Franciscka_Ardente все записи автора Мы уже говорили о том, что цветаевская Италия не ограничивается лишь биографическим аспектом. Итальянская тема возникает при обращении к раннему цветаевскому театру: одним из центральных персонажей цветаевского творчества конца 1910-х гг. стал Джакомо Казанова, пик увлечения образом которого приходится на 1917-1920 гг.

Главный герой двух пьес, "Приключение" и "Феникс", он появляется и в нескольких стихотворениях, а замечания и размышления об его личности и характере во множестве присутствуют в "Записных книжках" вплоть до 1930-х гг.

Первое, что следует сделать при обращении к теме "Цветаева и Казанова" - провести последовательное сопоставление текста цветаевской пьесы "Приключение" с "Мемуарами" Казановы. Однако коснемся прежде нескольких стихотворений, где вводится тема Венеции, и где впервые появляется сам Казанова.

22 августа 1917 г. написаны два стихотворения, где разворачивается одна метафора, приближающая нас к Казанове и XVIII веку. В стихотворении "С головою на блещущем блюде" появляется последнее сладострастье сумасшедшего мертвеющего города с остекленелыми глазами "А над городом - мертвою глыбой - /Сладострастье, вечерний звон". В следующем стихотворении ("Собрались льстецы и щеголи") метафора развивается: страсть голодной Москвы, которая "окаянствует и пьянствует" переходит в венецианское сладострастье: "Ах, гондолой венецьянскою// Подплывает сладострастье!" Возникают ассоциации с Венецией как городом угасания, гниения, в котором сладострастье - это агония умирающего города, своеобразный "пир во время чумы". Здесь впервые появляются оформленные в стихотворной форме размышления, навеянные прочтением "Мемуаров".

Через несколько месяцев размышления эти продолжаются в стихотворении Beau tenebreux:


Ни тонкий звон венецианских бус,
(Какая-нибудь память Казановы
Монахине преступной) - ни клинок
Дамасской стали, ни крещенский гул
Колоколов по сонной Московии -
Не расколдуют нынче Вашей мглы.

В этих строках расшифровывается метафора стихотворений 1917 г. - сладострастье, подплывшее в венецианской гондоле напоминает нам о Казанове, плывущем в дом для свиданий на острове Мурано для встречи с монахиней М.М.[37] Венеция Казановы, пространство XVIII века и "сонная Московия" для Цветаевой существуют параллельно, эти два пространства и времени отражают друг друга. Вечерний звон московских колоколов и здесь, как в стихотворении "С головою на блещущем блюде", вызывает ассоциации с Венецией и венецианским сладострастьем.

Затем Казанова появляется в третьем стихотворении "Плаща" (апрель 1918 г.), где предстает в образе романтического красавца-авантюриста, рядом с Лозэном, и с Калиостро, еще одним итальянским персонажем. Плащи Казановы и Лозэна - "герои великосветских авантюр", плащ Калиостро - "плащ-чернокнижник", "Плащ цвета времени и снов". Этот Плащ цвета времени и снов и появляется в пьесе "Приключение": Генриетта, еще Анри, говорит Казанове:


Анри
Ваш подарок - блестящ.
Одно позабыли вы:
Цвета Времени - Плащ.
<…>Плащ тот пышен и пылен.
Плащ тот беден и славен…

Плащ, покрытый пылью всех дорог, подчеркивает сущность Генриетты как существа, связанного с потусторонним миром: она по своей сути оказывается сродни Калиостро.

15-го декабря 1918 г. пишется стихотворение "А всему предпочла", где снова упомянут Казанова, а с 25 декабря 1918 г. по 23 января 1919 г., Цветаева работает над "Приключением". В июле-августе 1919 г. пишется "Феникс" ("Конец Казановы"). Сразу по окончании "Феникса" задумывается "Лео", пьеса о дочери Казановы. Замысел осуществить не удается.

