израиля господину Эгуду Тинану), из которого следует, что Министерство юстиции Израиля готово сотрудничать с российскими правоохранительными органами в рас¬следовании дела об убийстве Игоря Талькова и начать следственные действия в отношении В.Шляфмана в случае получения, в соответствии с международными правовыми нормами, так называемого следственного поручения. Как было уточнено в телефонном разгово¬ре с генералом Ароном Талем, в таких случаях пред¬усмотрен и конкретный срок начала подобных дейст¬вий (1 — 1,5 месяца), в которых, кстати, допускалось и участие представителя российской Генпрокуратуры. Но при этом было отмечено, что вся информация, при¬сылаемая российской стороной по данному делу, носит преимущественно «беллетристический» характер:
«Нам пишут о какой-то певице, которая хотела высту¬пать, не хотела выступать, — нас это не интересует. Нам нужны неопровержимые доказательства вины Шляф¬мана». Итак, согласно полученному ответу, за все го¬ды, прошедшие с момента трагедии, подобного доку¬мента Министерство юстиции Израиля от Генеральной прокуратуры РФ не получало.
«МИД России рекомендовал Генеральной про¬куратуре рассмотреть возможность предать Шляфмана израильскому суду. Это был бы единственно приемлемый правовой путь завершения громкого и чрезмерно затянувшегося дела. Но Генеральная прокуратура не решилась на этот здравый шаг. По¬чему?
Возможно, потому, что закон предусматривает наказание человека по месту совершенного им преступления. Но специалисты убеждены, что это не может стать препятствием для завершения рассле¬дования и наказания преступника в суде Израиля. Была бы лишь заинтересованность российской сто¬роны.
Вероятнее всего, истинная причина в другом. По мнению одного из бывших руководителей Гене¬ральной прокуратуры, дело, если оно будет рас¬сматриваться в израильском суде, может разва¬литься. Ведь револьвера, из которого якобы Шляфман выстрелил в Талькова, нет. Провести экспертизу на предмет самопроизвольного выстре¬ла невозможно. Акты же остальных экспертиз могут не убедить израильский суд в виновности Шляфмана».
(Корольков И. Почему убийца Талькова так и не предан суду.).
Наконец в 1997 году материалы комплексной экс¬пертизы были переведены на английский язык и от¬правлены по официальным каналам в минюст Израи¬ля. «Если там сочтут предоставленные доказательства достаточно убедительными, Шляфмана будут судить в Израиле», — разъяснил тогдашний Генеральный про¬курор Ю. Скуратов. (И. все-таки: кто убил Талькова? — «Труд». 13.9.97 г.)
Таким образом, на этом наша Генпрокуратура сочла свою задачу выполненной окончательно и не просле¬дила за дальнейшим ходом отосланных материалов и не поинтересовалась хотя бы, приняло ли Министерст¬во юстиции Израиля их к официальному рассмотре¬нию, и если нет, что еще для этого необходимо.
«Нарочитая беспомощность Генеральной проку¬ратуры в попытке провести следственные действия со Шляфманом породила среди прочих версию, что Малахов — ценный агент МВД. Именно поэтому так странно исчез с места преступления револьвер, именно по этой причине, когда все подозрения в убийстве падали на Малахова и версия о причаст¬ности Шляфмана еще не возникала, его, тем не менее, выпустили из-под стражи. За незаконное приобрете¬ние и ношение огнестрельного оружия и боеприпа¬сов суд приговорил Малахова к двум с половиной годам лишения свободы условно. И это тоже трактуется однозначно: в аналогичной ситуации (оружие Малаховым все-таки применялось!) дру¬гого кого-нибудь наказали бы куда более строго».
( Корольков И. Почему убийца Талькова так и не предан суду.)
И последнее: если абстрагироваться от всей этой многолетней волокиты, связанной с отъездом Шляф¬мана, по инкриминируемой ему статье — непредумыш¬ленное убийство — в соответствии с российским зако¬нодательством предусмотрено максимальное наказа¬ние — лишение свободы сроком до трех лет или год исправительных работ...
Однажды в 1983 году, когда Игорь с другими музы¬кантами летел в самолете на очередные гастроли, кто-то из ребят с испугом говорил об авиакатастрофах. На что Игорь произнес: «Не бойтесь со мной летать. В авиакатастрофе я никогда не погибну. Меня убьют чуть позже, при большом стечении народа, и убийцу не найдут».
Напророчил... Ушел «таинственным гонцом», унеся с собой и тайну своего ухода. Существует мнение, что мы умираем той смертью, которую сами себе выбрали. Говорят также, что Талькова погубила «мыслеформа»: столько людей, знакомых и незнакомых, поражаясь его смелости, предрекало, что его убьют, не дадут долго петь... Знаю, что на высшем, Божественном уров¬не все закономерно, но... Господь не часто посылает на нашу грешную землю таких гениев, как Игорь. И, на¬верное, мы так погрязли в дебрях бездуховности, что его светлая душа была отозвана в «высшие миры» до срока, пронзительно рано, на самом взлете. Думаю, что миссия Игоря, как и большинства русских поэтов, осталась недовыполненной. И все же
Они не умирают, а уходят, На память нам оставив жизнь свою...
Вечная память тебе, ИГОРЬ...
Т. Талькова
Kalista (Игорь_Тальков) все записи автора
Фотографии Игорь_Тальков : Игорь Владимирович
Водяной85 (Игорь_Тальков) все записи автора
Сегодня закопался и в 6 вечера поехал на Ваганьковское кладбище, приехал туда в 7, пробки, купил цветы, потом минут 10 уговаривал охранника пустить меня не надолго, пустил, за что ему огромное спасибо, быстрым шагом дошел до могилы, приятная картина, две женщины вымыли и очистили могилу от мусора, грязи, пыли, положил цветы, постоял немного и ушел, жаль завтра не смогу приехать... работа!