Для "Приключения" Цветаева выбирает один из самых ярких сюжетов "Мемуаров". "Похоже, что название это (Приключение - Т.Б.) и даже сам взгляд на героя Цветаева позаимствовала из замечательной книги Павла Муратова "Образы Италии"<…>", - считает И. Кудрова.[40] Однако название пьесы, по нашему мнению, подсказывает Цветаевой сам Казанова: столь часто играет он этим словом, рассказывая историю Генриетты, что оно сопровождает нас уже невольной ассоциацией на всем протяжении их романа: Генриетта представшая в мужском костюме в компании пожилого любовника, кажется поначалу "искательницей приключений", авантюристкой. Это впечатление она производит и на венгерского капитана, в компании которого бежит от свекра из Рима. Ее поступок капитан и рассматривает как приключение, в которое он оказывается втянут. Да и сам Казанова, после знакомства с Генриеттой, задумывает "отбить" ее у капитана и поначалу рассматривает свой замысел как "приключение", на "три-четыре дня". Он не ставит под сомнения высокие качества Генриетты, однако, чем больше он их для себя открывает, тем серьезнее становится его приключение, перестав быть одним из любовных приключений, оно становится единственным судьбоносным.

Образ Казановы "Приключения" немного упрощен, он показан только как любовник, а вот Генриетта наделена автобиографическими чертами. Майкл Мейкин справедливо называет ее "типичнейшей цветаевской героиней, сравнимой со многими лирическими героинями из ранней поэзии и, безусловно, выражающей личность и излюбленные лирические установки самой Цветаевой".[41] То, что Генриетта отражает в пьесе саму Цветаеву, является одним из ее любимых персонажей и выражает целый ряд авторских установок, не вызывает сомнений: "Я никогда не напишу гениального произведения, - запишет однажды Цветаева, - не из-за недостатка дарования, <…> а из-за моей особенности, я бы сказала какой-то причудливости всей моей природы. Выбери я например вместо Казановы Троянскую войну - нет, и тогда Елена вышла бы Генриеттой, т.е. - мной. <…> Мой мир - настолько для меня соблазнительнее, что я лучше предпочитаю не быть гением, а писать о женщине XVIII в. в плаще - просто Плаще - себе".

В образ девчонки в последнем действии Цветаева также привносит некоторые свои черты, в этом образе она осуществляет свою мечту: "Замысел моей жизни был: быть любимой 17 лет Казановой (Чужим!) - брошенной - и растить от него прекрасного сына".[43]

Помимо комментариев А. Эфрон и А. Саакянц, появившихся в издании 1965 г.,[44] сравнение текста "Приключения" с источником было осуществлено М. Мейкиным. Однако то, что книга Мейкина появилась в 1993 г., до появления многих ныне опубликованных материалов по творчеству Цветаевой, позволяет внести некоторые поправки и дополнения в проведенный исследователем анализ. Так, например, Мейкин указывает на то, что Цветаева "пользовалась первым изданием (четырнадцатитомным)" "Мемуаров",[45] основываясь на том, что эпизод встречи Казановы и Генриетты в данном издании помещен в IV томе, на который указывает Цветаева после списка действующих лиц "Приключения". Но в сводных тетрадях Цветаевой (1931 г.) о четырнадцатитомнике ничего не говорится, и мы находим указания на другие издания: "Уезжает (замуж) Е.А. Извольская. Какие книги взять. Среди прочих - все 6 (или 8) томов Казановы - лучше восемь!"[46]

Справедливо указание Мейкина на правдивость в следовании источнику в пятой картине пьесы, однако странно, что Мейкину неизвестно имя Генриетты: ведь еще в 1911 г. она была известна русскому читателю как Генриетта де Шнетцман. Муратов в "Образах Италии" перечислил всех исследователей, работавших с бумагами Казановы и сделанные ими открытия: "Самым замечательным из открытий, сделанных Симонсом в архивах замка Дукс, были письма Анриетты. "Я нашел, - пишет он, - большое число их, некоторые подписаны полным именем Анриетта де Шнецман…".

В "Приключении", как уже отмечалось комментаторами, все действующие лица имеют свои прототипы в соответствующих главах "Мемуаров", за исключением слуги Ле Дюка и Мими. В первой рукописи эти прототипы даже сохранены в наименовании персонажей.В окончательном варианте пьесы Цветаева оставляет имена лишь самого Казановы и Генриетты (не считая Ле Дюка). Остальные лица, потеряв имена, становятся условны, каждый из них - воплощение одного качества и все вместе они - манекены, невольные свидетели главного события жизни Казановы и Генриетты.

Уже в первой картине "Приключения" обстоятельства знакомства Казановы и Генриетты изменены. В действительности все гораздо прозаичней: Казанова оказывается спутником Генриетты, одетой в мужское платье, которая в компании пожилого любовника-венгерского капитана (Капитан) едет из Чезены в Парму. Они останавливаются в одной гостинице, где Казанова, уже влюбившийся, не может заснуть, в надежде, что прекрасной спутнице придет в голову проникнуть ночью к нему в комнату. Он видит ее во сне и сон этот до удивления похож на реальность. На утро он уговаривает капитана уступить ему любовницу, если она согласится на его предложение. Как видим, сам Казанова подсказывает Цветаевой описанную в "Приключении" ситуацию: в пьесе Генриетта осуществляет тайную мечту Казановы и пробирается ночью к нему в комнату. В этой картине используется мифологический код - значение встречи Казановы и Генриетты углубляется с помощью античной параллели на сюжет Амура и Психеи, что подчеркнуто и в названии картины - "Капля масла". Как видим, банальное знакомство в комнатах гостиницы опущено. Зато проекция на античный сюжет дает понять, что Генриетта - это Психея, духовная сущность и пара Казановы в вечности. С символикой и мифом Цветаева перемешивает мельчайшие детали, почерпнутые из мемуаров и создающие иллюзию правдоподобия.

В "Мемуарах" то, Генриетта впервые появилась перед будущим возлюбленным одетой в мужскую одежду, объяснялось просто: ее свекр, желающий против воли заточить Генриетту в монастырь, заставил ее переодеться в мужское платье. Увидев ее в таком виде, неподходящем для благородной дамы, венгерский капитан послал к ней своего слугу, предлагая уделить ему время за плату в десять цехинов. Генриетта, не взяв денег, воспользовалась капитаном, чтобы бежать от свекра, и, не имея с собой ни одежды, ни денег, использовала его гардероб. Для Цветаевой эта подробность дает возможность для множества проекций. Ее Генриетта меняет облик по собственному желанию:


Но вдруг мужскую надевает моду,
По окнам бродит, как сама Луна,
Трезва за рюмкой, без вина пьяна.

Смена одежды, а вместе с нею имени и пола намекает на внеземную сущность Генриетты: она - таинственная незнакомка, скрывающая свое имя и происхождение:


Казанова
Скажи мне на прощанье:
Бес или ангел ты?
Генриетта
Чужая тайна.
Оставим это.

В оригинале горбун Дюбуа, отличающийся большим любопытством, не раз пытается узнать, кто же Генриетта на самом деле. Тайна, окружающая Генриетту "Приключения" куда глубже, чем тайна знатной семьи и побег от мужа: возникшая из лунного луча и в нем же исчезнувшая, Генриетта Цветаевой - не женщина и не мужчина, но некое высшее существо.

Капитан, в оригинале не говорящий по-французски и не могущий объясниться с Генриеттой ни словом, у Цветаевой выдает себя за ее дядю. Их любовные отношения в пьесе выражены лишь намеком: любовную связь выдает слово "свободна".[53] Из короткого диалога Казановы с Капитаном с трудом можно восстановить историю их отношений. Казанова многократно размышляет о пожилом любовнике Генриетты, замечая, насколько они не подходящая пара, он раздумывает о том, что он более подходит этой прекрасной незнакомке и строит планы, как объясниться с капитаном. Эти мучительные и длительные размышления находят отражение у Цветаевой во фразе "сон бессоннице не пара", Казанова готов получить право на Генриетту "казною или кровью", но старый Капитан "чтит любовь и юность" и отклоняется от дуэли, отказываясь также и от денег.

Во второй картине Капитан рассказывает Казанове историю своего знакомства с Генриеттой. Цветаева достаточно близка источнику. Однако мимолетная встреча капитана с Генриеттой, которой он поначалу не придал никакого значения, для Цветаевой - роковая встреча, Капитан (как чуть позже и остальные персонажи мужского пола) влюбляется в Генриетту с первого взгляда:


… но в сердце что за дым
Пошел, когда она, ресниц скосивши стрелы,
Меня, как невзначай, своим плащом задела…

Весьма точно переданы наблюдения капитана за Генриеттой и ее спутником из окна гостиницы:


Капитан
Дальше - вот: из двух окон моих
Всё видно в их окне. Не муж и не жених
Он ей, но и не брат, - да вовсе ей не нужен!
За ужином сидят, - похороны, не ужин!
Молчат и не едят - не разжимают губ.
Другой уходит спать.
…Я, может, груб и глуп, -
Зову слугу: гляди! - Тот смотрит, рот разинув.
- Зови ее ко мне!
Казанова
Черт!
Капитан
а десять цехинов!

Сравним с оригиналом: "Вечером я увидел их за ужином, однако офицер не промолвил ни слова своей спутнице. После ужина девица поднялась и ушла, офицер же не поднял глаз от письма, которое, как мне показалось, читал с большим интересом. Через четверть часа офицер закрыл окна и выключил свет, после чего спокойно отправился спать. На следующее утро, проснувшись рано утром, как и обычно, я увидел, что офицер ушел, а девица осталась в комнатах. Я сказал моему проводнику, который исполнял при мне и обязанности слуги, сказать ей, что если она уделит мне час времени, то получит десять цехинов".

У Цветаевой адресатом слов о десяти цехинах становится и Казанова: Генриетта шутит, намекая на капитана:


Не забывайте: мы - авантюристы:
Сначала деньги, а потом - любовь.
Казанова (падая с облаков)
Какие деньги?
Анри (играя в серьезность)
За любовь. Но долгом
Своим считаю вас предупредить:
Никак не ниже десяти цехинов.

Мотив авантюры, любви-игры, доминирует и в стихотворных циклах, предшествующих написанию пьесы (особенно ярко в "Комедьянте"). В пьесе он не только находит продолжение: таким образом обыгрывается ее название и снова возникает отсылка к источнику.

Генриетта говорит Казанове, что в жизни своей совершила три безумства. В Мемуарах мы узнаем только о последнем из них: том самом побеге из Рима, благодаря которому и состоялось их знакомство. Эта идея о трех безумствах находит свое отражение у Цветаевой, однако безумство здесь иное: ночной приход Генриетты к Казанове и любовь к нему:


Безумства -
Три - свершила я в свой краткий век.
Ты - третье и последнее. - Довольно.

В "Мемуарах" Генриетта ищет убежища в Парме, боясь быть узнанной. В "Приключении" страх тревожит самого Казанову (ему неизвестны причины опасения Генриетты):


Анри
Не все дороги в Рим ведут.
Казанова (насторожившись)
Нет, Рим
Нам может быть опасен. Едем в Парму!

В действительности, побег Генриетты из Рима именно в Парму носит случайный характер. Она придумывает себе несуществующее дело, чтобы воспользоваться случаем и бежать.

В третьей картине Цветаева заставляет горбуна, а также француза, испанца и других гостей влюбиться в Генриетту и все исполняют ее желания, что добавляет некоторые нюансы к портрету Генриетты. Это роковая женщина, которая затмевает всех остальных своим присутствием. Здесь снова возникают аллюзии на блоковскую Незнакомку: таинственная пришелица-Звезда, к которой тянутся все, но которая остается не узнанной.

Послы словно знают Казанову: его узнает один из французов, называя фамилией матери Фарусси, в то время как в "Мемуарах" Казанове удается сохранить инкогнито. Таким образом, вводятся некоторые подробности из жизни Казановы до знакомства с Генриеттой, дается характеристика герою.

Наблюдается еще несколько интересных смещений деталей. Так, Педант делает комплимент Генриетте, который в "Мемуарах" ей делает Казанова. Генриетта садиться за виолончель лишь потому, что музыкант не хочет петь, в то время как в "Мемуарах" она играет на виолончели по собственному порыву после уже исполненного концерта.

В "Приключении" сразу после концертного вечера ей приносят письмо, которое она узнает, не читая, и по получении которого должна бежать и оставить Казанову, что создает вокруг образа Генриетты дополнительную таинственность. На самом деле Генриетту узнают гораздо позже вечера с виолончелью. Цветаевская Генриетта не разрешает Казанове ее проводить, в то время как Генриетту реальную он провожает и расстается с ней в Женеве.

Цветаева дает Генриетте дар предвидения, которым обладает, являясь читателем "Мемуаров" Казановы:


Когда-нибудь, в старинных мемуарах, -
Ты будешь их писать совсем седой,
Смешной, забытый, в старомодном, странном
Сиреневом камзоле, где-нибудь
В Богом забытом замке - на чужбине -
Под вой волков - под гром ветров - при двух свечах…
Один - один - один - со всей Любовью
Покончив, Казанова! - <…>

Одновременно другое ее предсказание " - Даю вам клятву, что тебе приснюсь!"[62] откликается в следующей пьесе Цветаевой о Казанове - "Фениксе": перед появлением Франциски. В этой пьесе Цветаева романтизирует старого Казанову, полностью исключая снижение его образа. Основный конфликт - возраст героя и молодость его сердца, несовместимость героя и времени, с которым ему приходится мириться.

Несомненно, что дружба Цветаевой с вахтанговскими студийцами (а именно, отношения Юрия Завадского с Сонечкой Голидей и дружба Цветаевой с Володей Алексеевым) определила автобиографическую линию пьес. Уже было отмечено, что образ старого Казановы из "Феникса" был вдохновлен Стаховичем. Действительно, размышления о Стаховиче в Записных Книжках и посвященный его памяти цикл (март 1919 г.), где слышаться отголоски замысла пьесы, предшествуют написанию "Феникса", где они позже найдут свое развитие.

В монологе Казановы, обращенном к Франциске, возникает образ Венеции как фантастический образ мира, далекого от обыденности, полного буйных страстей и незаурядных личностей.

В "Фениксе" наблюдается та же тенденция к правдоподобию, что и в "Приключении", не смотря на то, что главное событие пьесы - появление Франциски в жизни Казановы - вымышлено. Детали по-прежнему берутся из "Мемуаров", однако, их иногда оказывается недостаточно. Интересно, что некоторые из "итальянизмов" Казановы переходят потом в поэтический словарь Цветаевой. Так, в стихотворении 1924-го года "Врылась, забылась - и вот как с тысяче-" из цикла "Сон" появляется слово "сбирр" (до этого это слово появлялось в "Приключении" в устах Казановы).


Тело, что все свои двери заперло -
Тщетно! - уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Все мои раны - сон перерыл.

Некоторые символы Генриетты в "Приключении", как, например, весы - дают исследователям дополнительный повод интерпретировать ее как персонаж, наделенный автобиографическими чертами. На это указывали, в частности, Г. Дюсембаева и Р. Войтехович. Р. Войтехович подчеркивает, что черты знака Весов, рожденным под которым свойственно колебание между противоположными полюсами, в частности, женщинам приписывается примесь "мужского" начала, а мужчинам "женского", Цветаева сознательно в себе культивировала до 1917 г.

То, что название гостиницы, где Казанова прощается с Генриеттой, а затем прочитывает ее надпись, совпадает с названием знака, явилось для Цветаевой глубоко символичным. Она обыгрывает это, называя весы уже в начале пьесы среди вещей, которые Генриетта замечает на столе Казановы. А появление Генриетты переодетой в Анри, изначально показывает раздвоенность ее характера: у нее два воплощения, символизирующих две чаши весов.

Восприятие образа Казановы Цветаевой окрашено уже существующим мифом о нем. Главные "смещенные" по сравнению с источником характеристики героя, Цветаева, вероятнее всего, почерпнула из пьесы "Авантюрист и певица" Гюго фон Гофмансталя. Более того, интерпретация образа Казановы, предложенная Гофмансталем, ближе Цветаевой, чем Казанова, каким он представлен в собственных мемуарах. Пьеса также написана на основе "Мемуаров". Несколько раз Цветаева замечает: "Две вещи я бы написала, если бы они не были написаны: "L'Aiglon" Rostand (именно Rostand) и "Der Abentenrer und die Sangerin" Hoffmausthal'a - О Казанове! - (и именно Hoffmausthal'a)".

В пьесе Гофмансталя завязывается масса интриг, Казанова, тайно явившийся в Венецию, случайно встречается со своей бывшей возлюбленной, певицей Витторией. Она в компании юноши, который оказывается сыном Казановы. Виттория все еще любит его, верно и преданно, в то время как Казанова даже не помнит обстоятельства их последнего свидания, чем она уязвлена и потрясена. Через несколько часов он покидает Венецию, на прощание передав кольцо для сына. Отсюда, по видимому, переходит в цветаевский "Феникс" мотив перстня на прощание.

Близка к пьесам Цветаевой вся атмосфера пьесы, таинственная и роковая драматичность. Эта пьеса явно могла послужить источником неосуществленной пьесы "Лео", где Цветаева решила сына, незнаемого отцом и незнающего его, заменить на дочь, чтобы таким образом создать любовную коллизию.